ВОЗЬМИ С СОБОЙ В ДОРОГУ

    I Can't Give You Anything But Love... Горьковатая труба Армстронга обволакивается тихим журчанием воды. Пиано – струи стекают по стоящей Тайке. Теперь форте – это я заставил ее наклониться, уткнув носом в угол, так что часть воды весело бьется по дну ванны. Начинается «Мочалкин блюз». Неоригинальное название, верно. Но уж очень хорошая оказалась новая мочалка – колючая. По Тайкиному определению – хищная. Жаль только, что удары ею совсем не слышны – пришлось для записи чередовать их со шлепками. Шлеп! Вот первый. Шлеп! «Царапка!» Можно и поёрничать – мочалка ведь, не розга... Шлеп! Бодрые звуки разлетающейся воды... Шлеп! Пауза. «Кусается!» Шлеп!... Гениальная труба снова появляется, вплетаясь в невидимый водопад, превращая обычный душ в полноправного аккомпаниатора; когда же вода понимает, что выдержать такое партнерство ей не под силу, она уходит. Следом за ней уходит и труба.
    Думаю, это лучшая по наложению музыки композиция альбома.

    Аккуратные такты скачанного из Интернета «Морского бриза» неизвестного мне автора.
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш...
    Почему рокот прибоя полагается звуком романтическим? Не спорю, что-то в этом есть. Но ведь прибой – само олицетворение повторения. А любая цикличность напрочь убивает романтику, отбрасывая очевидную тень в прошлое; и даже пресловутый портфель соседской девчонки может быть только единственным в жизни – иначе возникают ассоциации не то с работой охотничьей собаки, не то с камушком вечного грузчика Сизифа.
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш... 
    Запись не блеск. Переспорить вечерние волны с помощью жалких нескольких вольт? Однако в те дни я черной завистью завидовал жильцам соседнего номера – обладателям тогда еще недоступного для нас диктофончика: какие записи можно было бы добыть с такой автономностью! Впрочем, когда вожделенная игрушка появилась, оказалось, что автономность не окупает плохого качества записи, так что сейчас мы все равно предпочитаем стационарное оборудование.
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш... 
    Впрочем, это было позже, а тогда – выпросив хитрую технику на вечер – я спустился вниз и купил свежие батарейки в киоске на первом этаже санатория. Дождавшись одиннадцати часов – в десять на пляже еще достаточно много народа – я скомандовал недоумевающей Тайке отправляться на наши камни. «Наши камни», с которых лежащую Тайку днем весело спихивают волны. Если поддаваться немного, конечно. Сейчас же я приказал жене сопротивляться изо всех сил. У меня и без того ожидается немало хлопот: следить за звуком и не испортить диктофон морской водой. Ну, и пороть, разумеется. Когда на длинном – 178 ступеней – спуске к валунам четвертого отсека пляжа я подпортил местную экологию, срезав колючий прут, суть предстоящего развлечения прояснилась и Тайке.
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш...
    Морская вода прокатывается по распростертому телу. Тайке нелегко: завязки-ремешки – все это сейчас неактуально, а старик Архимед здорово подкузьмил. 
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш...
    Грех не использовать естественную соленую ванну; поэтому я и не превращал розгу в «бархатную» – срезав колючки, но оставив вполне ощутимые намеки на них. 
    Удар.
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш...
    Вода облизала распоротую кожу – оттяжка получилась на славу. Слабенький диктофон не уловит стонов за шумом пусть и ласкового, но громоздкого моря – разве что женщина будет кричать в голос. Но это вряд ли. 
    Удар. 
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш... 
    Удар. 
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш... 
    Удовольствия я получил куда меньше обычного: темнота, страх за диктофон и боязнь упасть самому. Тайка же имела только одну претензию: камень уже был холодноват. Удары идут без плеска, по обнаженному телу – во время отступления после очередного приступа камень оголяется. Вместе с борющейся с водой Тайкой.
    Удар. 
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш... 
    Плеск. 
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш... 
    Стон. Это я шагнул к жене, сунул диктофон почти в рот и предательски вытянул ее вдоль. Для разнообразия записи. 
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш... 
    ш--ш--ш--ш-ш-ш-ш-шшшШШШШШшшш-ш-ш-ш-ш--ш--ш--ш... 
    Все. Обмывание разодранной попы после подъема в номер на те же 178 ступеней осталось за кадром. «Немного Тайки в соленой воде». И да не будет Саган возмущаться. 

    Машина со вкусом завтракает неважным асфальтом; каждый раз при нажатии на газ ее аппетит увеличивается. Пусть старается – ведь десертный проселок будет куда хуже. Ехать в наушниках, конечно, рискованно – продавцы полосатых палочек не дремлют и вполне могут придраться. Есть и еще одна причина постараться не объясняться с гаишниками. Но перестать слушать... нет уж.

    Хруст сена под ногой. 
    Свист. Удар.
    «Все мы немножко...» Долго думал, не грубовато ли название. Оставил. 
    Свист. Удар. 
    Даже не свист, пожалуй. Не берет магнитофон высокие тона. Скорее гудение. Удар. Едва зафиксированный пленкой стон. От Тайки здесь все время – а композиция получилась довольно длинная – будет только мычание. Не надо шутить с хлыстом, употребляемым даже вполсилы. 
    Свист. Удар. 
    Тайка извивается около столба в старом сарае рядом со стойлом жеребца Веньки. Руки прихвачены к четырехгранному кованому гвоздю для венькиной амуниции; понятно, что сейчас она валяется в углу. Привязаны и ноги, поясницу держит мой ремень, а рот закрыт стареньким кляпом. 
    Свист. Удар. 
    Больше всего я жалею, что на пленке нельзя передать царящие в загоне запахи сена и лошади. Сколько себя помню, каждый раз, когда я попадал к деду в деревню, меня нельзя было оторвать от этого сарая. Естественно, сначала – в моем детстве – это был не Венька: лошадь живет куда меньше человека, и я считаю это чудовищной несправедливостью природы. Да простят меня любители бобтейлов и болонок – на земле нет животного красивее лошади. 
    Свист. Удар. 
    Можно разобрать, как Венька жует брошенную мной охапку свежей травы. Кстати, пока мы ее рвали, Тайка заработала себе крапивы. Увы, мини-рекордера с собой мы не взяли, да и наверняка не взяла бы батареечная безделушка слабые крапивные звуки; серьезный же магнитофон на тот лужок не прихватишь – разве что как в анекдоте, вместе с розеткой. В сарае же у деда свет есть. И мы никогда не забываем пару удлинителей, когда собираемся записать очередную композицию. 
    Свист. Удар. 
    Снова едва различимый стон. 
    Хлыст у меня настоящий, с ипподрома. Плотное знакомство с дядькой Ринатом заняло немало времени, пока потрепанный жокей не убедился, что я смыслю толк в лошадях. Понятно, что по сравнению с ним я ноль, но здравого смысла крошечного седоусого татарина хватает, чтоб не мерить нас одной меркой. Когда я попросил Рината достать для меня новый хлыст, хитрован потребовал за него шесть бутылок водки. От нетривиальности цифры я немного обалдел, а он, прищурясь, пояснил. 
    – Пять – за хлыст, а одну я выпью за твое здоровье. 
    Не пытаясь понять смысла сей сентенции, я экспромтом обозвал Рината алгологиком, однако отвез ему требуемое количество. Дедок, впрочем, совал мне еще старый, всего за бутылку; но с таким предложением я его просто послал подальше. Запах лошади хорош в ночном, но в городской квартире несколько неуместен; избавить же от него бывший в употреблении хлыст даже не пытайтесь – не получится. 
    Свист. Удар. 
    Еще одна строка упала на и без того хорошо разрисованную кожу. Шаги, фырканье. Венька расправился с травой и подошел полюбопытствовать. 
    Свист. Удар. 
    Исполосовал я ее изрядно. Однако едва ли не больше ее перепугал Венька, выбравший паузу, чтобы ткнуться мордой в бок. Фырканье коня, подошедшего близко к магнитофону. «Сейчас будет последний». Тайкиной реакции не слышно.
    Свист. Удар и глухое мычание слились – она явно поторопилась. Хруст сена под ногами. Фоном слышно Веньку. Шорох... снял кляп... поцелуй... Тишина... Это левая моя рука гладит растерзанную попу, правая вертится на развилке двух дорог, явно не зная, которую выбрать. Того, что я шепчу Тайке на ушко, естественно, не слышно. И ее сбивающегося дыхания тоже. 
    Правая рука трудится по-стахановски. Даже лучше, если вспомнить, сколько человек задействовали ему в помощь для рекорда. 
    – Уй-я-а-а-а-а-а-а-а! 
    На мгновение глохну. Тайка не выдержала. 
    – А-а-а-а-ммммм. 
    Левая рука закрыла ликующий рот; правая продолжает безжалостно терзать ее. 
    Стон... Хруст сена... Все.

    Видеокамеры у нас нет. Зато есть магнитофон. И альбом, мной записанный. Я даже сделал обложку для кассеты, с названиями композиций. И, конечно, с Тайкиной фотографией. Точнее, с двумя; но на второй она... как бы это сказать... не целиком. Представлена всего лишь фрагментом... но очень привлекательным фрагментом. На закрытом конкурсе по названию альбома со счетом 2:0 победил вариант «Таяние».

    В ушах стучит Хачатурян. 
    Шорох платья. Шмяк! Шмяк! Удары глуховаты. «Учителя учить – совсем не портить...» Совсем короткая запись. И качество слабовато. Однако при одном воспоминании адреналин прыгает в кровь. Воспользовавшись свободным днем, я явился в школу, отыскал Тайку по расписанию. Потом вызвал с урока, потребовал прихватить указку, отвел в учительскую и высек над столом завуча, прямо не спуская трусиков. И хорошо, что не спускал, поскольку надеть обратно мы бы их точно не успели – прямо к концу процедуры заявилась тот самый завуч. Дверь, естественно, мы заперли, но ключ-то у любого преподавателя есть. То, что это завуч, я узнал от жены потом; а тогда солидно накрашенная мадама неодобрительно покосилась на меня и выключенный уже фактически при ней магнитофон, но от слов воздержалась. 
    Шмяк! 
    Вторая минута. Шмяк! Сек я ее никак не больше полутора минут. Музыка разворачивается во всю ширь. Шмяк! Указка невидимо разлиновывает попу. Придушенный писк. В учительской не пошумишь. Сейчас... Сердце колотится. Уже несколько раз слушал, а каждый раз... хуже, чем тогда – боюсь не успеть... А тогда о намечающемся вторжении просто не подозревал. Шаги... уверенный лязг ключа в двери... шорох прикрывающего исхлестанную попу платья... Скрип отпускаемого стола... Успели! Все.
    Потом Тайка ворчала, что надо было хоть на последнем уроке, а не на втором. Еще три с половиной урока на ногах – не слишком приятно. Кстати, «Танец с саблями» в качестве сопровождения очень хорош получился.

    Магнитофон гораздо лучше... восстанавливать изображение по звуку интереснее, чем наоборот. С музыкой, правда, пришлось повозиться. У бывшего одногруппника – главного меломана курса – неплохая студия; напрашиваюсь к нему и работаю. Там, конечно, много чего можно сделать; но я умею только наложить мелодию и чуть почистить звук. Мне вполне достаточно.

    Горько! Шлеп! 
    Горько! Шлеп! 
    Это даже не композиция. Так, вроде цирковой репризы между основными номерами программы. Горько! Шлеп! 
    Шлепки легко заглушают уже весьма подвыпивший хор: микрофон рядом, а старательно выполняющие положенный ритуал гости – в другой комнате. Хочется надеяться, что у них все обстоит наоборот. В любом случае, попадать нужно в такт. Мне немного не по себе, Тайка трясется сильнее; в конце концов, это ее голая подрумяненная попа может быть обнаружена в любой момент. 
    Как нетрудно догадаться, свадьба не наша. Конечно, иметь запись шлепания Тайки под крики «Горько!» со своей свадьбы – это оригинально и стильно; я бы от такой записи не отказался. Но сие деяние, подозреваю, внесло бы излишний сюрреализм в стандартную процедуру. Разумеется, когда гости от нас разошлись и мы остались вдвоем, Тайка по поводу перехода в новое качество получила отличную порку. Эстетически выдержанную – в свадебном платье – и запечатленную моим стареньким ФЭДом. Полагаю, что мало кто из мужчин отказался бы иметь такую свадебную фотографию: новобрачная с накинутым на голову неимоверной вычурности белоснежным платьем и спущенными белыми же трусишками выпячивает крепенький круглый задик, готовый принять первое семейное наказание. Особенно если рядом лежала бы другая фотография с тем же задиком, но уже как следует разогретым ремнем или энергично расписанным розгой. А у меня таких кадров не одна дюжина. Жаль только, что пришлось ограничиться черно-белыми снимками; но работать в домашних условиях с цветными пленками я не умею. 
    Горько! Шлеп! 
    В качестве компенсации – кстати, по Тайкиному предложению – «горький» аккомпанемент она получает спустя два года – на Ромкиной свадьбе. С Ромкой мы дружим лет двадцать, так что я не посчитал зазорным ни подключить его магнитофон, ни экспроприировать у него из шкафа на время новенькую сандалию. 
    Горько! Шлеп! 
    Сколько раз подряд они там будут еще горланить? Розовые пятна весело скачут по натянутой коже – Тайка старательно удерживает руками свои каблуки. 
    Горько! Шлеп! 
    Все. Правда, остаток вечера Тайке на месте не сиделось.
    Реприза «Горький шлепанец» недостойна претендовать на музыку – не Мендельсона же, в самом деле, добавлять...

    Металлический щелчок. Шероховатые звуки. Как всегда, ремень застревает в каждой петле джинсов. Едва уловимо слышно, как переброшенная через спинку кресла Тайка сглотнула. Шипение ремня, легко раздвигающего воздух. «Кожаная сюита». Я позволил себе наложить собственную гитару. Хотя до настоящей сюиты мне далеко, на три части я все же сподобился. Конечно, совсем коротких. Шорох шагов. Это вид сзади. Точно помню, о чем думал в тот момент. О том, что две недели без этого вида – очень много. О том, что две недели ее никто не порол. И о том, что за две недели моей командировки она могла бы в моей комнате и пыль вытереть. А то, что она не сделала этого исключительно для того, чтобы оказаться в положении текущего момента, ничуть ее не извиняет. И вообще, ее булочки сияют недопустимо светло. Снова шаги. Кряхтение кресла. Двойная нагрузка для нашего старичка – многовато... Коленями на сидение, зажав Тайкину голову между бедер. 
    Шипение ремня. 
    Шмяк! 
    Тройной ритм: приземление ремня, неразборчивое бульканье Тайки, вздох дергающегося кресла. Раз, два, три. Раз, два, три. Первый звук самый громкий. Раз, два, три. Память услужливо подсовывает мое решение продолжать порку, пока первенство не перейдет на второй такт. 
    Раз, два, три... стон... 
    Раз, два, три... стон... 
    Раз, два, три... стон... crescendo... 
    Раз, два, три... стон... 
    Раз, два, три... 
    – Уа-а-а-а! 
    Вопль удачно подхвачен первой струной. Legato... Еще раз... 
    Раз, два, три... 
    – Уа-а-а! 
    Еще раз... все...

    А это неудачная запись. Звяканье. Отодвигается бутылка, скрип стола. «Елка, колко». Неугомонная Тайка захотела попробовать еловой ветки. И ничтоже сумняшеся отрезала ее прямо от новогодней елки, вместе с дождиком. Ножом, которым только что разрезали торт. Шампанское в голову ударило, не иначе. «Елка, колко». Гениальная рифма. Неинтересно и неэротично, можете не пробовать записывать. Тихие позвякивания фужеров на дергающемся столе. «Елка, колко». Шлеп! «Елка, колко». Шлеп! Глухие шлепки совершенно не отвечают исколотой попе. Только Тайка после каждого декламирует свою нехитрую мантру. И наложение потом сакраментального «И вот она нарядная на праздник к нам пришла» не спасло композицию. Даже с учетом того, что дальше я заставил Тайку спеть «И много-много радости на попу нанесла». Ну, нет в ней новогоднего настроения. Нет, и все. Потому и называется просто «Неновый год». Даже в альбом не хотел ставить... но Тайка попросила.

    Притормаживаю у обочины и переворачиваю кассету. Операция повторяется дважды. 

    Медленно вплывает Бетховен. Стук ведра о пол. Лязг ручки ведра. Всплеск потревоженной воды. Классическую музыку я подобрал для классического наказания... интересно, существует ли классический проступок?... может, опоздание?... ни с того, ни с сего запустила в меня чашкой... вообще без причины. По-моему, она сама не поняла, что на нее нашло. Позвякивание. Знаете, как реагирует тело, когда в вас с метра чем-то швыряют? Поймать невозможно; хватательный рефлекс не успевает сработать. Только подставить руку и отбить. В результате чашка грохнулась на стол. 
    Сама-то как раз цела, а дедов заварочный чайник без носика остался. Когда дед вернется с охоты... мне бы в семьдесят таким бодрым... воркотня будет. Двадцать лет протянул чайничек, а моей женушки не вынес... Теперь лежит в классической позе и ждет апробации классического же инструмента наказания. Для подчеркивания розги впервые у нас вымочены в соленой воде. Сама замачивала, сама связывала. На самом деле, обычно мы розги не вяжем – с тех пор, как изобретен скотч, сия процедура значительно упростилась. И моток клейкой ленты мы всегда прихватываем с собой – розги Тайка по очевидной причине получает не в городе, а на даче или у деда в деревне; если он на охоте, конечно. Однако идею классического наказания опошлять липкой лентой я не разрешил, так что жена честно пыхтела с найденными потрепанными шнурками. По четыре прута. 
    Скрежет. 
    Поправил лавку на полу. Лавка у деда, естественно, нашлась. Как и длинные деревенские полотенца для рук, ног и поясницы. 
    Шорохи... выбор связки. 
    Легонькое позвякивание о металл. Драть буду, как в таких случаях цитирует Тайка, «аккуратно, но сильно». Тоненько стекает в ведро вода. И однако все равно это будет не всерьез. Не смешное слово «понарошку», но и не настоящее наказание. Наказание, воспитание, исправление или как там его еще называют. По-настоящему наказание Тайке досталось всего один раз – еще до свадьбы. Поверьте, было за что. И я вовсе не порол ее. Я тогда повернулся и ушел. И просто не открывал ей дверь и клал трубку, если слышал ее голос. Это была далеко не лучшая неделя в моей жизни. Но и в Тайкиной тоже. 
    Свист. 
    Проба лозы. 
    Поцелуй... слышен плохо. Только для записи... вот что мы не любим... но для классики... 
    Свист. Приземление. 
    Свист. Приземление. Всхлип. 
    Свист. Приземление. Всхлип. 
    Свист. Всхлип громче. 
    Свист. Хрусткий треск. 
    Это первая связка прутьев полетела в угол. 
    Шорох. Плеск воды. 
    Свист. Стон. Свист. «У-а-а!». Завязывать рот – тоже грешить против классики. 
    Свист. 
    – У-а-а!. 
    Свист. 
    – У-а-а! Я не буду больше! 
    Свист. 
    – Ай... 
    Снова хруст. Шорох. Звяканье. Плеск стекающей воды. Третья связка. Свист. Всхлипывание постепенно трансформируется в сдержанные рыдания. 
    Свист. 
    – Ойе... пожалуйста... не надо... 
    Свист. Хруст. Пауза. Плеск воды. Четвертый заход. 
    Свист. 
    – Уа-а! 
    Свист. Какофония звуков: постукивание качающейся лавки, свист прутьев, рев жены, в котором прорываются отдельные слова: «Все... не буду... прости... не надо... больно...»
    Свист. Пятая связка. Металл. Плеск заглушен Тайкиным ревом. 
    Свист. 
    Все. Последние прутья удовольствуются единственным ударом. Хрусткий «шмяк» под лавку не перетрудившейся порции. Стук лавки... рев... шуршание полотенец... шаги... хлопок двери. Все. 
    «Классика» завершена. На самом деле, это был не конец записи – когда я подхватил освобожденную Тайку на руки и понес обмывать ее истерзанную попу в речке под огородом, я забыл выключить магнитофон и он послушно писал тишину. Но звуки отвязывания и хлопок двери я не стал стирать, хотя в других композициях все обычно кончается раньше.
    Слова, которыми дед честил нас за чайник, я заранее знал. А вот интересно, что он подумал, когда потом обнаружил отсутствие полпачки соли?

    Скрип. Еще раз скрип – Тайка перехватывается поудобнее. 
    Свист и удар. Хлесткий звук отдается гулко. Еще бы – спортзал пустой. Затянув свою последнюю партию, мы дождались, пока все уже разошлись. Ракетки исчезли в сумке; вместо них оттуда выбрался магнитофон. 
    Свист. Удар. 
    Свист. Удар. 
    На перекладине Тайке неудобно. Однако сама отказалась от коня, фыркнув что-то о банальности такого времяпрепровождения. Вот виси теперь. 
    – Сама решила. Двадцать ударов. Три уже было. Отпустишься – начну сначала.
    Голос почти заглушен очередной Тайкиной попыткой поймать понадежнее металл над головой. 
    Свист. Удар. 
    Звуки разгуливают по огромному помещению. Чувствую, как извивается тело – перекладина дрожит и поскрипывает. Свист. Удар. Наконец, эхо заглушено – заглушено первым всхлипом. Скакалка – вещь вполне серьезная – в зале нашлась без труда. Собственно, именно ее Тайке и захотелось. А спортзал прибавлен для антуража. 
Пришлось сложить резину вчетверо – очень не хотелось захлестнуть переднюю часть бедер. 
    Свист, удар. Тайка держится из последних сил. 
    Свист, удар. 
    –У-а! – и звук роскошного приземления на мат. Мой голос неразборчиво – я утешаю жену. Шаги.
    – По условию, мы начнем все сначала. 
    Свист. Всхлип. Металлическое позвякивание. Свист. Всхлип. В записи была взята пауза. Я действительно начал все сначала. Сама хотела, сама и расхлебывай. Но удары сыплются уже на вздернутый кверху полосатый задик – Тайка в принудительном порядке оседлала станок для накачивания мышц бедра. Теперь ей будет немного полегче. 
    Свист. Удар. 
    Это уже не всхлипывание, а настоящие слезы. Но за гуж браться ее никто не заставлял. 
    Свист. Удар. Скрип металла. 
    – А-а-а-а! Хватит! 
    – Нет, ты получишь то, что попросила. 
    Свист. Удар. 
    Процедура сопровождается легким цинизмом «Спортивного марша». 
    Свист. Удар. Станок профессионально кряхтит, не разбирая разницы в прикладываемой нагрузке. 
    Свист. Удар. И, не утруждая себя долгим выбором названия: «Чтобы тело и душа были молоды...» 
    Свист. Удар. 
    Свист. Удар. Рама без труда выдерживает биение женского тела. 
     Все! 
    Плюх! Распутанные Тайкины конечности коварно уронили ее на мат. 
    – Ну, ты сегодня... 
    Как раз тут я щелкнул по клавише. Конца записи нет, но слова я помню. Как помню и то, что за них Тайка была банально прикручена к коню и отшлепана. А коня потом пришлось вытирать.

    Далекий вальяжный колокол. Едва слышные шорохи. «Тайка, дай свою утайку!» Первое время она от моего эвфемизма краснела. Теперь уже нет. Впрочем, проверить я не могу, поскольку Тайка лежит на моих коленях не поперек, а вдоль. Зато поперек дивана, опираясь руками на пол; пятки где-то позади утыкаются в стенку. Мои колени зажали ее бока. Раздвинутые ноги обеспечивают прекрасный вид на «утайку». Шорохи и учащающееся дыхание: моя левая рука уже совершила туда разбойничий налет и теперь собирает дань с побежденных. 
    Шлеп! Шлеп! 
    В ход пущена правая рука. Дальше без особых изысков – неспешный скрип дивана, Тайкины вздохи и приглушенные стоны, постукивание пяток по стене. И все звуки организованы жестким ритмом впечатываемых в беззащитную попу шлепков. Как там у Хейзинги? Колокольный звон во времена средневековья возносил все преходящее в сферу порядка и ясности. Очень ярко сказано. У меня упорядочение другим способом, но звуки колокола я все-таки добыл и наложил. И заодно стащил у Хейзинги название – «Сфера порядка».
    Шлеп! Шлеп! 
    И Тайке, и мне в этом порядке отведены свои места. 
    Шлеп! Шлеп! 
    Забавно, что именно с этой записи и начался альбом; хотя никакой задней мысли не было. 
    Шлеп! Шлеп! 
    Ритм шлепков фоновый, потому что микрофон стоит перед Тайкиным лицом. 
Зато ее стоны слышны прекрасно. Наконец, она взрывается, и я глохну. 
    – Уй-я-а-а-а-а-а! 
    Снова подключается колокол... Хррррррррр.... Все. Не стал стирать возмущенный вопль магнитофона, когда Тайка взметнувшимися волосами уронила микрофон. Пусть будет.

    Вкусное шипение агрессивного пара с каменки. Еще одна перебивка неважного качества – магнитофон стоит в предбаннике; иначе мы рискуем залить его водой. Впрочем, даже с водостойким агрегатом дальше порога мы бы не ушли: элементарно не хватило провода дотянуть до бани – идея родилась экспромтом. И без того по соседям собирали удлинители. 
    Широкий звук расплескиваемой воды: замоченный веник с радостью избавляется от горячих струек. Встряхивание громадного «букета» – точь-в-точь лохматый дедов кот Муслим, спасшийся от проливного дождя. Быстрые всхлипы – печка недовольно отвергает попавшие на раскаленный котел летящие капли. Веник, естественно, березовый, хотя в запасе есть и дубовые, а за углом почерневшего банного сруба невпроворот свежей крапивы. Но крапиву мы особо не любим, а дубовые оставляем деду – тот любитель, а дубки у нас редкость; дед сам посадил полдесятка саженцев лет сорок назад и теперь изредка пользуется «урожаем». Наконец, не только же в листьях дело – я собираюсь измочалить веник о Тайкин задик до победного конца, а прутья, как ни крути, предпочтительнее березовые; в конце концов, как зовут самую знаменитую кашу? то-то же. 
    Шероховатое приземление влажных листьев. Тайка, понятно, лежала на полке только вначале, при легких похлопываниях; потом пришлось спускаться вниз на лавку – на полке замаха не будет. Веник облизывает спину и бедра с аккуратностью хорошего массажиста. Еще одна шипящая порция с нежадной каменки. Отработанные листья неспешно перекочевывают на кожу; впрочем, получающийся камуфляж явно низкого качества – он не способен прикрыть даже узкие не прихваченные загаром следы трусиков. 
    Жаль мне горожан, которые никогда не попадали в хорошо сработанный пар.
    В записи, конечно, я немного сжульничал, сделал перерыв: чтобы довести наш роскошный – берез-то как раз в избытке – веник до оголенных прутьев, нужно слишком много времени. Да, и все равно ведь баня в один заход – не баня; так что дважды Тайка светилась горячим телом на накрытом половиком пороге предбанника, охотясь за квасом в эмалированном бидоне. 
    А вот последний заход записан полностью – вплоть до финального черкания острыми распаренными кончиками ветвей. Там же добавлен и Чайковский. «Июнь. Баркарола». Честно говоря, более подходящей мне казалась музыка «Августа», но эта пьеса почти вдвое короче, а повторяться в наложении мне не хотелось. Опять же, название получилось у композиции забавное – «Банькарола». 
    Диминуендо. Все.

    Тревожная тема к масленниковским «Приключениям Шерлока Холмса». Здесь она не только из-за «английскости» самого фильма, но и потому, что композитора вдохновили на мелодию позывные Би-Би-Си. А запись я назвал, сконтаминировав две англобанальности: «Чисто старая добрая Англия». 
    – Мисс Таисия, зачем вы пришли сюда? 
    Пауза. 
    – Для наказания, сэр. 
    – Вы знаете, за что вас будут наказывать? 
    Вполне чопорно. 
    – Да, сэр. Я не проверила вовремя домашнее задание. 
    – Вы получите шесть ударов прутом по обнаженной попе. Понятно? 
    – Пожалуйста, сэр... не по обнаженной... 
    – За пререкания наказание увеличивается. Вы получите десять ударов прутом по обнаженной попе. Понятно? 
    – Да, сэр. 
    – Подойдите к столу. Снимите юбку и спустите трусики на колени. 
    Шуршание. Щелчок резинки. Раздевание у стола – микрофон ведь на нем поставлен. 
    – Нагнитесь и держитесь за стол, не сгибая ног. 
    Жалостливое всхлипывание обнимаемой крышки. 
    – Вы знаете правила принятия наказания, мисс Таисия? 
    – Да, сэр. 
    Свист. Чмок! 
    – Один. Спасибо, сэр. Могу я получить следующий? 
    Как можно произносить это всерьез? Ну, китайцы... я бы понял... у них почтение ко всему, что исходит от старшего, чуть ли не в гены вбито... А зачем вдалбливают такой пиетет у европейцев? 
    Свист. Чмок! 
    – Два. Спасибо, сэр. Могу я получить следующий? 
    Стремление увеличить стыд? Чтоб в дальнейшем старались избежать наказания? Бред: после заголения задницы юной леди от слов много срама не прибавится. 
    Свист. Чмок! 
    – Три. Спасибо, сэр. Могу я получить следующий? 
    Свист. Чмок! Первый звук. Но не всхлип, а сдерживаемое фыркание. 
    – Четыре. Спасибо, сэр. Могу я получить следующий? 
    Я и сам едва удерживаюсь от смеха. Но спектакль надо доиграть до конца. 
    Свист. Чмок! 
    – Пять. Спасибо, сэр. Могу я получить следующий? 
    Свист. Чмок! Легкий стон. Шутки шутками, а розга-то настоящая. 
    – Ммм... Шесть. Спасибо, сэр. Могу я получить следующий? 
    Ну, не ротанг, конечно. Эх, настоящий ротанг хорошо бы пошел для такой записи! Только где его взять? И этот прут пришлось поискать – все-таки играли сцену в городской квартире, не у деда в деревне. 
    Свист. Чмок! 
    – Ай!... Семь. Спасибо, сэр. Могу я получить следующий? 
    И эту чушь несут не затурканные азиаты, а... хотя, в принципе... затурканные англичанки... тоже можно сказать... 
    Свист. Чмок! 
    – Восемь. Спасибо, сэр. Могу я получить следующий? 
    Свист. Чмок! Магнитофон послушно отдает принятые всхлипывания пополам с фырканьем. 
    – Девять. Спасибо, сэр. Могу я получить следующий? 
    Не Россия, чай, дикая... баловались с хартиями... хабэат корпусами... давно вроде баловались... 
    Свист. Чмок! 
    – У-а-а! Десять. Спасибо, сэр. Благодарю за урок, сэр. 
    – В угол. На полчаса. 
    Стол снова пискнул. 
    Все. Конец записи. На самом деле, она, естественно, ни в какой угол не пошла, а бросилась меня передразнивать. А я с хохотом передразнивал ее. Нет, быть бóльшими папистами, чем папа – все-таки забавно...

    Металлическое звяканье чайника. Бульканье воды. Повышение тона доказывает, что сосуд почти наполнился. Прямо противоположная ситуация. В предыдущей композиции роли были расписаны от начала до конца. Сейчас Тайка просто не знает, что ее ждет.
    Тяжелый вздох кровати – я сел перед Тайкой. 
    – Мы будем играть в интересную игру. 
    Тоже мне... оратор-тавтолог... 
    – Этот бокал будет стоять у тебя на животе. А я буду тебя щекотать. Перышком. Тебе надо продержаться пять минут. 
    «Пять минут». Плохое название. Надо будет как-нибудь переделать. Всего пять минут – потому что ее поза не слишком удобна: руки привязаны к спинке кровати, ноги разведены и фиксированы на той же спинке. Не гимнастка она. «Зато я танцовщица». Даже мысли мои угадала. Тем более особо сильно бондажем мы не увлекаемся; это у японцев терпение идет как национальное качество, а мне его никогда не хватает. 
Прикрепленный на спинке магнитофон почти целует ее губы. 
    – Как только ты не выдерживаешь, и вода проливается, оставшееся до пяти минут время я буду тебя пороть. По очень даже удачно спозиционированным местам. 
    От такого мудрого слова Тайка действительно не выдерживает и фыркает. Хорошо, что бокал я еще держал в руках. 
    Пауза. 
    Вдох. 
    Едва слышимая тема Пети из Прокофьева вполне держит щекотку. 
    Дыхание. 
    В принципе, щекотно либо сразу, либо вообще не будет. Поэтому я просто продвигаюсь от колен вверх по ногам, чтобы растянуть удовольствие. 
    Задержка. Выдох. 
    Вдох. 
    Задержка. Выдох. Сдавленный голос. 
    – Все. 
    – Прекрати! Не могу больше! 
    – Прекрати!!! 
    Чуть не глохну от Тайкиного фырканья; едва успеваю уловить в наушниках легкий всплеск. Бокал скатился на кровать. Бокал пластиковый, естественно, на кой нам ненужные проблемы. 
    – Минута сорок семь секунд. Тебе осталось... три минуты тринадцать секунд.
    Очередь глухих щелчков. Телескопический пластмассовый хлыст, как его обозвали на этикетке. Вообще-то это сувенир. Безделушка из магазина на бульваре Клиши. Выходите на станции Пляс Пигаль, идете влево по направлению к Мулен Руж; магазинчик будет на северной стороне улицы. То есть такого сорта точек там хватает, но у этого, насколько я помню, слово «сувениры» в названии. Игрушка, конечно, но при нужде вполне сойдет. Боль от него проходит, по нашим меркам, мгновенно, а вот красные полоски – к удивлению, двойные – остаются на пару дней. 
    Шлеп! 
    Скрип кровати. 
    Шлеп! 
    Никакой скрытости в такой позе нет. И конечно, будет не настоящая порка, а фактически жесткий массаж. 
    Шлеп! 
    – Ой! 
    Это по бедрам – посильнее досталось. Но на полноценный писк не тянет. 
    – Ой! 
    Три минуты, вроде, должно пройти. 
    Угу. 
    – Три тринадцать. Все! 
    Кровать пищит куда громче Тайки. «И волк». Такое вот название получилось. 
    – Прекрати! 
    А вот это отягчающее обстоятельство. Называется «с использованием беспомощного состояния потерпевшей». Но документального свидетельства нет – я уже дотянулся до клавиши.

    Раскатистая дробь. Увесистое глухое падение. Наш стандартный ремень. Второе... третье. Мычание. Дробь весело повторилась... Шлеп! явно рука... Шлеп!... второй... Все. Снова мычание. Я знаю, чем она возмущена. А вот и объяснение. 
    – А я меняю правила. 
    У Тайки завязаны глаза; по условиям игры она не видит, чем ее будут пороть. Число же ударов должно определяться броском игральной кости на столике в голове кровати. А нехороший муж сделал порцию непредсказуемой. 
    – Я не буду тебе говорить, сколько выпало очков. 
    Без кляпа она могла бы и возмутиться. А сейчас... мычать только... И вообще, в ее положении дергаться не пристало. Руки и ноги прихвачены к спинкам. Попу поднимают две диванных спинки – первым этажом, две подушки – вторым. Плюс – кровать выдвинута на середину комнаты. Сказать, что поза неудобна для порки – явное лицемерие. 
    Кость громыхнула снова. Я и сам не помню точно ни порядка, в котором брал инструменты, разложенные на диванчике у другой стены, ни, тем более, числа выпавших очков. Конечно, если я буду эту кассету постоянно брать в дорогу, то быстро выучу наизусть... Звук легкий и прозрачный... расческа? для смеха мы ее иногда используем... два, три, четыре, пять, шесть... 
    Пауза выбора. Дробь... Раз... тугой вкрадчивый звук... вот это – расческа, а в прошлый раз судьба распорядилась отвесить Тайкиной попе шесть ударов шлепанцем. Два... три... 
    Тишина. Шорох. Похоже, что-то длинное. Теоретически бесстрастный пластмассовый гексаэдр реализует очередную вероятность в шестнадцать и шесть в периоде процентов. Свист и тут же мычание из-под кляпа. Хлыст, кажется. Сколько отмерила Тихэ? всегда предпочитаю греческий вариант богини: не люблю слово «фортуна» за затасканность... Пауза затягивается. Всего один. Молчание прервано сухим раскатом кости. Снова свист. Два раза подряд я точно ничего не брал... звук более светлый и певучий, что ли. Розга, значит... два... не настоящая, пластиковая... три... четыре... пять... Какая же у нее в этот момент была попа?.. Не помню, так все наслоилось... Звонкий треск кубика обрывается шелестом... на ковер упал... это помню, на ребро встал, а я большее число выбрал, четверку... Это практическая поправка к теории. Раз... шлепки рукой... потому и выбрал большее... два... три... четыре... 
Пауза. Пулеметная очередь... Металлические щелчки... карабин... это у меня экспромт вышел... отстегнул ремешок ее собственной сумочки... Глуховатый удар... А вполне достойная вещь оказалась... два... но звук от настоящего ремня – он объемней, что ли... три... четыре... пять... шесть... По полной. 
    Кость. Для сравнения – вот он, ремень. Повторная прогулка. Два... три... Пауза. 
Что такое? Ага, второй сюрприз коварного мужа... по столу летят две кости. А в руке что? В руке... Свист. Мычание. Снова хлыст. Два... Три... Стон... Вроде, не очень много выпало... Четыре... Пауза. Нет, обошел с другой стороны кровати. Значит, восемь. Шорохи и скрип – это я попу растер руками. Свист. Пять... Шесть... Семь... Восемь... Так... Повторный дуэт и следом чистое антиподство хлысту – сувенирная хохломская ложка. Только для полноты картины: и слышно плохо, и боль по Тайкиной шкале самая невкусная. Еще раз двойное стаккато... снова шлепки. 
    Три кости... если бывает трезвон, то бывает ли трестук?.. три кости грозят Тайке серьезным десертом: у меня в руках кусок провода. От трех до восемнадцати; в среднем десять с половиной. Тут относительное благоволение – две единицы вполне компенсируют пятерку на третьей кости. 
    – Семнадцать. Проводом!
    Моя последняя пакость на сегодня. Скрип кровати. Женщина извивается, не зная, откуда бросится черная змейка.
    Свист. Удар. Стон. Провод будет ложиться вдоль и без того хорошо выдранного зада и практически не тронутых бедер. 
    Свист. Удар. Стон. Скрип кровати. 
    Свист. Удар. Стон. Скрип кровати. 
    Свист. Удар. Стон. Скрип кровати. 
    Свист. Удар. Стон. Скрип кровати. 
    Свист. Удар. Стон. Скрип кровати. 
    Свист. Удар. Стон. Скрип кровати. 
    Семь. Все... Мало ли, что я сказал... Тайку можно обманывать... судьбу – нельзя.
    «Игра с ненулевой суммой» завершена. 
    Пауза... Шаги. Стук. Снова шаги. Двойной щелчок. Затвор и вспышка. 
    Именно эта свежевыпоротая попа с неимоверно модернистским рисунком и красуется на обложке кассеты. 
    Все...

    Четырнадцать композиций. Если с горьким шлепанцем считать. Некруглое такое число... надо бы еще одну... или две... а потом следующая кассета...

    Машина почти утыкается в крылечко нашей старенькой дачи. Разминая затекшие конечности, оглядываюсь по сторонам. Молодые и не очень березки, которые частенько придают окраску тайкиной попе, сегодня негромко ворчат – ветерок довольно свежий. Распахиваю заднюю дверцу и вытряхиваю жену из-под покрывала. На ней ничего нет. Если, конечно, не считать веревок, держащих ее руки в запястьях за спиной, а ноги в щиколотках. И кляпа. Однако это явно не помешало ей ерзать всю дорогу по шероховатой коже. Снимаю с нее наушники, ловя счастливую улыбку, и укоризненно качаю головой – на сиденье под Тайкой расползлось мокрое пятно.

    А что вы хотите – она слушала второй экземпляр кассеты.