Узел

У меня похолодело…
под ложечкой, как
всегда, когда я в упор
видел смерть. Я ее ненавижу.

— Вот это двойной булинь. Смотри, чем он интересен, — я потянул за маленький кончик и мощный с виду узел моментально развалился, как будто его и не было. Света равнодушно посмотрела на веревку в моих руках. Конечно, женщин такие вещи не интересуют.

— А я вот такой узел знаю, — она неожиданно взяла у меня веревку и, путаясь, завязала петлю. — Вот это удавка! — она гордо положила передо мной узел.

— Это не удавка, а так называемый коровий узел. В атласе судебной медицины он назван “двойная косозатягивающаяся петля”.

— Не спрашивай, а то поседеешь. Жуткая книга. Я, как его посмотрел, три ночи спокойно спать не мог… Вот настоящая удавка, — я завязал примитивный с виду узел. — Несмотря на такую простоту, очень надежная вещь. Если хочешь, чтобы он был покрасивее — вот, — я завязал другой узел. — Это затягивающаяся удавка или эшафотный узел. Вот в такой петле и положено людей вешать.

— Погоди! Не развязывай! — Света взяла у меня веревку с петлей и принялась рассматривать узел.

Кончался рабочий день. Сослуживцы выключали компьютеры, собирались домой.

Стояла поздняя осень. Сырой, пробирающий до костей ветер рвал последние листья с деревьев, гнал мелкую рябь по лужам. Густые серые облака то затягивали небо сплошной пеленой, то разрывались на отдельные лохматые клочья. То шел мелкий частый дождь, то вдруг он белел и тогда на железные карнизы и стекла сыпалась белая снежная крупа. Серое небо, почерневший от дождя непросыхающий асфальт, черная земля, блестевшая лужами, побуревшие опавшие листья, потерявшие свой золотой оттенок, создавали весьма унылое настроение. Картину довершали начинающиеся холода, когда хотелось скорее уйти со слякотной улицы домой, и заметно укоротившийся световой день. Вставать на работу приходилось уже пόтемну. Если от темноты спасал электрический свет, то от холода и сырости спасения не было — отопление в домах только-только начинали включать и в большинстве своем батареи оставались как летом — холодными.

Как-то раз утром, когда яркий свет кухонной семидесятипятиваттной лампочки резал мои не успевшие проснуться глаза, вдруг раздался телефонный звонок. Недоумевая, кто бы это мог быть в такую рань, я взял трубку.

Жила она одна в двухкомнатной квартире. По представлениям многих — более чем роскошно. Прилично зарабатывала, хорошо одевалась. Только вот замужем в свои двадцать восемь еще не была. Ее родня постоянно пыталась ее сватать, но безуспешно. Лично мне вполне понятно такое состояние — когда жизнь мерно течет по своему руслу, ночь сменяется рабочим днем, рабочий день — вечером у телевизора, вечер — ночью, ночь — опять рабочим днем… Конца-края этому не видно и так не хочется разрывать этот круг, сбиваться с ритма, с режима, впускать в свой мир незнакомых чужих людей, ломать устоявшийся уклад, изменять своим обычаям и привычкам…

Я быстро собрался и вышел на улицу. Погода и в этот раз не отличилась разнообразием. Холодный ветер дохнул мне в лицо, сыпанул щепотью пыли, невесть откуда взявшейся в мокрую погоду.

Светлана жила в трех остановках от меня, запас времени до начала рабочего дня еще был, поэтому опоздать на работу я не рисковал. К тому же у нее явно произошло что-то неординарное. Что? Впрочем, я не стал утруждать себя гаданиями на эту тему, решив: “Вот приеду — и узнаю”.

Автобус быстро довез меня до нужной остановки, я вышел, пересек двор “хрущевской” пятиэтажки и поднялся на третий этаж. Подойдя к двери, я нажал кнопку звонка, он отозвался мелодичным “динь-дон”, но дверь мне никто не открывал. Я протянул было руку, чтобы позвонить еще раз, как вдруг с непонятно откуда взявшимся ужасом обнаружил, что коричневая металлическая дверь слегка шевелится. Я открыл ее и толкнул внутреннюю дверь, обитую дерматинов. Она тоже была не заперта. “Что за черт?” — подумал я, но решительно ступил в прихожую и через мгновение оказался на пороге комнаты.

Картина, открывшаяся в неясном утреннем полумраке, буквально ударила меня по глазам. Посреди комнаты, между потолком и полом, на веревке, прикрепленной к пятирожковой люстре, висело женское тело.

Страх буквально пронзил меня насквозь, но я, будучи не в силах повернуться спиной к этому телу, моментально воспользовался одним из наиболее известных средств от страха. Я жутко заматерился в полный голос и рванулся к выключателю на стене.

Люстра вспыхнула. Светлана висела, немного наклонив голову влево. ЕЕ правая рука вцепилась в петлю на шее, левая безжизненно висела. Чуть в стороне от нее на полу валялась кухонная табуретка.

— Твою мать! … … …!!! — выкрикивая ругательства для придания себе боевого духа, я выхватываю из кармана куртки многоцелевой складной ножичек, который постоянно ношу с собой. Поставив табурет рядом с телом, я, стараясь не смотреть на Светлану, вскакиваю на него и, вытянув руки до отказа вверх, начинаю резать веревку.

Веревка оказывается достаточно крепкой, а может быть, еще играет роль ее натяжение, и я мучительно долго не могу с ней справиться. Но вот, наконец, раздается легкий треск рвущихся прядей и тело Светы кулем валится на пол с громким стуком.

Я соскакиваю с табурета, ногой отбрасываю его в сторону (он при этом ударяется в шкаф) и встаю на колени над лежащей девушкой. Потом хватаю петлю на ее шее и рву, стараясь ослабить ее давление на горло. Петля, к моему удивлению, оказывается затянутой не до конца, но и растянуть ее я не могу. Тогда мне опять приходится пустить в ход нож. Разрезав петлю, я подношу ее к глазам. Это же тот самый завязанный мной эшафотный узел! Вот это да!

Света не подает признаков жизни и я без особой надежды пытаюсь нащупать у нее на шее сонную артерию. К моему удивлению, под пальцами довольно скоро пульсирующая жилка. Жива! Надо сделать искусственное дыхание… Но как? “Из носа в нос”? Ни разу в жизни я его не делал… Я начинаю трясти Свету за плечи и, к моей неслыханной радости, она вдруг кашляет.

Я поднялся. Так… Веревку она прицепила к люстре… Вот там узел, похоже, просто какой-то бабский… А потом она свет выключила? Зачем? А зачем вообще это все?

Несостоявшаяся покойница приподнялась на локте.

Я смотрю на нее. Дура и дура. Жалко ее, но применима ли жалость в такой ситуации? Способность к самоубийству — одно из отличий человека от животного, но человечество этим отличием ничуть не гордится. Наоборот. Самоубийц даже хоронили не на кладбищах, а за их оградой. Я лично тоже их не люблю. Причин несколько. Первая — “эх ты, не можешь с жизнью бороться, ищешь легкий выход”. Вторая — “ты что, самый умный? Ты, значит, того… а мы тут должны мучиться?” Третья — почему-то самоубийство в моих глазах означает крайнюю степень откровения, равносильную выходу обнаженным перед толпой… Я бросаю взгляд на лежащую у моих ног Светку и внезапно для самого себя ожесточаюсь.

— А ну, встать! — я хватаю ее за шиворот и тяну вверх. Цветастая кофта выбивается из темной юбки и задирается, оголяя часть Светкиного живота, но я не обращаю на это никакого внимания. Светка вяло перебирает ногами и мне стоит большого труда поднять ее на ноги. Подняв, сразу же приступаю к допросу:

— Ну, и какого хрена ты тут вешаешься на моем узле?

Света молчит, глядя мимо меня пустым взглядом.

Молчит… Хотя мне известно, что очень многие самоубийцы поступают именно так — зовут на помощь, отпирают входные двери — надеются, что их найдут и спасут.

— Чтобы он зря не горел, — слабым голосом, наконец, говорит Света. — Я ведь все равно умру.

— Привозят человека в больницу, он спрашивает у врача: “Доктор, я умру?”, а тот отвечает: “Конечно!..” — это я пытаюсь шутить.

Света молчит и чуть не плачет. Ей сейчас очень-очень плохо. И, во всяком случае, не до анекдотов.

— Ты зря это сделал, таким же слабым голосом говорит она. — Теперь мне придется делать все это еще раз.

Такое заявление окончательно выводит меня из себя. Дать бы ей по роже, чтобы привести в чувство… Я уже поднимаю руку, но чувствую, что ударить, дать ей пощечину, не смогу. Это в юности так бывает — безумно хочется прикоснуться к женскому телу, и вот оно, совсем рядом… а не можешь. Как будто стеклянная стена перед ним. А Светке определенно надо сейчас зареветь. Просто для того, чтобы снять психическое напряжение. Слезы — большая сила, они бы сейчас ее душу отмыли от всякой ерунды, но как их вызвать психиатру-самоучке?

Я запускаю руку в светлые густые волосы Светы и сжимаю кулак. Она морщится от боли.

— Нет, прелесть моя, не пущу! Ты на тот свет хотела? Нет уж, помучайся на этом, — и я тащу ее за волосы к дивану.

— Пусти! — губы ее кривятся, но глаза по-прежнему сухие. Странно…

Я толкаю Свету на диван, она валится, а я отряхиваю руку от выдранных волосин. Взгляд ее такой же отрешенный, как и был, а мне не терпится “поучить ее жить”. Я хватаю с пола обрезки веревки… Так вот оно что! Вот эта часть не стала скользить вот по этой из-за очень большого трения, это Свету и спасло, не затянулась петля. Недаром раньше веревки намыливали! Я завязываю на конце одного из обрезков пару узлов.

— А вот такой узел ты не знаешь? Кровавый он называется. Раньше такие узлы вязали на концах “кошек”, которыми матросов пороли. Вот теперь и ты с этим узелком познакомишься.

Надо бы врезать ей этой веревкой, но по какому месту? Юбку задирать?

Я с силой стегаю ее по голым икрам. Раз… второй… третий… А что по икрам-то? Я рванул юбку вверх. А вот по ляжкам!..

Но Светлана никак не реагировала и на эти мои действия, только немного начала двигать ногами — больно все же, наверное. Хотя вряд ли. Что эта веревка… Я отбросил ее в сторону. Под пальцами зазвенела пряжка ремня.

Вот он, долгожданный классический сюжет! Юная грешница (да еще какая грешница!) и я в роли мудрого и строгого учителя. Вот я уже складываю ремень пополам, размахиваюсь и… бью Светку по юбке, под которой где-то там находится ее попа. Находится ли? Должна находиться… Я бью еще раз, не встречая сопротивления, еще… Вот елки-палки! Это ведь не игра. Тогда что я тут делаю со своим ремнем? Учу Светку жизни? А какое я имею право? Хотя имею… Я решительно задираю юбку, оголяя ноги Светы до самого верха. Поколебавшись несколько мгновений, я (была — не была!) свободной рукой тяну вниз известный элемент женской галантереи, обнажая пухлые ягодицы. Какое великолепие! И она нисколько не протестует против этого! Ну, теперь держись! И первый удар, а за ним второй обрушиваются на эту больше не защищенную одеждой попку.

— Не надо! — Света будто очухивается ото сна и тянет руку — прикрыть попку. Тут же эта рука начинает тянуть спущенный элемент одежды обратно на его законное место.

— Погоди, убери руку! Да убери, говорю! — я отбрасываю руку Светы. Еще бы! Представилась такая возможность!.. — Тебе сейчас надо хорошо прореветься, — объясняю я. — Во-первых, это полезно для нервной системы, во-вторых, тебя и в самом деле надо хорошенько наказать, а в-третьих… если ты хочешь, чтобы никто ничего не узнал — просто терпи! — С моей стороны это, конечно, шантаж, но ничего, немножко-то можно…

Я стегаю белые пухлые ягодицы — раз… два… три… Света ёжится и опять пытается закрыться.

— Ну, хватит, — голос уже не такой слабый, как был вначале.

— Нет, не хватит, — я беру ее за запястье и держу, не отпуская. Раз… еще раз… и еще… четвертый…

— Ну, всё! — Света явно оживает и начинает закрываться другой рукой.

Я молча стегаю ее по пальцам. Она отдергивают руку, как от кипятка.

— Ну, всё! — На этот раз еще громче. Вот, успехи психотерапии налицо — пациентка приходит в себя.

— Нет… Света… — говорю я в промежутках между шлепками, — тебе надо… заплакать… это полезно… ты думаешь… мне тут очень… приятно… ремнем махать… исправлять ошибки родителей?.. — удар за ударом ложатся на побагровевшие ягодицы, Света при каждом ударе дергается, но больше не пытается закрываться и, как мне кажется, на полном серьезе слушает мои россказни.

Вот еще удар… еще… Слушай, а ведь мне самому это уже порядком поднадоело. Как же Светка терпит? Я выпускаю ее руку и наклоняюсь к уткнувшемуся в диван лицу. Девичьи щеки полыхают огнем, а в глазах блестят-таки слезинки. Значит, действительно хватит.

Я бросаю ремень и опускаюсь на диван рядом с наказанной Светкой (наказанной ли?) Теперь, когда ей больно, ее надо утешить, привести в нормальное состояние. Одну руку я кладу на ее волосы, которые буквально только что выдирал, а другой начинаю ласкать самую эрогенную зону женского тела — лицо. Вот под моими пальцами ее горячие щеки, влажные глаза, нос, губы… Вот она делает губами какое-то движение… Стоп! Она что, мне руку целует???

Ошеломление мое настолько велико, что я наклоняюсь к ней и оторопело спрашиваю:

— Ты знаешь, меня никогда не пороли, — негромко говорит она. — Это так интересно… — она дарит мне короткий, как вспышка, взгляд своих черных блестящих глаз.

— Оно и видно, что не пороли, — говорю я как можно более невозмутимо. — Не научили тебя жизнь любить.

— А что ее любить-то? — с жаром говорит Светка. — Ну, за что ее любить, если все… вот так…

— Ну, иногда-то случается что-то приятное. Вот, ремнем тебя выпороли, — я опять пытаюсь шутить, а сердце от Светкиных слов начинает ныть, задетое за живое. — Все так живут, — пытаюсь я убеждать и Свету, и себя самого, — утром на работу, вечером с работы, семейные всякие хлопоты… А что, думаешь, у семейных людей слишком много радости в жизни? Или у них сексуальная жизнь очень богатая? Да не богаче, чем у нас с тобой!

М-да… А вообще-то, получается смешно. Рядом со мной находится полураздетая и жаждущая развлечений женщина (ясно, какое развлечение она бы предпочла всем остальным!), а я сижу, как олух.

Она молчит и вновь прикасается губами к моим пальцам. Честно говоря, мне бы не хотелось, чтобы за этим последовало то, о чем я сейчас думаю. Нам еще работать вместе, сидя в одном кабинете, как мы будем смотреть в глаза друг другу? А, кроме этого, у меня свой собственный внутренний мир, что с ним будет, когда туда вторгнется хоть и симпатичная женщина, но все-таки другой человек? Все эти любовные истории такие вязкие… Я что-то не думаю, что все обойдется одним разом. А если не одним, то прошлую жизнь надо завязать эшафотным узлом, а что будет в новой? Соблазн велик, но последствия непредсказуемы. Нет, я рисковать не буду. Отстегал ремнем на халяву — и хватит. Такое тоже не каждый день случается… Я вдруг понимаю, что все эти мои отговорки — ничего не значат. Дело в чем-то другом… В чем же? Я понимаю, что сейчас мне эту проблему все равно не решить, если уж не решил ее за столько лет, решительно встаю и направляюсь к телефону.

— Игорь, стой, ты куда? — Она вскакивает вслед за мной.

И зачем я только сюда приперся? Хотя, если бы не приперся, то… М-да…

— Погоди, сейчас я на работу позвоню и предупрежу, что мы задерживаемся.

— Привет, Татьяна Михайловна! Шефа нет еще на месте?.. Передай, пожалуйста, что мы со Светой задержимся… Да, оба!.. Я ее в больницу поведу по блату!

— Здрасьте, Наталья Николаевна! Это Серебренников, помните?.. Можно к вам сегодня на прием прийти?.. Да тут девушка у нас… В общем, ей проконсультироваться надо… Ага, едем.

Я кладу трубку и поворачиваюсь. Светка стоит под люстрой и выражение ее лица такое, как будто она вот-вот заплачет. Мне снова становится жалко ее. Бедная девчонка!

— Собирайся, и быстро поехали! — устало говорю я и выхожу из комнаты.

Потом мы долго едем на автобусе через весь город к моему знакомому психиатру. Вначале в кабинет захожу я, потом Света входит и остается там, а я с полчасика сижу на больничном топчане в коридоре. Потом она выходит и я краем глаза кошу в ее рецепты — старые знакомые — амитриптилин, ново-пассит…

— А я думала, меня в больницу положат, — говорит Света.

— …А тебе даже больничный не дали! — усмехаюсь я. — Надо бы тебе еще и физиолечение назначить.

— Порку хорошую… еженедельно… от любимого человека. Разве нет?

Мы вместе идем по бесконечным полутемным коридорам поликлиники, вместе едем на работу. Вместе… И в то же время каждый сам по себе.

Новинки месяца	Мы пишем	Листая старые страницы	Переводы
Классика жанра	По страницам КМ	Заметки по поводу...	*Главная страница*