Данный текст поступил ко мне в том виде, в котором я его публикую. Никаких сведений об авторе и происхождении текста я не имею...

Когда Дима пошел в школу, самым нелюбимым днем недели стала для него суббота. В этот день мама садилась с ним за стол проверять его дневник. Дима знал, что у почти всех мальчиков из его класса родители смотрят дневники, но вряд ли когда-нибудь они требуют отчитываться за каждый урок. Соврать мальчик маме тоже не мог: учительницей в той же школе работала мамина младшая сестра, тетя Марина, и она легко могла спросить у Диминой учительницы Валентины Ивановны, как он учится и ведёт себя.

“А ты забыл подать дневник, — всегда напоминала ему Валентина Ивановна, когда вызывала отвечать у доски. — Неси его, а то мне некуда будет поставить оценку”... Мальчик нёс дневник, а потом забирал его с новой красной цифрой и подписью учительницы после неё. Если цифра была округленно-радостной пятёркой, на душе у него всё пело и радовалось. Четверка давала просто спокойствие, а вот троек Дима очень трусил. “Ну не ставьте тройку, пожалуйста!” — просил он, а девчонки в классе хихикали. “Что, попадёт дома?” — ехидно спрашивала у вернувшегося на своё место ученика его соседка по парте Оля, по прозвищу Хлопушка. Троечник краснел. Одноклассникам откуда-то было известно о том, что его мама очень тщательно наблюдает за его учебой.

В пятницу Валентина Ивановна собирала дневники, а в субботу снова раздавала их ребятам с записями поведения за неделю. “Поведение отличное”, — писала она Диме, и мальчик знал, что маме гораздо проще будет рассказать, что он учится хорошо и старается, “как послушный сынишка”. “Послушный сынишка ходит с мамой в цирк, таким покупают мороженое, всегда отпускают погулять. А скажи-ка, что бывает с непослушным сынишкой?” — часто спрашивала мама, когда они сидели вдвоём. “Он бывает наказан”, — быстро отвечал Дима, стараясь не задерживаться на противной теме. “У тебя была четверка по устному чтению, а рассказ-то вам задали читать совсем маленький, — приступала мама к разбору. — Интересно, почему нельзя было прочитать на пятерку-то?”... И мальчик вынужден был соглашаться с заданием перечитать пять раз этот рассказ вечером вместо того, чтобы смотреть мультфильмы, а потом прочитать его с выражением и пересказать маме. Приходилось сидеть за столом при свете лампы и вслух по нескольку раз произносить надоевшие предложения.

Полученная же на неделе тройка приводила к более серьёзным последствиям, почему и терзала Димкину душу до самых выходных. Валентина Ивановна всё рассказывала маминой сестре, поэтому маме надо было во всём сознаваться: “Мы это... на музыке сидели с ребятами и не слушали, какие слова у песни. И за музычкой, за Светлан-Алексанной, слова не повторяли. А потом когда она меня вызвала, я запутался...”

“Ну что же, а теперь тебе придётся запомнить, — говорила мама, упирая на слово “придётся”, — что так поступать стыдно. Иди в свою комнату, сними штанишки и трусы. Возвращайся, и не забудь вынуть ремешок”. Ради того, чтобы не слышать этих слов, сынишка был готов на что угодно, но в этот момент деваться было некуда. “Мама, мамочка, — начинал он, — пожалуйста! Я всегда-всегда буду слушать музычку, я буду прилежным!”. Ничего не помогало. “Иди, иди”, — шлёпала его пониже спины мама, и приходилось подчиниться. Вынимая ремень из снятых школьных штанов, Дима уже начинал хлюпать носом и думать о том, что если бы этот ремень был пошире, то он впивался бы не так больно... К сидящей на диване маме первоклассник подходил с голой задницей и ремешком в руках, снова прося его простить. Изредка мама так и говорила: “Ладно, так уж и быть. Встань в угол, и подумай, что лучше: хорошо вести себя на уроках или стоять без штанов в углу?”. В углу стоять было, конечно, стыдно, но недолго. Мальчик очень ждал этих слов, только чаще мама всё-таки притягивала его к себе, укладывала на колени, брала поудобнее ремешок, и он начинал прогуливаться по беззащитным белым половинкам Диминой попы. Узенькая кожаная полосочка порола очень хлёстко. Изо рта нерадивого мальчика вырывался визг, он дергался, топал босыми ногами, а мамина рука на всякий случай поплотнее прижимала к дивану его голову. Наказываемый умолял простить, обещал быть жутко послушным и прилежным.

После наказания мальчик иногда шёл выплакаться в свою комнату. А чаще мама гладила его по голове у себя на коленях и говорила: “Стыдно реветь, как девочка. Настоящему мальчику наказание всегда идет на пользу. Вот теперь, например, ты не будешь отвлекаться на уроках?” Дима мотал головой, не в силах произнести ни слова. “Вот и хорошо, — подводила мама итог, — значит, за это тебя уже не накажут, потому что ты так больше не поступишь. Тебе хочется, чтобы тебя не наказывали, правда?” Дима соглашался, и наступало примирение. Выпоротый снова одевался, и мама выпускала его на улицу — “проветриться”. Сынишка тщательно умывался, потому что не хотел, чтобы ребята увидели его заплаканные глаза. Но они всё-таки откуда-то узнали об экзекуциях.

Дима не мог понять, как в классе распространились слухи про субботние поучения, которые мама изредка с ним проводила. Когда уже заканчивалась третья четверть и начинались весенние каникулы, первоклашкам раздали дневники с итоговыми отметками. Олька-соседка поглядела в Димины графы и спросила: “А почему это ты так хорошо учишься, Димка? Наверное, мама порет больно, правда?”

Мальчишка покраснел как рак, чем и выдал себя ещё больше. На замечание девчонки обернулись товарищи Игорёк и Ромка, которые начали Димку защищать, но совсем не так, как ему бы хотелось: “А чего ты возникаешь-то? Тебя, Хлопушка, что, по попе не хлопают?” Девчонки Танька и Ленка, а потом еще одна Олька, Бикунова, наоборот, проявили женскую солидарность: “А ты, Игорёк, молчи, у тебя ведь бабка, когда в магазин уходит, твои штаны запирает, чтобы ты гулять не убежал!”... Нейтрализовав ребят, Бикунова и Хлопушка снова пристали к Димке: “А за какие отметки тебя по попе дерут — только за двойки, или за тройки?" И сами же отвечали: “За троечки, наверно, за троечки. Если бы только за двойки, это бы он очень редко трусы снимал! А то вы видели, девочки, как он тройки получать не любит?”

Дима не мог больше этого вынести, расплакался, схватил свой ранец и убежал. Дома беглец немедленно прыгнул на кресло к маме, увидевшей, что сын возбужден, и пожаловался: “Мама, а девчонки в школе смеются надо мной, что я бываю наказан! Мама, а почему их не наказывают?” Разъяснение было очень интересным и успокаивающим: мамы и папы этих девочек не думают о том, чтобы они выросли умными и послушными, а вот Димина мама любит его, и старается поучить, если он провинился. “Ты сам подумай: как учатся, например, эти девочки?” — спросила она. “Ну, у Ольки четыре тройки, — злорадно перечислил Димка, — у Ленки тоже есть тройки, и пятёрок почти нет. Только у Бикуновой две четверки, а то бы она отличницей была... Мама, а может, Бикунову тоже наказывают?” Мама улыбнулась и кивнула: "Может быть. Только ты её не дразни, раз не знаешь, потому что девочки этого не любят. А если они ещё раз станут над тобой смеяться, не стыдись и говори им, что тебя мама любит больше, чем их всех, вместе взятых".

Дома-то всё было понятно, а вот в школе после каникул Димка всё равно старался держаться потише, даже соседке по парте Ольке боялся сказать что-нибудь обидное, лишь бы она не вспоминала про его воспитание. И всё-таки они вспомнили — тогда, когда он получил очередную тройку за диктант по грамматике. К вернувшемуся на своё место перегнулась с другого ряда Танька и громким шепотом спросила: “Димка, а почему ты не просил, чтобы тебе тройку не ставили?” — и троечник с обидой услышал, как в разных местах класса прыснули посвящённые в секрет. Слышно было, как Бикунова, смеясь, что-то шептала на ухо своему соседу Андрюшке. Андрюшка посмотрел на неё недоумевающим взглядом: чего, мол, смешного-то? После урока обе Ольки подошли к Диме и спросили: “Ну что, может быть, сейчас сходить к твоей маме и попросить, чтобы тебя не пороли, а отпустили с нами погулять?” Обиженный мальчик толкнул Хлопушку: “Уйдите вы отсюда!” — и снова убежал. Идя по жаркой весенней улице, среди зеленеющих деревьев, он со страхом думал, как же мама воспримет эту его тройку.

“А знаешь, почему у тебя тройка? — спокойно спросила дома мама. — Просто потому, что я уже давно не заставляла тебя посидеть и написать парочку упражнений дополнительно, сверх заданного. Я думала, что раз сейчас весна, то тебе хочется погулять. А зря. Теперь гулять не будешь совсем”. Сын смутился: “Мама, я теперь буду учиться лучше, я всё исправлю, я пятерку получу...” Он думал, что на лишении прогулок всё и закончится, но услышал то, чего больше всего боялся: “И конечно, надо тебе напомнить о прилежании. Иди, снимай штанишки с трусами, и неси ремешок”. В душе случайного троечника всколыхнулось сразу всё — и тройка, и девчонки-дразнилы, и то, что впервые мама хочет наказать его не в субботу, а прямо в день оценки... Дима поплёлся в свою комнату и по дороге заревел горючими слезами. Штаны с трусами он снял, ремень вынул, но продолжал стоять и реветь, не двигаясь с места. Прошло минуты три, и мама сама пришла в его комнату. Такой строгой он маму раньше не видел. “Я же сказала тебе прийти в зал, — холодно сказала она и взяла сынишку за руку. — А если не будешь слушаться, будешь наказан еще чаще, понял?” “Ну прости-и-и меня, ма-а-ама...” — ревел Дима, плетясь за ней к дивану. Родительские руки привычно уложили его на колени, и попа снова почувствовала, как остро обжигает карающий ремешок. Стегнув раз пять-шесть, руки отпустили наказанного, и мама, как обычно, погладила его волосы: “А теперь иди к себе в комнату и подумай о своём поведении. Потом сядешь писать упражнения по грамматике”.

Едва дверь комнаты закрылась за хныкающим Димей, в дверь позвонили. Мальчик припал к щелке и подслушал, как мама вышла в прихожую, отперла дверь... Очень захотелось провалиться со стыда сквозь землю, потому что раздались голоса девчонок из его класса. “А Диму можно позвать?” — спрашивала Танька. “Дима выйдет?” — дублировала Олька

Бикунова. “Нет, девочки, — отвечала мама. — Дима сейчас наказан, а когда исправит свою оценку, тогда будет с вами гулять”. От этих слов мальчику за дверью сразу стало очень горько и обидно. Он не стал дослушивать беседу, а бросился на кровать и вторично разрыдался.

Целых четыре дня мама не выпускала его гулять. После школы он обедал и садился за учебу. Сделав все заданные на этот день уроки, мальчик ещё писал упражнения по грамматике, указанные мамой. На улицу даже не хотелось, хотя вызвать его погулять девчонки, которых он так боялся, больше не пытались. Они и в классе почти перестали проявлять к нему интерес. Только Хлопушка, сидя с Димей за одной партой, в первый день после порки насмешливо напомнила о ней: “А девчонкам вчера твоя мама сказала, что тебе уже влетело за тройку... Больно?” Мальчик замялся, но ответил не “Пошла отсюда” или “Молчи ты”, а просто “Нет”. И только в субботу, когда все уроки были уже закончены, Диму ждала обидная подколка. Игорек выхватил у Бикуновой линейку, а она погналась за ним её отнимать. Наконец Олька уцепилась-таки за линейку рукой, дёрнула — и предмет отлетел в сторону. Дима решил прийти на помощь товарищу, схватив Бикунову за лямки сарафанчика и мешая ей нагнуться. Однако не у одного Игорька нашлись помощники. Линейку подхватила Танька — и со всего размаху шлепнула ей сзади по Димкиным штанам. Мальчик, попа которого была ещё в полосках, ойкнул и отпустил Бикунову. “Так ему и надо, по самым штанам! — крикнула Олька, поправляя платье. — И смотри, если ещё раз схватишь, всё твоей маме расскажу, пускай она тебя по голой попе выдерет!”

Настроение опять испортилось, потому что рассказы о Димином воспитании стали распространяться. Некоторые ребята прямо в коридоре стали смеяться, и виновник смеха слышал, как Хлопушка уже рассказывала Маринке из параллельного класса: “А ты что, не знаешь, что Димочку мама ремнём порет?” Хуже всего было то, что в этой обстановке ответить мамиными словами о том, что умных всегда наказывают, было нельзя — засмеют ещё хуже...

Читальный зал       Главная страница