Игорь

Егорыч пил чай. Жидкость, называемая чаем, содержалась в обычной пол-литровой стеклянной банке и была настолько густой и черной, что различить в ней крупные хлопья заварки, осевшие на дно, было невозможно. Темное худое лицо Егорыча, тем не менее, выражало наслаждение, какое бывает на лицах детей, лакомящихся сладостями.

Был Егорыч суховат, невысок ростом, но для своих пятидесяти пяти держался молодцом. Вместе с тем, жизнь у него была богата различными событиями и, как он выражался, постоянно била ключом и каждый раз по голове.

Егорыч жил в небольшой хибарке, расположенной среди таких же приземистых домиков в готовящемся к сносу районе частной застройки почти в центре города. Хибарка состояла из одной комнатки и сливающейся с ней кухоньки, но под этой комнаткой, в подвале, была еще одна комнатка, вполне приличная, с печкой, и ничуть не хуже той, что наверху. В этой подвальной комнатке с отдельным входом уже который год жила Тамара, племянница Егорыча и студентка мединститута.

Сейчас Тамара крутилась на кухне, возле Егорыча.

— А что, Тома, экзамены-то сдаешь? — поинтересовался старик, прихлебывая свой чай.

— Сдаю, — машинально ответила Тамара.

— Что там сейчас у вас по плану-то?

— Психиатрия.

— Психиатри-ия? — удивленно протянул Егорыч. — Знакомая вещь. — Он отставил банку с чаем и задумался, подперев подбородок кулаком с синими разводами татуировки. — Знакомая наука, — повторил он и вздохнул.

Немного помолчав, по-видимому, предаваясь воспоминаниям, он вновь спросил у Тамары:

— Ну, и как сейчас лечат? Сульфазин-то, я слышал, запретили?

— Что за сульфазин? — спросила, в свою очередь, Тамара.

— Вот видишь, ты его даже не знаешь, а экзамен сдавать собираешься… У нас-то раньше даже поговорка была: моя… попа, как резина — не боится сульфазина, — прищурившись, засмеялся Егорыч. — Ну, а инсулином сейчас, к примеру, лечат?

— Инсулином? Инсулиновый шок, что ли? Откуда ты все это знаешь?

— Ну, как же не знать… Бывал я в такой больничке, — Егорыч вновь задумался. — Это когда с зоны меня туда обследоваться отправляли.

Тамара знала, конечно, что Егорыч, старший брат ее мамы, в молодости сидел, но как и что — в подробности не вдавалась. Что в этом интересного? Егорыч же задумался, глядя в окно. Спустя некоторое время он снова спросил Тамару:

— Это электрошоком, что ли?

— Ну да. Там же все лечение стоит на том, чтобы из человека всю дурь выбить — хоть тем, хоть другим, хоть третьим… Раньше, я слышал, вообще плетью пороли, — Егорыч многозначительно посмотрел на Тамару.

— Да, организм вводится в стрессовое состояние и психика начинает работать нормально, — авторитетно заявила она.

— Да уж, нормально, — проворчал Егорыч, — только охоту “косить” отобьют.

Тамара вышла зачем-то из кухни, потом опять вернулась.

— А вот скажи мне, Тома, бросая на племянницу косые взгляды, начал Егорыч, — как сейчас мазохистов и садистов лечат?

— Ну как… Обычно лечат… — пожала плечами Тамара.

— А вот если, скажем, человек никого не убивает, как по телевизору показывают, никого не насилует, тогда как?

— А тогда откуда известно, что он садист? — удивилась племянница.

— Ну… нравится ему это все, понимаешь? Вот он сидит и мечтает об этом…

— А, ну так фантазии такие у многих бывают. Это надо смотреть в каждом конкретном случае.

— Да откуда я знаю, — отмахнулась Тамара от начавшего ей надоедать старика. — Пусть в больницу идет, там ему диагноз поставят.

Егорыч поднялся и ушел в свою комнату. Спустя несколько минут он появился, неся в руках несколько листов бумаги.

— Вот смотри, Тома. Ты будущий врач, поставь диагноз человеку, который такое рисует, — с этими словами он протянул листы девушке. Тома взяла их и изумление отразилось на ее лице. На каждом листе был рисунок — обнаженная девушка, стоящая на широко расставленных коленях, поднявшая руки за голову, и палач в черном балахоне с плетью в руках позади нее; женщина в военной форме, наверное, немецкой, держащая в руках конец веревки, другим концом которой связана девушка, также полностью обнаженная; обнаженная девушка, стоящая лицом к стене с местами обвалившейся штукатуркой, из-под которой видна кирпичная кладка… Тамара быстро просмотрела все листы и удивленно уставилась на Егорыча. Он, в свою очередь, смотрел на нее выжидательно-испытывающим взглядом, как бы спрашивая: “Ну, что скажете, доктор?”

— А где ты это взял-то? — спросила Тамара, хотя ответ на этот вопрос был очевиден — Егорыч неплохо рисовал, писал даже небольшие картины в цвете. Правда, все эти рисунки были выполнены простым карандашом.

— Нет, где взял — неважно, — махнул рукой Егорыч. — Ты лучше скажи, это болезнь или нет.

Тамара еще раз рассеянно перелистала рисунки.

— Ну, я не знаю… — неуверенно она. — По крайней мере, это порнография, но очень странная… Да, наверно тот, кто нарисовал, это больной человек…

• Все-таки больной? — продолжал допытываться Егорыч.

— Да откуда я знаю… — Тамара бросила листки на стол, как бы говоря:

“Ну, что пристал?”

Егорыч с озадаченным видом собрал рисунки и унес их обратно в комнату. Потом он вернулся в кухню, сел за стол и задумчиво произнес, не обращаясь к Тамаре, а как бы вспоминая вслух:

— В первый-то раз я с пацанами на краже попал. Так бы все ничего и отмазался бы, наверно, а пришли с обыском. Я тогда уже рисовать пробовал… да я всю жизнь рисовал, на зоне потом мне это помогло… ну вот, и нашли мои рисунки. Ну, конечно, сразу — статью о порнографии, меня в больницу. Там обследовали-обследовали, лечили-лечили и отправили на зону. Вот такие дела. Ну, на зоне-то баб всегда не хватает, я на заказ такие картины писал... — Егорыч зажмурился и покачал головой, — а больше всего мне нравилось пытки какие-нибудь рисовать, наказания, на исторические темы что-нибудь… Вот за это меня больным и посчитали.

Тамара, слушая дядю, пожимала плечами. Не один год она жила у него на квартире, знала, что образ жизни он ведет замкнутый, работает дворником, пьет не больше других, вообще водке предпочитает чай. А что голых женщин рисует, так это понятно — компенсация… А что пытками якобы увлекается — это понятно не совсем, но чего только в жизни не бывает…

Через два дня был экзамен. Тамара ожидала в коридоре своей очереди, когда из аудитории выпорхнула Ленка, невысокая плотная девчушка с короткими темными волосами. Лицо ее буквально светилось.

— Что получила? Что тебе досталось? — окружили Ленку девчонки.

— Первый вопрос — акцентуации характера, а второй — садомазохизм и мне Садовников “пятерку” поставил.

— И что ты рассказывала? — спросила светловолосая Светка.

— Все по учебнику и по лекциям, — ответила Лена и тогда Тамара невзначай произнесла:

— А я у дядьки на квартире живу, так он сам садомазохизмом страдает.

— И что он тебе предлагал? — изумленно спросила одна из девчонок.

— Мне-то ничего не предлагал, — с независимым видом ответила Тамара, — он картинки рисует по этой теме…

— Как для теста Роршаха? — засмеялись все.

— Да нет, нормальные…

Девчонки смеялись, как обычно смеются девчонки, и одновременно волновались перед экзаменом. И только взгляд Лены, направленный на Тамару, был каким-то странным…

Лена всю ночь придумывала предлог, под которым ей хорошо бы напроситься в гости к Тамаре, а придумала самое простое — попросить учебник, которого у той заведомо не окажется с собой. И вот девчонки едут на трамвае, идут пыльным переулком среди деревянных заборов, проходят в калитку (у Лены замирает сердце), Тамара открывает дверь в дом и… начинает спускаться вниз, стуча каблучками по скрипучим ступенькам. Лена следует за ней, постепенно привыкая к темноте и вот она уже стоит в небольшой чистенькой комнатке с домотканым половиком, побеленной печкой, столом, кроватью, полкой со всякой всячиной. Хорошая комнатка, потолок только вот низковат, но по девчоночьему росту — нормально.

Вот уже полуненужная книга перекочевала с полки Тамары в сумку Лены, вот уже сказано всё, что обычно говорится в такой ситуации, но Лена медлила.

— Это ты тут и живешь?

— Да.

— А почему в подвале?

— А там, наверху, всего одна комната, там дед живет.

— Это который картинки рисовал? — произнесла Лена мгновенно пересохшими губами.

— Какие картинки?

— Ну… те… помнишь, ты говорила — садомазохисткие.

— А-а… Ну… — протянула удивленная Тамара. — Да, рисовал он их…

— А что там было… на них? — стараясь сохранить невинное выражение глаз, севшим хрипловатым голосом спросила Лена.

— Так а ты зайди к деду и посмотри, — просто предложила Тамара.

— А… можно? — не поверила своему счастью Лена.

— Мо-ожно, — сказала с усмешкой Тамара. — Покажет с удовольствием.

— А как его зовут?

— Иван Егорыч.

С бешено бьющимся сердцем Лена поднялась по лестнице. Три негромких вежливых удара в дверь и вот Иван Егорыч — собственной персоной.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте!

— А… — у Лены перехватило дыхание, — вы не скажете, который час? — М-да, а что лучшее можно придумать в качестве повода для знакомства?

— А что, у Томки часы, что ль, стоят? — Егорыч по-стариковски закряхтел, повернулся, — без пятнадцати час.

— Час уже? — удивилась Лена. Взгляд ее скользнул по незамысловатому жилищу и вдруг свежая мысль возникла у нее в голове, — А почему у вас дом так странно построен — комната наверху, комната внизу?

Табуретка под Егорычем заскрипела.

— Дак а… Это раньше ведь землянка была. Яму выкопали, накрыли и жили. После войны сил на строительство не было. А потом уже братовья сруб поставили.

— А… почему братовья? А вы?

— Я… я далеко отсюда был…

— У вас, наверно, судьба интересная… — щеки Лены вспыхнули от осознания сказанной глупости, но отступать было некуда…

— Да что интересного… Я тут недавно Томке рассказывал про свою судьбу. Она ничего не говорила?

— Не-ет, — впиваясь в старика глазами и без спроса садясь на другую табуретку, ответила Лена.

— Ну, значит, посидеть мне пришлось в молодости, да жизнь вообще трудная была, ой… Мать умерла, братовья разъехались, меня все бросили. Вышел я — что делать… — Егорыч рассказывал, а сам тем временем выключил кипятильник, вытащил его из банки, где уже бурлила черная от заварки жидкость, ловкими узловатыми пальцами шурудил по столу. — Будешь? — спросил он Лену, кивая на черную банку.

— А это что, чай? — спросила она.

— Чефир, — гордо ответил Егорыч.

— Что-то он черный очень…

Тут по лестнице застучали каблучки и в кухню вошла Тамара.

— Ну что, показал он тебе?

— Что?.. — глупо спросила Лена. Из красноты ее бросило в бледность и от этого ее щеки пошли пятнами.

— Ну, картинки те самые… Иван Егорыч, — обратилась она к старику, — дайте Лене ваши рисунки посмотреть. Мы вместе с ней психиатрию сдавали.

— А… это… ну, пожалуйста, — немного смутился старик. Он встал, нырнул в свою комнатку и вышел оттуда с уже знакомыми Тамаре листами.

— Вот… если хочешь, — Егорыч не знал, сказать ли ему “хотите” или “хочешь”, но потом, учитывая разницу в возрасте, остановился на втором варианте.

Лена осторожно, но с заметным любопытством взяла положенные на стол листы. Так… три обнаженные девушки в наручниках, одна… среди каких-то эсэсовцев, толпа народа и две обнаженные девушки перед толпой… Лена почувствовала, как ее щеки вновь заливает румянец. Да… интересные сюжеты дед выбирает… Ну, а дальше что?

Лена просмотрела все рисунки и сложила их в аккуратную пачечку. Она не знала, хотелось ли ей оказаться на месте девушек, изображенных на рисунках. Если и хотелось, то в одном случае — был рисунок на тему, кажется, дореволюционной школы. А если не хотелось — то зачем она пришла сюда? Эх, родители, родители… Драть надо было девчонку до зрелого возраста, да покрепче, а вы…

— Ну, так что скажешь? — прервал молчание Егорыч, — мы вот с Тамарой рассуждали, болезнь это или нет?

— Я… не знаю, — вконец смутилась Лена и, бросив взгляд на стоящую у печи каменным изваянием, скрестившую на груди руки Тамару, она слабым голосом пискнула: — я… домой пойду.

В глубине души Лена сердилась на Тамару, на Егорыча, на себя и на свою судьбу, но виду, естественно, не подавала. Что ей делать — она не знала, ворочалась, не спала по ночам, но так и не могла определить, что же нужно делать; даже со своими чувствами определиться она не могла — нужно ей это или нет, а если нужно, то что именно? Так ничего и не решив, она засыпала, а время шло и шло…

Незаметно пролетело лето и перед началом учебного года деканату понадобилось вызвать Тамару. По чистой случайности, по счастливому совпадению Лена оказалась в тот момент в приемной и послать за Тамарой кроме нее было некого.

Многое передумав и остыв за два летних месяца, со спокойной душой и чистым сердцем подходила она к дому Ивана Егорыча, утонувшему в зелени и окруженному золотистыми шапками подсолнухов.

Дед в соломенной шляпе и вылинявшей спецовке был во дворе. Вокруг него на земле валялись темно-коричневые свежесрезанные прутья какого-то дерева, из которых Егорыч ловко вязал не то веники, не то метлы. Несколько готовых изделий, опоясанных алюминиевой проволокой, уже лежали около завалинки.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, — Егорыч пристально посмотрел на Лену из-под козырька пропыленной кепки.

— Тамара дома?

— Она в деканат должна зайти, передайте ей, пожалуйста.

— Передам, как приедет. А что, натворила она чего?

— Да нет… — смутилась Лена.

— Сейчас молодежь вообще порядка не знает, — рассуждал Егорыч сам с собой. — Раньше бы взяли вот такой прут, — Егорыч действительно взял прут и, как показалось Лене, с любовью провел по нему пальцами, сложенными щепотью, — да занялись воспитанием, а сейчас нельзя — гуманизм. Тебя вот, — он взглянул на Лену, — наказывали когда-нибудь?

Лена вспыхнула.

— Было… иногда… но давно, в детстве.

— Вот и хорошо, что было, — одобрил Егорыч. А чем было — прутом, то есть, розгой, или, как сейчас все делают, ремнем?

— Ремнем… — пряча глаза, ответила девушка.

— Ну что ж… — задумчиво произнес Егорыч, — и то хорошо… Но вот розги ты не попробовала, а теперь уж вряд ли попробуешь, родители сейчас тебя воспитывать не будут… разве вот кто на воспитание возьмет? — он испытующе посмотрел на Лену.

Она пожала плечами.

Егорыч задумался, потом резко взмахнул прутом, со свистом рассекая воздух… еще раз… на третий раз старик подставил под прут кисть своей левой руки… и еще раз. Лена удивленно посмотрела на него. Похоже, ему совсем не было больно.

Плохо сознавая, что делает, Лена шагнула вперед и принялась рассматривать лежащие на земле прутья. Они всегда, с детства привлекали ее внимание, всюду бросались в глаза. Хотелось ли ей быть выпоротой — Лена и сама не знала, но наказания, порка, розги всегда необъяснимо притягивали, завораживали ее. И секс, как ни странно, был здесь ни при чем. Наперекор медицинскому определению садомазохизма как полового извращения, порка тянула ее вне всякого секса, но родители, естественно, этого не знали… А вот сейчас — она, странный старик, лечившийся от садомазохизма и эти прутья — но как сделать шаг, приближающий ее к тому, чего она так хочет?.. Она подняла с земли длинный гладкий коричневый прут и, как Егорыч, с силой хлестнула себя по руке, но не по кисти, а выше, по лодыжке… и сразу же вздрогнула от резкой боли, а на нежной девичьей коже моментально вспухла багровая полоса.

Егорыч усмехнулся.

— Неправильно бьешь. Не так надо.

— А как?

— Нежно, — загадочно сказал Егорыч и было не понятно, что значит “нежно”.

— Это как? — тихим голосом продолжала допытываться Лена.

— Вот так… — Егорыч выбрал новый прут и пошел ближе к девушке. Несколько мгновений он смотрел ей в глаза, а потом вдруг неожиданно стегнул ее по ноге чуть выше колена — легкое белое платье с цветочками едва доходило ей до середины бедра.

— Ой! — дернулась Лена, а сама подумала: “Неужели это и есть то, что мне всегда так хотелось попробовать?”

Егорыч стегнул еще раз и девушка, снова ойкнув, подпрыгнула. Ей было больно, но останавливать Егорыча она не решалась, ожидая, что будет дальше.

Дальше старик стегнул ее в третий раз и с какой-то грустью посмотрел на результаты своих действий — на ноге девушки вспухли три багровые полоски.

— Больно? — вдруг подняв глаза, спросил Егорыч. Лена кивнула.

— Вот это и есть… то самое.

— Что? — чуть слышно спросила Лена.

— Садомазохизм, — сказал Егорыч и отвернулся к своим веникам.

Несколько разочарованная лена постояла, потом, нагнувшись, потерла рукой следы от ударов прута.

— Так вы скажете Тамаре, чтобы пришла в деканат? — спросила она слабым голосом.

Егорыч медленно повернулся к ней.

— Знаешь что, Лена, — заговорил он, блестя глазами, — не сердись на меня за то, что я тебя ударил. Я, можно сказать, всю жизнь об этом мечтал, да жизнь вот прошла, а я так ничего и не попробовал. Детей у меня не было, жену я, бывало, гонял ремнем, да она убегала, милицию вызывала. Ты, я смотрю, боли не боишься. Уважь старика, а?! Раздеваться тебе и не надо. Пошлепаю, как маленькую девочку. Больно будет — скажи, я перестану. Чего хочешь за это проси — все дам! А?.. — Егорыч молящими глазами уставился не Лену.

Соглашаться? А что у него на уме? Не соглашаться? А когда еще удастся освежить в памяти детские воспоминания?

Плохо сознавая, что делает, Лена сделала шаг по направлению к крыльцу.

— Только… Иван Егорыч… не больно, ладно? — произнесла она, глядя на широкие деревянные ступени, и пошла в дом. Оторопевший Егорыч посмотрел ей вслед, потом схватил несколько длинных прутьев и, громко топая ногами в кирзовых сапогах, поспешил за ней.

После яркого августовского солнца в доме, казалось, было сумрачно и прохладно. Лена стояла посреди кухни, когда вбежал запыхавшийся Егорыч.

— Проходи… в комнату… — выдохнул он.

— Нет! — неожиданно резко отрезала Лена.

— Ну, а тогда… как?.. — с виду Егорыч напоминал девственного подростка, на которого нежданно-негаданно свалилось счастье в виде взрослой опытной женщины.

Лена молчала. Егорыч мало-помалу приходил в себя.

— К столу подойди… поближе, — вымолвил он.

Лена сделала шаг и оперлась руками о низенький стол, застеленный вытершейся местами клеенкой. Нельзя сказать, что какая-то часть ее тела оказалась выпяченной, но ее поза Егорычу весьма понравилась.

Мгновение-другое он потоптался возле девушки, собираясь с духом, потом вытянул из пучка один прут, остальные бросил на табурет (часть из них сразу же свалилась на пол) и, размахнувшись, огрел Лену по заду.

— Нá вот тебе… — Он принялся стегать ее, бормоча какие-то слова, видимо считая, что “так положено”.

Боли Лена практически не ощущала. Так, чувствовались удары — и все. Небольшое неудобство ей доставляло лишь легкое чувство стыда, но Лена не обращала на него внимания. Еще бы — представилась такая возможность попробовать… Егорыч тем временем разошелся не на шутку, хлеща цветастое платье Лены, и уже стало немного больно. Тем не менее, стонать, играть в “я больше не буду” и вихлять попой она посчитала неуместным и терпела молча и неподвижно.

Вдруг входная дверь распахнулась на всю ширину и в дом влетела нагруженная сумками и узлами Тамара. Открывшаяся ей картина остановила ее буквально на пороге.

— Привет! — громко заявила потрясенная Тамара. — А что это вы тут делаете?

Лена моментально выпрямилась, а Егорыч опустил прут.

— Привет, Тамара! — не зная, что еще можно сказать в такой ситуации, произнесла Лена.

Егорыч важно кашлянул.

— Здравствуй, Тома. А я, вишь ты, подружку твою учить взялся, — объяснил он и начал собирать прутья. А то пришла, понимаешь, веники все раскидала…

— А-а-а… — протянула все еще ничего не понимающая Тамара. — А я уж подумала, что ты решил от картинок к делу перейти.

— Нет, Тамара, что ты, как можно… — забормотал старик.

— Ну, раз просили — придем, — ответила Тамара.