ВЕДЬМА ИЗ ЗАМКА

    Сизобрюх потянулся было за очередной соней, запеченной в мелко нарубленном замяке прошлогодней засолки, но передумал, сыто вздохнул и расстегнул большую круглую пуговицу на засаленном жилете. Он сидел, широко расставив ноги, на тяжелом круглом табурете и с трудом подавлял в себе желание откинуться на несуществующую спинку. Пора было приниматься за дела, а дела по четвергам у Сизобрюха были почти приятные. 
    По четвергам из замка присылали на порку провинившихся ведьмочек, а ведьмочки были как на подбор смазливенькие, аппетитненькие, с нежными попками, вид которых весьма способствовал энтузиазму при исполнении наказания. Сизобрюх взглянул на поскрипывающие часы в простенке и удивился: обычно в это время первую ведьму уже раскладывали на скамье, а сегодня телеги и в помине нет. Неужто за неделю никто ничего не натворил? Да быть того не может, Сизобрюх в казарме уже десять лет, еще салажонком нетерпеливым заглядывал в караульню по четвергам, а отсутствия наказываемых в этот день не припомнит. Вот наплыв всхлипывающих, нервно дерзящих и подавленных горничных ведьм сразу после свадьбы князя – это да, было. Зашивались тогда просто, уже и на самые симпатичные попки смотреть не хотелось, только свист в ушах стоял, да стоны, лишь бы до пятницы успеть – в пятницу не положено. Почему не положено, никто ведать не ведает, но не положено – жди до следующего четверга. А это новоиспеченной княгине очень могло не понравиться, вот и спешили. 
    Но на этой мысли Сизобрюха прервали скрип подъезжающей телеги и шум в караульне. Он вышел в караульню, окинул довольным взглядом вскочивших при его виде дежурных, и обомлел… Тифон, домовой из замка, подпихивал и подтягивал к порогу резко дергающийся мешок, перехваченный кожаными ремнями. 
    - Это ты что такое мне припер? – изумился Сизобрюх. 
    - Ведьму, для наказания, - отдуваясь после каждого слова, ответил Тифон, и вид у него был одновременно усталый и виновато язвительный. 
    - А чего в мешке-то? – не понял Сизобрюх. 
    - А вот ты достань ее из мешка, тогда и поймешь. 
    - Нет, - продолжал дивиться главный караульный, - теперь в замке всех, что ль, по мешкам распихивать будут? Так, поди, и мешков не напасешься. 
    - Вытаскивай давай, а я посмотрю, – злобно заметил домовой. 
    - Нет уж, я погожу - ты мне сначала растолкуй, а уж потом торжествовать будешь. 
    Сизобрюх был не профессор, но и не идиот, и если продержался на своем посту столько лет, то именно потому, что всяких разных мешков сдуру не распаковывал и на подначку не поддавался. 
    - Ну ладно, - сдался разочарованный Тифон, - слушай. Ее князь из похода притащил, княгиня определила в прачки и велела ей исподнее стирать - так четыре ведьмочки-служанки, что белье носят, у ведуньи в каморке избитые лежат, у секретаря обе ноги сломаны и рука правая. Десяток мужской обслуги набежало ее скручивать, и если бы не Итап с парализующим заклинанием – хрен бы там кто здоров остался. 
    - Так разве ж можно такую в прачки! Воительниц либо приручать и во главе отряда ставить, либо сразу убивать надо, - заметил Сизобрюх. 
    - Может быть, Вы, уважаемый главный караульный, и намекнете об этом князю? – с издевательской почтительностью поклонился пронырливый домовой. 
    - Да, - поморщился служака, - поищите других сообразительных. 
    - Князь, понятное дело, другие планы на ее счет имел, но в домик-игральню ее поместить не успел, замаялся с дороги, а княгиня и узрела сие чудо. А уж супротив княгини… 
    - Да-а, - еще раз протянул Сизобрюх, - ну что уж тут, займемся. 
    Главный караульный нагнулся над мешком, пригляделся к широким ремням, дал знак дежурным их раскручивать и сам следил за процессом с изрядной долей осторожности. Мешок затих, ребятки сняли ремни, стали стягивать с неизвестной ведьмы пахнущую конским потом мешковину, и вдруг разлетелись по углам караульни, словно разметанные сильным порывом ветра. 
    Посреди сразу ставшей обыкновенной деревенской комнатушкой караульни стояла высокая, чуть ли не в полтора раза выше Сизобрюха, - это она пополам перегнутая в мешке была, сообразил тот, - с пронзительно черными глазами и блестяще черной гривой длиннющих волос, женщина. И хотя была она явно молода, девушкой ее назвать язык бы не повернулся, настолько зрелой и роскошной была ее красота. Разорванные тряпки смотрелись на ней как княжеская мантия, тяжелые груди, которых это одеяние ничуть не скрывало, поразили Сизобрюха, не бывшего, в общем-то, поклонником женских грудей, в самое заскорузлое служивое сердце. 
    - Самое оно, такую-то, в прачки, - глупо хихикнул он и тут же как-то засмущался. 
    Женщина огляделась и остановила царственный взор на Сизобрюхе. 
    - Насколько я поняла из услышанного, именно вы собираетесь меня пороть? – с надменным вызовом спросила она. 
    - Так точно, - выдохнул главный караульный. 
    - Так в чем же дело? 
    Сизобрюх подошел к ведьме и взял ее за руку, та повела плечом, и Сизобрюха увело в дальний угол комнаты, причем он не понял – было это последствием колдовства или невиданной силы. 
    - Что же Вы так, уважаемая, - с укоризной произнес он, - мы люди военные, нас долг обязывает. Я ежели сейчас свистну, так двадцать человек прибежит, - и не чета замковым хилякам, мы тут не только горняшек порем, мы от чудищ худо-бедно двадцать лет границы оберегаем, - скрутим и на скамью уложим, коль назначено Вам. Опять же, ежели заклинание у Вас имеется, чтобы нас, значит, всех тут обездвижить или еще чего, так применяйте сразу, чего уж там. А по моему разумению, надо было Вам либо в плен не даваться, либо подчиняться теперь. Попрошу к скамье. 
    Караульные вытаращили глаза на главного. А он и сам не понимал, что несет, такая на него муть нахлынула, ох, не хотелось ему пороть эту ведьму, а хотелось упасть на колени, ткнуться лбом в деревянный плохо вымытый пол и молить, молить о благосклонном взгляде. Чтобы не как на падаль презрительно посмотрела, а как на человека всего лишь, чтобы подняла взглядом с колен и руку на плечо одобрительно положила. А больше всего не хотелось увидеть ему после наказания слезящийся покорный взгляд, превращающий эту недостижимую благородную красавицу в обычную смазливую горняшку. И сам не зная, что ожидал бы увидеть, твердо повторил:
    - Попрошу к скамье. 
    Ведьма внимательно, очень внимательно окинула взглядом его приземистую фигуру, потом впилась взглядом в его глаза и … расхохоталась, звонко и весело. Сизобрюх воспринял этот смех с облегчением, какое-то полное прощение обещал он ему, и все сразу стало возможно и объяснимо. 
    - Ладно, с пленом мы потом разберемся, а сейчас поглядим, как вы от чудовищ границы охраняете, - ведьма шагнула к скамье, а Сизобрюх, уверенно сжимая в руке услужливо поданный дежурным кнут, спокойно шагнул за ней. 

    Сизобрюх уныло трясся в провонявшей мышами телеге, прижимая к себе плотно упакованный кнут. Да, малоприятная выдалась ему поездочка на этой неделе, возни с бумажками – не приведи Гешай, покровитель всех служивых на этой непрочной земле, и вообще – ничего хорошего.
    Сизобрюх закряхтел, полез за пазуху, с сожалением оценил безнадежно малые остатки слезогонки на сумяке, раскрутил бутылочку, и со смачным уханьем выпил. И полезло вновь в голову несбывшееся, и вся-то сцена порки прекрасной ведьмы отчетливо встала у него перед глазами. 
    Когда ведьма сбросила с себя разодранную одежду, тело ее будто засияло в мрачной караульне. Казалось бы, какое уж там сиянье: и царапины виднелись, и застарелый мусор из мешка прилип кое-где, а вот поди ж ты – светилось оно, хоть убей. Пристегнули широкими прочными ремнями обнаженные руки и ноги, Сизобрюх заворожено шагнул к скамье и как-то неуверенно, будто неопытный мальчишка, ударил. От изголовья донесся насмешливый голос:
    - Мне твоя жалость не нужна. - Главный караульный выдохнул, успокоился, провел кнутом по телу, остановив на несколько мгновений заговоренный узелок на интересном месте, где ровные полушария переходили в стройные полные ноги, и с резким замахом ударил уже во всю силу. На ягодицах вспыхнула белым светом, переходя мгновенно в красный, узкая четкая полоса, а из изголовья послышалось уже сдавленное, но почему-то удовлетворенное рычанье. Тут Сизобрюх вспомнил и обернулся к Тифону: А сколько ей назначено? 
    - Княгиня велела не меньше пятидесяти, - угодливо хихикнул тот. 
    Караульный ровно клал удары по ягодицам, расцветив их в малиново-белую полоску; когда оставалось уже меньше десятка, он решил перейти на спину. Опять ласкающим движением он повел кнут по телу, дыша, казалось, этим кнутом, воспринимая все ранки на ощупь и вкус, и, не переводя дыхания, вытянул по спине, попав с особенною силой на правую лопатку. Лежащая на скамье резко зашипела, повернув голову к Сизобрюху, в оскаленном рту он увидел что-то уж очень острые клычки, а приглядевшись к спине и вовсе оторопел. Рядом с рассекшей кожу раной под правой лопаткой выглянуло, тоже пробив кожу, что-то острое, свернутое и трепещущее. И уж совсем ни в какие ворота не лезло то, что под левой лопаткой, вовсе не тронутой кнутом, билось то же самое.    Рябь волнами прошла по воздуху над телом наказываемой, а в душной караульне резко сгустились тени. Сизобрюх явственно ощутил, как холодный пот заструился по его телу. Только теперь до него дошло. Только теперь он понял и смех ведьмы, и ее непонятные слова о защите от чудовищ. 
    И с пронзительной ясностью караульный увидел внутренним взором, как рвутся стягивающие ремни, и поднимается в своей новой сущности еще более прекрасная и чудовищная одновременно женщина, и солдатиков своих он увидел по углам разбросанных, стонущих в невыразимой муке и не могущих умереть, кишки их, наружу вылезшие из животов, когтями распоротых, увидел; и себя, живого почему-то, строчащего в уголке рапорт о вырвавшейся на свободу ведьме, Дивой оказавшейся, существом особо опасным, могущим менять свою сущность ТОЛЬКО при воздействии нестерпимой боли. Да уж, Дива-то могла снять заклятье с кнута с первого удара, и не было бы ни боли, ни следов - но терпела вот, ждала. Сизобрюх знал, конечно, что у ведьм снимающие боль чары вырываются инстинктивно, но натыкаются на заговор, и все. Прислуживающие в замке ведьмы были так себе чаровницами, бельишко разгладить, красоту в первом приближеньи навести; княгине было достаточно шикнуть грозно, чтобы все их заклинания разрушились. Они и порку-то зарабатывали в большинстве случаев за то, что накладывали хозяйственные заклинания не очень умело. А вот для Дивы скорее проблему должно было составлять сдерживание в себе снимающего боль заклинания. Но если бы боли не было, то не было бы и превращения, не было бы расплаты с княгиней - самой очень сильной ведьмой, но Дивой по сути не являющейся. С Дивой в ее обыкновенном облике княгиня справиться могла, а вот с изменившейся… Сизобрюх слышал, конечно, про победителей Див, но лично ни одного не знал. 
    А знал Сизобрюх, что он должен был сделать: вытащить из-за пояса многое повидавший нож и сейчас, именно сейчас, а не через два-три удара, когда будет уже поздно, резкими круговыми движениями вырезать эти нарождающиеся крылья, а потом с мукой в сердце наблюдать за агонией ведьмы. 
    Но если сделать так, он никогда не увидит разворачивающихся крыльев в изумрудно-золотой дымке, чудесного лица в бликах уходящего солнца, а главное - полета: о, как мечтал Сизобрюх увидеть первый свободный полет возродившейся Дивы! О, да, прекрасный полет, но с трупами или полутрупами дежурных за спиной (а она не сможет уйти иначе - приходилось пару раз Сизобрюху видеть последствия перерождения Див). 
    И главный караульный сделал ни так, ни сяк: недолго думая, он совершил должностное преступление. 
    Одним движением подтянув к себе кнут, он развязал узелок наговора и несколько раз, не примеряясь, хлестнул несостоявшуюся Диву. Она несомненно должна была посылать слабые импульсы, заведомо зная, что они не в состоянии разрушить сильное заклинание. А теперь, когда оно отсутствовало, мгновенный посыл утихомирил боль и нежданное, непрошеное облегчение залило ведьму. Марево в караульне рассеялось. Сизобрюх, едва стоя на ногах, расстегнул удерживающие ремни. Женщина встала, усмехнулась, долгим взглядом вперилась в главного караульного, потом устало провела рукой по его лицу и вышла. Вот просто так - взяла и вышла из караульни, и пошла спокойно в сторону леса, и ни дежурные, ни Сизобрюх, ни уж, конечно, домовой Тифон, не пошевельнулись, чтобы остановить ее. 
    А потом состоялось быстрое служебное расследование, Сизобрюх поехал получать наказание за халатность в обращении с заговоренным инструментом и заодно оформлять новый заговор на кнут. 
В областном центре исполнения наказаний караульному живенько подмахнули лист на порку должностного лица среднего офицерского состава, велели спускать портки и закрепили на лоснящемся от частого употребления станке. Давненько не приходилось служаке выставлять свою, немолодую уже, задницу на всеобщее обозрение. 
    Наказание за подобные проступки осуществлялось повременно: в зал для наказаний нагоняли толпу молоденьких солдат, находящихся на пике муштровального обучения, давали в руки розги и велели представить, что видят оголенный зад своего непосредственного начальника. Ребятня лупила совершенно неумело, но с таким первобытным молодым энтузиазмом, временами повизгивая от восторга, что запоминалась подобная экзекуция надолго. Так что пришлось потом Сизобрюху все многочасовые очереди - и в кабинет начальника хозяйственно-магической части за накладной, и в бухгалтерию за платежным поручением, и в местное отделение банка за подтверждением оплаты, и, наконец, непосредственно за наговором, - стоять, переминаясь с ноги на ногу, гордо игнорируя длиннющие ряды скамеек для ожидания. 
    А теперь он ехал на свой многолетний пост, в свою обрыдлую, спасенную им караульню, и горько сожалел, что не пришлось, и, скорее всего, никогда уже не придется, увидеть все затмевающий полет вновь рожденной Дивы.