Инка

СТРАННЫЕ МЫ ЗВЕРЯТА...

- Жалеть тебя сегодня не буду. Всыплю так, что мало не покажется. Ты давно этого хочешь, так что пощады лучше не проси.

...........

Вообще-то у них в небогатом семейном гардеробе было три кожаных ремня - два у него и один у нее. Ее ремень вообще в счет не шел - это было как-то... незаманчиво. Инке всегда казалось, что ремень должен быть неслучаен, что-то фетишистское было в ее таком отношении, ремень и ее мужчина - это было одно целое. Нет, был еще один ремень, она вспомнила. Где-то в глубинах гардероба лежат его туристские вещи. Насквозь продымленные брезентовые штаны, с несводимыми уже пятнами от черники и еще бог знает от чего, подпоясывались широченным с диковинной пряжкой ремнем - на пряжке было не один, а два язычка-иголочки. Мало знакомая до него с миром суровых «лесных» мужчин, Инка никогда не видела такого ремня. Когда он в первый месяц после свадьбы, строя летние планы, начал мерять для нее свой лесной прикид - (рюкзаки, куртку, жилет и эти самые штаны он шил сам - и сам, кстати, изобрел выкройки - авиаконструктор по образованию, он справился с этим лучше журнала мод), Инка сразу зацепилась глазом за этот ремень. Вообще, Виталий в этом костюме был стопроцентным воплощением того, что она ценила с некоторых пор в мужиках - он был мачо, от него пахло дымом и уверенностью в себе.

После пришло лето, и он повел ее в лес. В Лес - в его исполнении это слово произносилось с большой буквы. До сих пор Инка природу любила исключительно в виде парка - дорожки, лужайки, скамейки... А тут... Идти под рюкзаком ей, впрочем, понравилось. Комаров по дороге она тоже перенесла стоически. А уж когда после часа пути далеко внизу вдруг блеснуло узкое озеро, удваивая топленое молоко заката, она начала улыбаться.

Корни, корни... Высокий берег озера весь был покрыт узлами корней, сосны цеплялись за него , а относительно ровное место для палатки все-таки шло под уклон. И купание в прозрачной воде, сквозь которую песчаное белое дно было обманчиво близко, и черника, которую она впервые в жизни собирала с куста, и вечерние песни - по длинному озерному берегу они шли от огня к огню, останавливались у знакомых и незнакомых костров, пили из кружек терпкое вино, горьковатый чай, спирт, разбавленный водой, - чуть-чуть, чтобы поддержать компанию, и даже «бревенчатая болезнь» - недуг, знакомый сидящим подолгу на бревнах туристам, когда попа болит, как ни ерзай,- все это Инке нравилось. Что не нравилось? Не то чтобы не нравилось, а тревожило то, что Виталий поглядывал на нее изучающе - как она вписывается во все это? И от взгляда его у Инки шел холодок по спине и поднималось легкое раздражение - ну вот еще, буду я специально стараться «вписываться». «Что с того, что первая его жена не ужилась с лесным бытом и «лесными братьями», причем тут я и моя жизнь, что я должна доказывать?»-, думала Инка. И совсем не нравилось, что костер они делили с народом совсем незнакомым. Инка непросто сходилась с людьми, треп давался ей нелегко, и она замыкалась в легком презрении к тематике разговоров. Виталий и сердился и смеялся одновременно - дал же бог жену не просто человека - а кандидата наук.

Какие промахи она допустила? Наверное, немало. Конечно, она старалась - чистила картошку в общий котел, мыла посуду, за грибами они сходили дивно - Инка была неутомимее и тянула его по покрытой оранжевыми лисичками поляне все дальше и дальше - но что-то было не так. Инка чувствовала мужа, это многое спасало в их непростой жизни, чувствовала и теперь. В середине третьего дня Виталий, еще раз взглянув на хмуро-вежливое лицо жены, с которым она сидела у костерка, вдруг поднялся и сказал: «Инка, пошли, прогуляемся».

Как шутила Инка, мужчинам она никогда не отказывала - пошла. Они молча шли по лесной дороге, молча свернули с нее. Инка подумала, что раньше такой лес навеял бы на нее мысли о сексе на природе - экзотику она любила, хотя кайфа было мало - даже без комаров в лесу масса всякого такого, что сбивает с настроя, по крайней мере ее. Теперь эти мысли лишь мелькнули и исчезли...

Когда под ногами запружинил сероватый сухой мох, Виталий остановился. Здесь было так светло и тихо, неяркие краски звали отдохнуть. Можно было сесть на почерневший пень, а можно было так... Инка потом, вспоминая Марийские леса, видела именно этот уголок - ей казалось, что здесь все было так и века назад, что по таким лесам ходили язычники-мари к своим священным деревьям...

Земляника - крупная, нагретая солнцем, - размякала в потной ладони, когда она пыталась собрать побольше, чтобы есть не по одной, а горстями. Инка посматривала на склоненного над поляной Витальку изучающе - мог ли он поступить так, как пригрезилось ей в том мшанике? Хорошо, что он не заметил, как она там замечталась, а то все же стыдно. Нет, он заметил, что она ушла мыслями куда-то, но, наверное, отнес это к ... Ладно, неважно, проехали.

А вечером, угревшись в спальнике, он обнял Инку и прошептал ей в затылок:

- Ну что, ты подумала?

........

......

А подумать не мешало бы... впрочем вся их жизнь с Виталей была - сплошные думы. А не чувства, как привыкли ожидать от молодоженов сбитые с толку родные и близкие. Все удивлялись скоропостижности их решения - «наверное, она залетела, а он, как честный человек...». Хотя, на самом деле, до того, как все это закрутилось в такой тугой узел, Инка думала о Витале полгода. Вернее, думала о том, тот он или не тот.

Для мамы (после свадьбы она как-то быстро превратилась в третьем лице в «нашу тещу») было ясно - не тот. Когда Инка после промелькнувшего вдруг намека на интимность задыхалась в узкой одинокой постели, вспоминая его руки, зашла мама и деловито-соболезнующе сказала:

- Да, этот твой новый приятель - не переживай, стопроцентное «не то».

На «не то» Инке везло патологически. Первая любовь - в 12 лет - золотоголовый очень романтичный мальчик, «Инка, Инулька, какие у тебя руки красивые», подснежники, ни одного поцелуя, неземная чистота и платоника на грани фантастики...Детдомовец, у которого папаша зарубил мамашу топором и, соответственно, сел всерьез и надолго. Где он сейчас, этот мальчик?

Потом, в 17, роман с университетским преподавателем. Ровно в два раза старше, глубоко семейный, конечно, деток обожает... Маму и папу своих он очень боялся огорчить. Чистюля. Чего ждала Инка? Что вырастут детки, что горячо им любимые родители займутся беседами друг с другом в теплых небесных садах?

Он ничего не обещал, разговор об этом Инка по молодости поднимать боялась. Первый мужчина, за это ему спасибо, хоть и без большого кайфа, зато тихо, нежно, аккуратно...

Словом, когда Инка была близка к тому, чтобы очнуться от этого наваждения, ситуация состояла из защищенной диссертации, преподавательской ставки на кафедре и 27 лет, имея в виду которые, все спрашивали - а замуж-то когда?

Да дело даже не в замуже...Дело в том, что Инка отчаянно скучала, раздвигая для него пару раз в неделю коленки и привычно называя заинькой.

Инке отчаянно хотелось, что бы он поменьше ее уважал. Она догадывалась, что с сексом все будет нормально, если найдется кто-либо, осуществляющий ее фантазии...

Сколько раз, оставаясь одна дома, она, стыдясь самой себя и замирая от острого наслаждения, оголяла попу, ложилась вниз лицом и представляла, что вот сейчас... Несколько раз, не выдерживая напряжения, она пыталась пороть себя сама. Родители ее в детстве не били (попробовали бы!), а Инка не сразу поняла, почему при всей ее любви к этому одна мысль, что родители могут ее ударить, приводила ее в дикую ярость.

Потом, когда Инка подросла, она прочитала все, что можно было найти об этом. Читала она и в совковом детстве - больше штучки воспитательные, типа Гарина-Михайловского, Крапивина, перечитывала только сцены наказаний. А потом, когда с литературой стало полегче, также во всех книгах она выискивала материалы о наказаниях.

Инка была отличница. Нет, не в школе, а в универе, но главное - она была отличница по жизни. С фанатизмом Шлимана она раскапывала корни своего «заскока», ставя эксперименты на книгах - что возбуждало ее, а что нет. Инкину библиотеку подруги зачитали до дыр - здесь стояли и классика, типа Нойберта, и кич, типа Кинессы, стоял популярный Шахиджанян (помните, там об этом несколько страниц, а потом «ах-ах, как не стыдно этим садомазохистам!»), стояли академичные Мастерс и Джонсон... Никто из подруг не брал Сада (она ознакомилась, нет, это уже явная патология), «Историю О» брали, кажется, ради «Эммануэли», которая была с ней под одной обложкой, а увидев довольно-таки зачитанного доктора Купера, народ не понимал - при чем тут секс. Купер был как тест - Инке хотелось, чтобы кто-либо проявил понимание, но и боялась она этого, стеснялась.

Со временем все стало понятно. Порка - это сексуально, это заводит. От тем, связанных с поркой детей (если это не игры взрослых в папу и дочку), поркой мужчин, поркой женщины женщиной оставался неприятный осадок (представьте, что вы любите шоколад, а вам его предлагают покрытый салом). Инка твердо сказала себе, что она - не педофил, не лесбиянка и не садистка, инцестуальные штучки тоже ей глубоко противны.

Ожидать, что любовник поймет ее, кажется, не приходилось. Он искренне недоумевал по поводу робких Инкиных намеков и ни разу не прозвучало от него ничего такого, близкого к Инкиной теме. Инка жадно вычленяла из речей окружающих все подобные мотивчики (от тихой вузовской преподавательницы: «Да вас пороть за такие вещи надо!») и подпитывала этим свои фантазии.

Дошло до того, что Инка в отчаянии попросила Чистюлю взять ремень во время секса, но... Во-первых, тут главное не боль, а та особая волна, которой Чистюля начисто был лишен. А во-вторых, он и больно-то ей сделать не мог - в принципе. Два неловких удара - и Инка решила больше с Чистюлей эту тему не поднимать.

С Виталием она познакомилась на игре. Конечно, практически все университетские знают друг друга в лицо, но тут появилась возможность сойтись поближе. Отрывались на всю катушку, умничали, а этот бородатый молчал - оно и понятно - оператору надо было стать пустым местом, чтобы камеру не замечали.

Инка отметила, что этот с камерой ей в целом понравился, но... Во-первых, Чистюля держал ее на таком коротком поводке, что она и не помышляла, что где-то существует нормальная жизнь, а во-вторых, действо так увлекло ее, что было не до флирта.

Потом были дружеские встречи, чаепития, треп, во время которого Инка делала внимательные глаза, думая о своем.

Тем летом Чистюля заходил к Инке почти каждый вечер. Инка, лежа на расстеленном на полу одеяле, прислушивалась к надрывающемуся телефону - решено было трубку не брать, не отвлекаться, а Инка знала - звонит Виталий. Он пригласил ее и еще несколько человек с игры в лес на выходные, звонит узнать - согласна ли она. Инка знала - никакого леса и быть не может, но туманно сказала: «Позвони».

Дело кончилось звонком в дверь. «Однако, - сказал Чистюля недовольно, глянув осторожно в глазок, - что же у тебя за репутация в этой компании, что мужчина может прийти к тебе в девять вечера».

Инка не видела в этом ничего особенного (действительно ведь, ничего, ей 27, а не 15), и, спровадив Чистюлю, села ждать - знала, что Виталя настырный.

Они сразу выяснили, что лес накрылся, Виталя психанул про себя, а Инка пригласила его попить чаю. Ушел Виталя в 4 утра.

Если вы думаете то, что думаете, то ошибаетесь.

Все это время они разговаривали, стоя на лоджии, - с этого все и началось.

Многое, что потом знала про мужа Инка, шло из этого разговора. Автобиография, так сказать. Но было там еще нечто, что Инка восприняла как звон колокольчика - отдаленный, показалось, нет?...

Когда солнце, прокатившись быстро под кромкой парка, под высоким берегом реки, начало новый восход, Инка сказала, стараясь не выдать голосом утомления:

- Утро уже... Завтра, то есть сегодня, голова будет от недосыпа болеть.

- А что, часто болит голова?

- Увы... классическая мигрень.

И Инка приготовилась со вкусом развить тему своих страданий, но гость вдруг сказал фразу, от которой она внутренне вздрогнула и замерла, боясь спугнуть.

- Знаешь, лучшее средство лечения мигрени - хорошая порка.

- Ты думаешь?... Инка ждала, что он скажет дальше.

- Конечно. Страх, боль - все это надо преодолевать, так что происходит мощная внутренняя мобилизация сил. Ведь мигрень - проблема часто психологическая - от неудовлетворенности собой и жизнью, от желания «уйти в болезнь». Так что порция хорошего ремня заменяет все это.

Инка, улыбаясь про себя, лукаво вздохнула:

- Все так, наверное, но вот некому...

- И мне некогда.

Глаза их встретились на секунду, но Инка, испугавшись возникшего желания, а еще больше испугавшись возможного разочарования, перевела разговор на другое.

Точки не было - было многоточие...

...Золотые деревья на берегу реки, теплый медовый сентябрь. Полупустой «Икарус» весело катил по мосту, а Инка, охваченная радостью бытия, вдруг подумала: «Хочу увидеть Виталия». После того разговора сама возможность рядом с ним вспоминать сказанные слова и представлять его в этой роли волновала.

Только друзья - ничего более, никаких намеков на интим, зато разговоры практически на любую тему - и за гранью откровенности. Инка бесстыдно расспрашивала о том, как на самом деле живут мужчины, в ответ платя такой же откровенностью о женщинах. Она ценила это - как ничто в жизни.

Сквер, скамейка которого слышала их очередной разговор, был пуст. Аллея, засыпанная продолговатыми, похожими на лимончики листьями, облетающие деревья со странной медно-оранжевой корой... Как хорошо никуда не торопиться, как хорошо, что сумерки еще не начали затягивать темным мороком...

Инке хотелось смеяться, бегать по аллее, распинывая ворохи листьев, настроение было вполне хулиганское, но она смирно сидела на неудобной скамье и старалась максимально участливо слушать разговорчивого Виталю. Вообще-то он рассказывает об их общей знакомой - и это действительно интересно. Вот только как справиться с этим состоянием, которое как облако пузырьков в бутылке с газировкой, - чем его удержать. И как часто бывало с Инкой - настроение начинало медленно перекисать, превращаясь в агрессивность.

...- Она сказала мне тогда: «Ты что, веришь женщинам на слово?», а я ответил : «Конечно, а как же иначе?»

- Виталя, - со смехом переспросила Инка, - а ты что, действительно веришь женщинам на слово? Вот мы с тобой вполне откровенны, да? А помнишь, я летом в лес с тобой не пошла? Вообще-то - это чистое динамо было - я и сразу-то не собиралась, так, тянула, надеялась, что ты сам отвяжешься, а ты тогда все звонил, то по телефону, то в дверь...

...По осеннему скверу так и тянет неторопливо наматывать круги, не все же сидеть на скамейке. Впрочем, кажется, пора, куча дел. Хорошо, подумала Инка, ныряя в подъезд, что он ничего не заметил, мечтать не вредно, но заниматься этим надо без свидетелей.

Как только она зашла в квартиру, зазвонил телефон.

- А свое право верить женщинам на слово я буду защищать всеми доступными мне способами, - сказал Виталя и положил трубку.

Инка ошарашено села на тумбочку, в кармане джинсов что-то хрустнуло...

Самолетик с оранжевыми крылышками...

...Умри, Чистюля! Уходи из моей жизни, я начинаю все заново! Нет! Я начинаю все в первый раз, и тебе нет места рядом. Знаешь, почему я разлюбила тебя? Потому что ты слишком уважал мою попку, потому что ты не мог наказывать меня так, как я этого заслуживала...

Сложенным пополам ремнем он стегал ее в горячке, когда надо было быстро остановить истерику, и обычно это были два-три удара - торопливых но иногда неосторожно сильных. Сначала она просила об этом сама. Или намекала. Напрашивалась, как он говорил. Знала, что иначе никак мирными средствами с надвигающейся бурей не сладить. Потом он сам начал ловить эти моменты. В таких случаях он быстро уводил ее в комнату, снимал ремень или стягивал его с перекладины шкафа, разворачивал ее спиной к себе и несколько раз стегал прямо сквозь одежду по ягодицам. Недавно она стала поступать иначе. Когда было ясно, что сейчас будет такая минипорка, она прижималась к нему всем телом, обнимала его, и он обнимал ее левой - свободной от ремня - рукой. Стегал ремнем также два-три раза, и при этом, как бы ни было больно (а иногда было совершенно неожиданно больно), она при каждом ударе вздрагивала, закусив губу, и сильнее обнимала его. Любила она его в такие минуты особенно остро и сильно. Стегнув в третий раз, он прислушивался, понимал, что истерика прекратилась, сбитая этой болью с верхней точки. Она смущенно ласкалась к нему, терлась лицом о плечо. Больно было недолго, боль проходила через минуту - как не было. И как правило она потом бежала к зеркалу и рассматривала красные полосы - следы ремня на ягодицах - и жалела, что они быстро проходят. Ремень, сложенный петлей - вдвое, - оставлял полукруглые следы, даже если и оставались крошечные синие пятнышки - на следующий день уже ничего не было.

А иногда он просто шлепал ее ладонью. Говорил: «Так, поворачивайся!». Шлепки всегда сопровождались ойканьем, кокетливым «больно же, хватит!» - и это было всегда смешно. Хотя тоже больно. На попе оставался четкий отпечаток его ладони - всех пяти пальцев. Она показывала это ему, и он улыбался ласково и насмешливо.

Истерика - это серьезно, это те случаи, когда Инка сама не могла справиться, хотя и хотела. А вот шлепки рукой по попе - это было уже воспитание.

«Ну Инка, ну так же нельзя, у тебя просто голос меняется после одного шлепка, шелковый становится. К чему ты меня толкаешь, а?» - говорил Виталя.

Только вот от мигрени он ее никогда таким образом не лечил, слава богу.

Они не афишировали, но и не скрывали этого аспекта своих взаимоотношений. Феминистски настроенные подруги в ужасе ахали, друзья начинали поглядывать на своих жен задумчиво.

А Инка искренне недоумевала - неужели это никому не приходит в голову.

Как-то Виталя вернулся от брата и печально рассказал, что Славка с Галкой опять поссорились, да так капитально, что у Галки под глазом светится здоровенный фонарь. Вот уж чего Инка никогда не одобряла, так это кулачной расправы (хотя Галка, конечно, способна была вывести из себя и ангела).

В ближайший Славкин приход в их дом Инка завела разговор о ссоре. Славка мрачно отшучивался, но Инка хотела довести разговор до конца.

- Послушай, Слав, ну что за варварство! Женщину кулаком по лицу! Даже если она сделала что-то из ряда вон выходящее, то это же не метод!

- А что метод?! Что?! - взорвался вдруг всегда флегматичный Славка. - Посмотри на своего! Все прощал первой жене и допрощался, язвенник! Сколько можно терпеть?!

- Понятно, она виновата. Ясно - ты злишься и срываешься. Но ведь есть способ, убивающий вообще всех зайцев, - и больно, и действенно, и тебе разрядка, и ей наука, а главное - перед соседями не стыдно за фонари под глазом. Ей еще и понравится.

- Ты о чем? - Славка подозрительно посмотрел на нее.

- Снимаешь ремень и всыпаешь ей от души. Или квалификации не хватит?

- Да... как-то знаешь.... вообще-то девчонки у нас маленькие, так что опыта у меня в этом деле не очень... Да ну, как-то это по- детски все!

- Что по- детски? Смотри, так - ты дебошир, хулиганствующий элемент. А устроишь жене порку - тут момент не только превосходящей физической, но и моральной силы. Муж ты или не муж? Это больнее, между прочим, чем твои разборки. Помнишь, наверное, пороли тебя в детстве, ощущения острые. И вреда здоровью никакого, ну - сидеть неудобно немножко. Ты пойми, Слав, я Галке не враг, и просто так подбивать тебя не стала бы на такое, но уж если устраиваешь ты мордобой, то, может быть, мое предложение оптимальнее для всех?...

- Вот я твой совет Витале передам. Ты-то тоже, небось, коза-дереза та еще.

- Лучше попроси старшего брата опытом поделиться. Он и без твоих советов...

- Не понял... Инка, он что - тебя бьет? Он? Тебя?

Инка вздохнула: - Все, тему закрыли. Боюсь, Виталя меня не похвалит за раскрытие семейных тайн.

Разговор этот Инка Витале, конечно, передала, и они поприкалывались по этому поводу. А через неделю тема получила неожиданное продолжение.

В тот вечер Славка засиделся у них в гостях - домой его явно не тянуло. Инка же была чем-то раздражена, и гасила в себе это из последних сил. Виталя уже несколько раз вскидывал на нее все более и более внимательный взгляд, однако она не унималась, несло, что называется. И даже после тихого «золотко, металльчику в голосе поубавь», Инка огрызнулась - по меркам их семейного договора - довольно грубо.

Чаепитие - решение всех эмоциональных проблем. - Хотите чаю? - предложила Инка...

Инка пила чай, краем уха слушая какой-то нудный мужской разговор о коаксиальном кабеле и витой паре (ассоциации у нее при этом возникали слегка игривые), и думала, что, наверное, Славку шокировали их с Виталей шуточки на эту тему.

Когда через неделю обе семьи поехали в лес, Инка порадовалась за то, что у Галки с мужем, вроде бы, дела налаживаются. Фингал под глазом выцвел и был почти незаметен. А на то, что Галка поправляла постоянно края трусиков у и без того скромного купальника, стараясь скрыть замеченные Инкой в момент переодевания синяки на ягодицах, Виталя, кажется, внимания не обратил...