ПОДАРОК

    Саша была хорошей девочкой. Более того – она была самой послушной и самой воспитанной девочкой из всех, кого он знал в этом квартале. И потому то, что он должен был сделать, казалось ему совершенно неправильным.

    Ночь выдалась морозной и ясной – такой, какой ей и положено быть в канун зимнего праздника. Снег, девственно-чистый, еще не расплющенный сапогами в скользкую жижу, мягким пухом лежал на земле, создавая отличный пейзаж для новогодней открытки.
    Как красиво и долго можно было описывать бриллиантовые переливы на гранях снежинок, симфонию фонарей, танцующих с ветром, и ожерелья хрустальных сосулек на шеях домов! Но из года в год, бродя в полночь по заснеженным улицам, в сопровождении ни на минуту не умолкающих спутников, он разучился воспевать красоту зимней сказки. Поэзия требует тишины, – а какая тишина может быть в компании таких отъявленных болтунов?
    – Замечательная ночь! Какая романтика – взгляните на эти снежинки! Словно пух из ангельских крыльев!
    – Как по душе мне твоя аллегория! Только представь, скольким ангелам задали взбучку, чтобы натрясти столько пуха!
    – Ты нарочно видишь все в черном свете?
    – Черное гораздо полезней для глаз. Белое – ослепляет.
    – Черное – цвет печали и скорби!
    – Как, собственно, и белое.
    – Неисправимый спорщик!
    – Скорее, эрудированный собеседник.
    – Но я не собирался с тобою беседовать! Я просто любовался пейзажем!
    – Тебе когда-нибудь приходило в твою белокурую голову, что необязательно любоваться пейзажем во всеуслышание?
    – Что плохого в том, что я выражаю свои мысли?
    – Ничего – кроме их отсутствия…
    – Нет, я так не могу – он опять издевается!
    – По крайней мере, не я придумал эту дурацкую аллегорию!
    – Да замолчите вы оба! Каждый раз за свое – вы просто невыносимы!
    Необычная троица остановилась у подъезда высотного дома. Спорщики скинули с плеч туго набитые мешки и, задрав головы, уставились на безликую громаду многоэтажки.
    – Вернуться бы лет эдак на двести назад! Никаких вам многоэтажек… – мечтательно промолвил один, облаченный, несмотря на погоду, в тонкий белоснежный хитон и такую же белую вязаную шапочку, натянутую поверх золотистых кудрей. За спиной белоснежного франта трепетала перьями на ветру пара пушистых диковинных крыльев.
    – Некоторые давно уже пользуются лифтами. Или услугами почтальонов. В крайнем случае – летающими оленями, – буркнул второй собеседник, с головы до ног укутанный в черную шубу. Шуба при ближайшем рассмотрении оказалась густым нечесаным мехом – только на голове, вокруг маленьких, чуть изогнутых рожек, шерсть была гладко расчесана и, по случаю праздника, набриолинена до легкого блеска. На приподнятое настроение своего обладателя указывали также аккуратно подстриженная кисточка на хвосте и начищенные гуталином раздвоенные копытца, непостижимым образом оставляющие за собой кошачьи следы.
    – Олени теперь дефицит. После серии столкновений с аэробусами мало кто хочет работать в упряжке. А те, кто работают, постоянно твердят о надбавке за вредность и требуют молоко… При этом коровье их совсем не устраивает… – седовласый старец в облачении епископа, устало опираясь на внушительных размеров серебряный посох, сокрушенно вздохнул.
    – Зато у кого-то есть крылья и неисчерпаемый запас любви к ближнему! – не унимался хвостатый непоседа.
    – А кто-то мог бы и помолчать! – беззлобно парировал тип в вязаной шапочке.
    – Золотые слова! За работу, друзья, и желательно – молча. Не забывайте – никто не должен вас видеть! – напутствовал их седовласый.
    – Именно поэтому никто больше не верит в рождественские сказки!
    – Если ты делаешь добро, то пусть твоя правица не ведает, что делает левица…
    – Насколько я понимаю, он хочет сказать, что не стоит хвалиться добрыми поступками.. – шепнул Ангел на ухо Черту
    – Учитывая, что хвалиться дурными поступками тоже не стоит, хвалиться вообще станет нечем… – так же шепотом парировал Черт.
    – В писании сказано – не возгордись, ибо гордость – первый из семи смертных грехов!
    – Грехов бояться – рогов не носить…
    – Сам придумал?
    – Конечно! Завидуешь?
    – Вот еще!
    – Ладно, рассказывай! От зависти не то, что побелел – того и гляди, зазеленеешь!
    – На себя посмотри: черный, как черт – не иначе, от злости!
    – Так я и есть черт – и ангела из себя не строю… Думаешь, ты действительно весь такой беленький и пушистый?
    – Есть немного – чем и горжусь.
    – Гордишься, говоришь? Первый из семи смертных грехов налицо! И куда только смотрят в вашей небесной канцелярии? – расхохотался Черт, бесцеремонно хлопая собеседника чуть повыше крыла.
    – Да идите же вы, наконец! – не выдержал убеленный сединами старец и, явив им наглядную демонстрацию не менее греховного гнева, придал обоим ускорение легкими подзатыльниками. – Нашли время для теологических споров! Просто постарайтесь сделать все быстро, тихо и незаметно.
    – Трудно заметить черного черта в темной комнате – тем более, когда его нет… – глубокомысленно изрек рогатый спорщик, предоставив слушателям терзаться догадками о смысле сказанной фразы.
    – То-то в прошлом году мне пришлось краснеть как раз из-за черного черта, которого с таким трудом, но все же заметили! – буркнул седовласый вдогонку неумолкающей парочке.
    – А старик до сих пор думает, что это был я! – Черт заговорщически подмигнул крылатому спутнику. – В то время как идея с дымоходом была полностью твоей, как, впрочем, и ее воплощение!
    – Проникновение через камин – это классика! Откуда мне было знать, что маленькая Лиза окажется среди ночи в гостиной? К тому же, это было частью ее пожелания – увидеть Ангела, который в ночь на Николая приносит подарки…
    – Надеюсь, твой растрепанный вид и черная от сажи физиономия создали у этой малышки вполне адекватный образ крылатого небожителя?
    – Ты самый отвратительный циник из всех, кого я только встречал!
    – Согласно учению уважаемого Антисфена, единственная цель в жизни циника – аскетическая добродетель. С каких это пор добродетель тебе отвратительна?
    – Ладно, прости – на самом деле я тебе очень признателен! Если б ты не взял тогда всю вину на себя – меня бы точно разжаловали из рождественских Ангелов!
    – Пустое. Мне тогда бы пришлось привыкать к новому компаньону. К тому же всегда приятно иметь на примете знакомого ангела, задолжавшего черту услугу.
    – До сих пор удивляюсь, как легко тебе все сошло с рук!
    – Что позволено Юпитеру, не позволено быку… – пожал плечами Черт и, поплевав на ладони, принялся карабкаться по водосточной трубе на карниз бельэтажа.
    – Юпитер, все-таки, считался божеством, в отличие от тебя… Эй, а кого ты имел в виду, когда говорил про быка? – спохватился вдруг Ангел, взъерошив от изумления перья, словно озябший на ветру воробей. Не дождавшись ответа, он сокрушенно вздохнул, раскрыл за спиной белоснежные крылья, и, воздев к небу не занятую ношею руку, запрокинув курчавую голову, взмыл ввысь, в искрящийся снежинками воздух. Черт проводил его насмешливым взглядом, в котором явно читалось его отношение к подобным дешевым эффектам, и, досадливо кряхтя, полез в узкую форточку.
    Старец какое-то время с удовольствием наблюдал смешную фигурку, застрявшую в форточке вместе с мешком, потом беззвучно щелкнул большим и безымянным пальцами левой руки, и форточка тут же увеличилась до размеров окна, в мгновение ока поглотив незадачливого «домушника» с его драгоценною ношей.
    – Диалектика, будь она неладна! Единство и борьба противоположностей… – устало покачал головой Николай, опускаясь на заснеженную лавочку перед подъездом. – Нет, эта парочка просто сводит меня с ума!
    Святому было не привыкать к бесконечным спорам его провожатых. С одной стороны, он и сам был бы рад молчаливым оленям, но с другой – многовековая традиция обязывала ежегодно брать в помощники ангела и черта. И, сам не зная, почему, он в последние годы всегда останавливал свой выбор именно на этой, казалось бы, непримиримой, но на деле необычно сдружившейся парочке…
    Однако сегодня все мысли старика были заняты только одним: тем, что он должен был принести в эту ночь в 31-ю квартиру на восьмом этаже. Старик повернул в руке посох, легонько пристукнул им по обледеневшему за ночь асфальту и тихо рассеялся, оставив после себя легкое облачко, переливающееся мыльной радугой в свете задумчивых фонарей…
    Секунды не прошло, как он оказался на месте.
    Маленькая со вкусом обставленная детская с первого взгляда дарила ощущение тепла и уюта. Многое здесь было сделано заботливыми руками – и тонкое кружево салфетки, украсившей тумбочку, и занавеска, эффектно присобранная с одной стороны, и глиняные фигурки, оживившие старую полку. На рабочем столе, рядом с аккуратной стопкой школьных тетрадей, лежала практически законченная симпатичная куколка, сшитая теми же руками в подарок младшей сестренке, гостившей у бабушки.
    В полуоткрытом ящике стола – девичий дневник, хранитель сердечных тайн и интимных признаний, столь частых в ее недопонятом возрасте. Бережно разложенная на стуле одежда, безупречно выглаженная форма на плечиках, торшер с забавной обезьянкой, привязанной за хвост к выключателю… И – сама Александра, разметавшая по подушке копну светлых, курчавых волос.
    Саша, Саша – Александра, косы русые до пят,
    Подари мне, Александра, сногсшибательный свой взгляд!
    Подари свою улыбку, дружбу тоже подари –
    Я застыну у калитки в ожидании зари…
    Словно чудищу из сказки, принесешь на бугорок
    Не познавший нежной ласки дивный Аленький Цветок…
    Эти стихи посвятил ей Кирилл из второго подъезда. Тот самый Кирилл – гроза всех косичек и хвостиков, от чьих крепких словечек кипели праведным гневом старушки на лавочках, и краснели проходящие мимо мамаши с колясками. Кирюха был тайно влюблен в Александру и ночами писал ей стихи, пряча измятый листок под подушку… А утром рвал и выбрасывал через окно, на голову тете Марусе, убиравшей дорожки. Тетя Маруся старательно заметала откровения юного хулигана в пластиковый пакет и ругала «безвольных родителей, не имевших на негодяя никакого влияния».
    А сам «негодяй» безобразничал целыми днями на улице, и никогда бы никому не признался, что украдкой таскает томики стихов из школьной библиотеки, читая взахлеб, с фонариком под одеялом… Завтра под подушкой он найдет новый поэтический сборник, который не нужно будет никуда возвращать – пусть даже этот несносный мальчишка заслуживает совсем другого «подарка» за свое хулиганство!
    Александра… Она никогда ничего не просила – девочка из хорошей семьи, отличница, гордость школы и просто красавица, всегда была в центре внимания, любимая всеми и всеми одариваемая. Она принимала подарки с удивительной радостью, словно это была та самая вещь, о которой девчонка мечтала всю жизнь…
    Как все же неловко было слышать их мысли!… Простые, по-детски наивные мысли, которые шепчут про себя перед сном, сжав кулачки и крепко зажмурившись, словно пытаясь удержать под ресницами обрывки заветных желаний… Порой они смешили и радовали, порой раздражали своей меркантильностью, несовместимой с таким юным возрастом… Но иногда откровенно пугали, вынуждая скорее забыться другими насущными хлопотами.
    На протяжении пяти лет, перед сном, Александра закрывала глаза и, уткнувшись в подушку, мечтала… Сперва она вела диалог с кем-то несуществующим, обкатывала в голове фразы с той скрупулезностью, с какой проверяла черновик сочинения на экзаменах, и выплескивала их в тихом шепоте, проверяя звучание. «Пожалуйста… Больше не буду! Простите!...» А потом засыпала, все так же пряча горевшие от стыда щеки в прохладную мякоть подушки, откинув одеяло с бедра и дразня ночь белизной обнаженного тела под сбившейся кверху ночнушкой…
    Сны не жалели ее. Не приносили желанной разрядки и обрывали ночные фантазии, сменяя их калейдоскопом пестрых сюжетов без всякой логической связи. Сюжеты множились и надоедали своей пестротой, оставляя ощущение душного лоскутного одеяла, укрывшего ее с головой… Через месяц ей будет шестнадцать… Сегодня последний Николай ее детства – последняя ночь, когда он еще может услышать ее пожелания и принести под подушку подарок… Желанный подарок – такой, какой заслуживали все более-менее послушные дети...
    …Застряв в узком проеме форточки вместе с мешком, Черт не на шутку расстроился. После всех тренировок он так и не научился превращаться в пылевой вихрь по собственному желанию – только рефлекторно, в минуты опасности, да и то не всегда. Оценив перспективу провисеть всю ночь в нелепейшей позе и быть основательно высмеянным бестактным напарником, он принялся поминать всех своих родственников по маминой линии и дошел как раз до лысого дядьки, когда форточка внезапно расширилась, брезгливо плюнув расстроенным чертом в комнату. Черт крякнул от боли, врезавшись рыльцем во что-то достаточно острое, тут же отозвавшееся громким металлическим звоном. Звон по цепочке прокатился по комнате, и Черт почувствовал, как завибрировала, а затем и бешено завращалась кисточка на хвосте, предупреждая о начале превращения. К тому моменту, как все его тело исчезло в легком вихре, почти незаметном на фоне ковра, комнату уже заливал яркий электрический свет, а на пороге, разбуженные переполохом, топтались сонные родители. Весь пол комнаты был усеян жестяными банками, многие из которых были связаны между собой и, словно погремушки, начинены мелкими монетками.
    Сам автор необычной конструкции, набегавшись за день, мирно посапывал под одеялом, даже не думая просыпаться.
    – Какого черта? – сдержанно выругался папа, обозревая творящийся на полу беспорядок.
    – Возможно, он хотел устроить сюрприз тому, кто соберется подкладывать ему под подушку подарок, – понимающе улыбнулась мама.
    – Я ему завтра устрою подарок! – стиснув зубы, прошипел рассерженный отец юного изобретателя, – он у меня всю неделю стоя спать будет! Посреди комнаты, в окружении банок! В крайнем случае – лежа на животе! Кстати – где эта хвостатая скотина, которая устроила весь тарарам?
    Надо отметить, что кошки всегда замечательно ладили с нечистью – или нечисть – с кошками, что, в принципе, не суть важно. Едва прозвучало упоминание о скотине – как она тут же не замедлила вылететь на середину комнаты со своего уютного гнездышка на шкафу, так и не успев толком проснуться. И тут же была грубо схвачена за шиворот и выдворена в холодный, неуютный коридор, безропотно пострадав за чужие грехи. Но, видно, на роду у всех кошек было написано терпеть нагоняи от сильной половины человечества – так уж повелось с тех незапамятных времен, когда кошки гуляли сами по себе и ходили там, где им вздумается, творя всяческие безобразия… Особенно когда в них на минуточку вселялся сам черт…
    Дождавшись, пока все снова угомонились, рогатый обманщик вернулся в комнату и, с тихим злорадством потирая ладошки, подкрался к постели крепко спящего мальчика.
    – Сейчас ты у меня получишь подарочек – и завтра ждать вовсе не обязательно! – пообещал Черт, запуская волосатую лапу в мешок, чтобы нащупать «подарочек». Хороший подарочек – березовый, тонкий, собранный в крепкий пучок. Сам резал, по поручению Николая – выбирал покрепче да похлеще, чтоб долго служили. Уж кому-кому, а ему выбрать было легко – самого прошлым летом крепко выдрали как раз таким вот пучком – а за что, он старался и не вспоминать. Помнил только, какие розги следует срезать, чтобы ощущения надолго запомнились… Пошарил в мешке, удивился, засунул в него рогатую голову (а черти, как и кошки, отлично видят в темноте – особенно когда под рукой есть припасенный для экстренных случаев карманный фонарик), и, присмотревшись к крошечным ярлычкам, удивленно извлек пухлый томик стихов в подарочном переплете. Впервые за всю карьеру спутника Николая он засомневался в состоянии рассудка старика. Томик стихов был хоть и увесистым, но явно не годился для сколько-нибудь серьезного наказания. Разве что огреть им хулигана по выстриженной макушке? Или заставить его заучивать содержимое, доставляя тем самым психологические страдания? В таком случае, это было бы слишком жестоко!
    Крайне расстроенный подменой, Черт небрежно сунул томик под подушку Кирилла и, скорее для собственного удовольствия, свистнув над мальчишкой хвостом, озадаченно поплелся к форточке.

    – Что случилось? Ты выглядишь так, словно тебя долго жевали, перед тем, как поняли, насколько ты несъедобен!
    Двое друзей встретились у подъезда, покачивая на плечах опустевшие мешки, и теперь один из них с бесцеремонным любопытством рассматривал второго – потрепанного и немного утратившего безупречную белизну, вместе с вязаной шапочкой.
    – Люди больше не верят в чудо – они отгораживаются от него железными дверями и наглухо закрытыми форточками! Мне пришлось лезть через вентиляцию… Ангелы, конечно, умеют уменьшаться в размерах, но до разумных пределов! А сколько там пыли – даже сейчас меня все еще колотит от ужаса!
    – Надеюсь, ты не перебудил весь этаж своим колотанием?
    – Если кто и имел шансы всех разбудить, так это не я, и тебе это отлично известно!
    – В отличие от тебя, я попал в гости к людям, все еще верящим в сказку. Иначе им бы и в голову не пришло устраивать на полу «ловушку для Николая». Но это все равно не помогло им меня обнаружить – я вовремя улетучился.
    – Не иначе, превратился в пылевой вихрь? Банально…
    – Зато действенно – и не через вентиляцию! Ладно, не дуйся! А где же старик?
Ты как хочешь, а я просто лопну от любопытства, если не узнаю, куда он пошел! Смотри – я уже раздуваюсь! Помогите, я не хочу умирать! Я слишком молод, чтобы умирать!
    – Не паясничай! У меня предчувствие, что он пошел в 31-ю…
    – В ту, где живет Александра? Девочка, решившая еще при жизни стать святой?… И что нынче просят в подарок безгрешные души?
    – В том-то и дело, что на нее в моем мешке нет подарка!
    – В моем тоже… Эврика! Он в мешке у Николая!
    – Одно маленькое уточнение – у Николая нет мешка … только посох, но не думаю, что он собрался положить ей его под подушку.
    – Возможно, она уже вышла из детского возраста?
    – Шестнадцать ей исполняется только в июне. А до тех пор она все еще считается ребенком с правом на заветное желание… Иначе зачем бы он к ней пошел?!
    – Может, у нее просто нет никакого желания?
    – Мне так не кажется …
    – Старик что-то темнит…
    – Темнить – это по твоей части, мой друг. Он просто о чем-то умалчивает – о том, что нас с тобой не касается…
    – Конечно – ему не приходится лазить по трубам и застревать в узких форточках!
    – Никто не мешал тебе превратиться в вихрь – или хоть в таракана…
    – В таракана? Блестяще! По крайней мере, будет шанс пережить Апокалипсис…
    – Он у тебя есть и так…
    – Вот именно – тогда зачем мне превращаться в таракана?
    – Тебе не кажется, что мы отклонились от темы?
    – Ох, верно! Тысяча чертей!
    – С меня и одного более чем достаточно! Ладно, так уж и быть – полетели, посмотрим…
    – А ты бы не мог меня… гм… понести? По старой дружбе? Пожалуйста!
    – Еще чего не хватало! Всего и делов-то – превращаешься в вихрь…
    – Думаешь, я не пробовал?… – вздохнул опечаленный Черт. – Я умею превращаться только в критические моменты… А в остальные – ни за что не получится!
    – Всегда ты умудряешься сесть мне на шею! – посетовал Ангел, стартуя в темное небо вместе с рогатым товарищем.

    Святой по-прежнему растерянно стоял у Сашиной кровати, терзаясь внутренним противоречием. Издавна повелось, что всем послушным детям на Николая они вместе с Ангелом приносят подарки – а для непослушных у Черта в запасе всегда есть отличные розги. Сколько копий (то есть, прутьев) было поломано в жарких спорах, заслуживает ли юный сорванец или безобразница такого «подарка»! Иногда даже мягкое сердце святого отзывалось согласием на доводы Черта – но чаще верх брал крылатый человеколюбец, а иногда и сам Николай, пользуясь привилегией старшего в этой команде, пресекал споры своим безапелляционным решением. Сегодня же, точно вороватый мальчишка, он украдкой стащил из мешка пучок тонких березовых розог, подложив вместо них томик поэзии. Кирилл, несомненно, заслуживал порки – и возможно, получит ее завтра от строгого папы за ночной тарарам, – но и подарка он тоже заслуживал.
    Но Александра… Глупая девочка! Который год остается без подарка, и все из-за своей странной просьбы! Такое даже вслух стыдно произнести!... Розог ей, видите ли, захотелось! Раньше хотелось новую куклу, лошадку, скакалку, на худой конец! Но розги?!
    С другой стороны – девчонка вела себя на редкость примерно, и по всем правилам свой заветный подарок заслуживала… Дилемма, что и говорить!
    Но как она посмела поставить его в такое двоякое положение? Негодная девчонка! Маленькая капризуля с извращенной фантазией! Хотела розог? Так получай, ты их вполне заслужила! – пытался разозлить себя Николай, теребя волос седой бороды. Получалось не убедительно. Но медлить дальше было нельзя – на горизонте робко ступал розовой пяткой новорожденный рассвет.
    – Будь, что будет, – вздохнул Николай, и, достав из-за пазухи розги, шагнул к изголовью. На секунду задержался, поправив стягивающую пучок тонкую ленточку, дунул на ветки, покрыв их до основания сверкающим серебром, и тихо подложил под подушку.
    – Эстет, блин! – хмыкнул Черт, отрываясь от маленького глазка, протертого на морозном стекле.
    Ангел, как и подобает воплощенной добродетели, до подглядывания не опускался. Вместо этого он настроился на мысленный контакт со своим рогатым сообщником, впитывая, как губка, все его ощущения и, на всякий случай, бегло читая «нечистые» мысли.
    – И все же я не понимаю! – не выдержал он, стряхивая Черта со спины на подоконник и усаживаясь рядом. – Чем так провинился несчастный ребенок?
    – Старику виднее – ты сам говорил! Или у него просто временное помрачение – такое бывает, от переутомления. Или старческий маразм…
    – Или на редкость скверное настроение – такое, что он за себя не ручается! – прогремело над ухом, и свалившийся от неожиданности с подоконника Черт, вовремя подхваченный Ангелом, с ужасом увидел в форточке сердитое лицо старика. – Посиделки устроили? Больше нечем заняться? А ну, брысь отсюда, негодники! Философы доморощенные!
    Подгоняемые не на шутку разгневанным старцем, Ангел и Черт вприпрыжку бежали по улице, уворачиваясь от посоха и забыв на время о своих перепалках. И ни в одну из голов – ни в рогатую, ни в белокурую, – не пришло проследить, что творилось в 31-й квартире на восьмом этаже. Только седой Николай, вышагивая следом, нет-нет, да и переносился мыслями в маленькую, уютную детскую, где, откинув с бедра одеяло, металась по кровати юная Александра. Замирала на мгновение, страдальчески морщась во сне, сжимала в страхе выбившуюся из-под рубашки упругую попку и мгновенье спустя, тоненько всхлипнув, расслаблялась спокойно и счастливо, радуясь долгожданному сну. Но даже святой Николай, многое повидавший на долгом веку, стеснялся в этот момент заглядывать ей под ресницы…