КУВАДА
СВАДЕБКА МАРИЙКИ И КИРИЙКИ

– А справка о том, что ты отцом выпорота, у тебя есть? 
Подлинные слова,
сказанные моим другом – студентом питерского истфака,
моей подруге – студентке филфака
за четыре дня до свадьбы.
Если не ошибаюсь, в году, этак, 94-м.

    – Кириийка, пожалей мою бедную попку, – жалобно сказала Марийка. – Пожалей ее, будь человеком, сядь к компу хоть на полчасика!
    – Когда в чате – так всю ночь не болит, а когда надо дело делать – и двух часов не можешь высидеть, – сурово и важно ответил Кирийка. Последние полчаса он умело делал вид, будто занят подготовкой к послезавтрашнему торжеству: смахивал пылинки с костюма, тер щеткой и без того натертые ботинки, а то надевал всю свадебную амуницию и ходил по комнате, подняв журнальный столик – тренировался перед грядущим переносом невесты из автомобиля в загс. После этого на костюме появлялись новые пылинки, которые опять приходилось стряхивать.
    Если быть справедливым до конца, то и Марийка занималась делом, без которого тоже вполне можно было обойтись. Она сочиняла и рассылала индивидуальные приглашения, прекрасно зная, что большинство адресатов смогут лишь виртуально поздравить ее и Кирийку с самым важным событием в жизни. 
    День свадьбы был выбран не случайно. Два года назад Марийка и Кирийка познакомились в чате. Год спустя они пришли к выводу, что пора, как сказала Марийка, «реализоваться». Год реальной жизни – и оба москвича созывали друзей на предстоящую свадебку.
    – Марийка, посмотри еще раз план на завтра. Что нам еще осталось?
    Марийка, только что отправившая очередное приглашение, закрыла окно и нашла файл с подробным планом последнего предсвадебного дня. Марийка и Кирийка готовились к торжеству самостоятельно, поэтому планировали каждое дело, разработав в Excel'е специальную таблицу. 
    – В десять – в ателье за моим платьем, в двенадцать – завезти напитки в кафе, а дальше... Дальше в программе визит к дяде.
    Кирийка поморщился. Затея с дядей ему не нравилось. Он не проворчал лишь по одной причине: знал, что Марийке она нравилась еще меньше. 
    Марийка, в отличие от Кирийки, родилась не в Москве. В столицу она переехала недавно, по собственной инициативе, и сразу же повела настолько самостоятельный образ жизни, что так и не удосужилась навестись троюродного дядюшку. 
    Марийкины родители не сразу одобрили выбор дочери. Они дулись чуть ли не до последней недели, а потом все же соблаговолили взять билеты до Москвы – поезд прибывал за два часа до начала церемонии. Поэтому мать в нескольких телефонных разговорах настояла на том, что за день до этого молодожены посетят дядю Сашу, чтобы соблюсти какой-то важный семейный обряд. 
    – Объясни, – в очередной раз спросил Кирийка, – это благословение, что ли? 
    – Никакое это не благословение, – в очередной раз ответила Марийка. – Так, родовой ритуал. Ты выпьешь с ним немного водки, а потом он отдаст меня тебе. Слегка шлепнет меня ремнем, потом ты шлепнешь, ну, и, считай, все свершилось. 
    – Водку с ним пить мне неохота, а ремнем могу прямо сейчас, – усмехнулся Кирийка. 
    – Не сможешь, – ответила Марийка, отправляя очередное письмо. Моя попа на стуле, не дотянешься. А водку выпьешь ради уважения. Дядя Саша – он добрый, только чудной. Любит, когда его все слушаются. 
    – Ладно, выпью, только чтобы все скорей закончилось. 

    Дядя жил неподалеку от Юго-Западной, в восемнадцатиэтажном доме и, как заранее предсказал Кирийка, на восемнадцатом этаже. 
    Марийка и Кирийка потоптались чуть-чуть около двери, выясняя: кому же жать звонок. Наконец, Марийка тронула кнопку, и в ту же минуту дверь открылась. 
    На пороге стоял дядя Саша. Он был обширен и грузен, закрывая собой весь коридор. Зато глаза блестели и внимательно разглядывали вошедших. 
    – Так вот ты какой, женишок дорогой, – наконец сказал он Кирийке. – Проверить тебя надо. 
    В руках у дяди появился поднос. На подносе стояли графинчик с зеленоватой жидкостью цвета разбавленного шартреза и два стограммовых стаканчика. Дядя взял графинчик. Стакан наполнялся зеленоватой жидкостью. Параллельно с этим глаза Кирийки наполнялись ужасом. 
    – Давай, покажи себя. Чтобы не сомневались, кого в семью берем.
    – Дядя Саша, мы за ру...., – начала Марийка. 
    – Я в окошко вас выглядел, вы пехом прибыли, не на машине. Мой балкон – наблюдательный пункт, на три версты все видно. За этот руль будет тебе дополнительный штраф. А ты пей, не робей.
    Марийка хотела еще что-то возразить, но Кирийка уже поднял стакан и, слегка чокнувшись с дядей, опрокинул. 
    То, что зеленоватая жидкость имела крепость уж никак не меньше шестидесяти градусов, Кирийка понял с первой капли. Поперхнулся он или нет – уже не понял, только удивился, когда посудина опустела. На одну минуту его голова превратилась в выставку фарфора, посередине которой подрались два носорога. Потом, внезапно, все оказалось склеено и убрано на места, только где-то в голове еще слышался победный топот. 
    – Сам делал, – радостно сообщил дядя. – С прошлой осени настаивал. Все тут есть: зверобой, калган, медуница. Знаешь такие травы? 
    – Знаю, – ответил Кирийка, с удивлением осознавший, что может не только дышать, но и говорить. 
    – Ну, тогда еще чуток. Не боись, голова болеть не будет. Будь моя воля, я вам обоим завтра такого же вместо шампанского налил бы. 
    На этот раз дядя наполнил оба стаканчика; Кирийкин, правда, наполовину. 
    – А мне? – спросила Марийка. 
    – Погоди. Не бабье дело – к рюмке тянуться. И тебя угостят, не волнуйся. Ну, за знакомство! 
    Когда Кирийка чуть дрожащей рукой вернул стакан на поднос, дядя протянул ему тарелку, на которой были бутерброды с непонятым паштетом. Кирийка кинул в рот один из них, Марийка взяла другой. Их взгляды удивленно встретились: если Кирийка мог сказать, что закуска была адекватна выпивке, то невеста даже не знала, с чем сравнить. 
    – Не пробовали, что ли? Так это же «дикий мармелад» называется. Сальце в мясорубке прокрутишь с чесночком, разной зелени туда кинешь. Учись, учись, хозяйка: лучшей закуси нет.
    – Очень вкусно, – сказала Марийка. – Только, дядь Саша, у нас времени маловато. Уже через час...
    – Ну, тогда тянуть не будем. Разувайтесь, и вперед.
    Марийка и Кирийка вошли в комнату. Комната была большой и полной множеством интересных вещей. Ничего удивительного не было в том, что Марийка и Кирийка не обратили внимания ни на пропеллер от аэроплана, висевший на стене, ни на стоявшую в углу арфу, ни на чучело страуса эму, ни на другие, еще более диковинные предметы. Больше всего их заинтересовало другое. На середину комнаты была выставлена могучая деревянная лавка (Марийка и Кирийка так и не узнали, всегда ли этот предмет стоял у дяди в квартире, или он раздобыл ее специально, перед их визитом). Еще же больше их заинтересовала высокая деревянная бадья, окованная медной полосой. Над бадьей возвышался целый лес высоченных прутьев. Лозины смотрелись свежо и грозно.
    – Все утро старался, – горделиво сказал дядя. – Окрестную растительность пощадил, специально пораньше поехал в лесопарк. Долго выбирал…
    – Марийка, – прошептал Кирийка, почти протрезвевший при виде розог, – может ему в репу и за дверь. 
    – Не надо в репу, – тем же шепотом ответила Марийка. – С родителями будет скандал. Вообще, я знаю, он добрый, только иногда на него найдет черт знает, что. 
    – Он же тебя раздеть захочет. 
    – А я не боюсь. Я с ним и с тетей в детстве в бане мылась. Он меня голую увидел раньше, чем ты – на пятнадцать лет. Это же обычай, пусть закончит скорей, и мы пойдем. 
    –... тут ко мне баба подходит и говорит: совести у людей нет, – ехал бы за город ветки на свои корзины резать. Я ей в ответ: какие корзины, дура, не видишь – розги готовлю. Она мне – извините, не догадалась, всегда считала, что их пороть надо! 
    Дядя увлеченно болтал, рассказывая, как вокруг него собралась толпа и начала дискуссию на тему: кого же надо пороть? Перечислялись возрастные группы, должности, национальности, профессии и конфессии. Когда спор о том, стоит ли высечь префекта округа, перешел в драку, дядя Саша незаметно смылся с охапкой трофеев. 
    – Дядь Саша, – прервала Марийка дядино повествование. – Вы здорово потрудились. Может быть, и вправду сплетете корзину из этих прутьев? А меня, так, символически, ремешком? 
    – Нет, – вздохнул дядя. – Придется тебя по полной программе – есть за что. От родителей своего женишка прятала, дядю в Москве так и не навестила. Завтра ты уже в отцовской воле не будешь, только в мужниной. Так что, будет тебе последнее родительское наказание. Вспомни, как ты в деревне у меня гостила. Я хоть раз тебя тронул? Потому что по мелочам пороть нельзя, а ты была послушной девчонкой. Коль карать, так уж за дело! 
    – Коль простить, так всей душой, – с вздохом ответила Марийка. – Ладно, давайте поскорее…
    – И ты тоже отвернись, – сказал Кирийке отвернувшийся дядя. – Не смущай девицу. 
    Кирийка хотел был возразить, что за последний год видел, как Марийка раздевается, не один десяток раз, но промолчал и, отвернувшись к стене, начал разглядывать пожарный шлем позапрошлого века. 
    Когда он повернулся, Марийка, спустившая джинсы, уже лежала на лавке. Маленькие кружевные трусики пока оставались на ней, но она, понимая, что и им сейчас не место на попе, неловко стаскивала их обеими руками, изогнувшись и подняв попку. Стянув трусики ниже колен, она покорно вытянулась во всю длину, чуть поерзав на белой простыне. 
    Кирийка неотрывно смотрел на нее. Он не раз видел обнаженную марийкину попку, но это происходило в полутьме, при свете ночника или свечи. Сейчас же был день-деньской и любопытный солнечный лучик нахально гулял по марийкиным округлостям, будто пытаясь проникнуть между половинок. Кирийка хотел было попросить дядю задернуть шторы, но сообразил, что на восемнадцатом этаже увидеть происходящее смогут разве что пилоты. 
    Дядя тоже не любовался, зато был занят делом. Он привязал ручки и ножки Марийки белыми льняными полотенцами, после чего подошел к бадье и вынул три прутика. Марийкина маечка закрывала верхнюю часть половинок, поэтому дядя сначала взял посередине одну из розог и аккуратно, нижней стороной прута, поднял майку на спину, открыв всю попку полностью. 
    – Чтобы родителей уважала. Вот! 
    Ударил он размашисто, но не так, чтобы очень уж сильно. Марийка вздрогнула. 
    – И прочую родню! 
    «За себя» дядя Саша ударил покрепче – Марийка дернулась. Тотчас же ее попку прочертили еще две полоски. 
    – Вот тебе еще! На память! 
    Вытянув Марийку уже как следует, так, что она взвизгнула, дядя Саша взял новые розги и протянул их Кирийке. 
    – Теперь твоя очередь, женишок. Из под родительской власти она ушла – под твою перешла. Еще до венца ей надо уразуметь, кто в доме хозяином будет. 
    Кирийка несмело взял прутья, поднял руку, ударил. 
    – Да так даже пол не метут веником, – укоризненно заявил дядя, вынимая еще один прут из бадьи. Смотри, как надо. 
    – Айй! – крикнула Марийка, не ожидая внезапного и хлесткого удара.
    – Давай и ты так же. 
    Кирийка прицелился и опять стегнул невесту, стараясь попасть туда, где еще не краснели полоски. Марийка чуть дернулась в путах, и дядя Саша одобрительно качнул головой. 
    Следующий раз розга оставила след чуть ниже поясницы, начертив полоску возле другой, оставленной резинкой от трусиков. 
    «Поддержу-ка я игру», – подумал Кирийка. 
    – Чтобы у мужа в послушании была, – заявил он, опять поднимая прутья. – Чтобы хозяйство вела, да честь супружескую блюла! Вот! Чтоб без ведома не гуляла, да… Вот! Да… белье вовремя стирала! Вот! Чтобы жарила мужу оладьи и не засиживалась в чате! Вот! 
    – За такие рифмы – тебе самому ремня, – шепнула Марийка. – Айй!
    «Неужели, мне это нравится?», – с удивлением и даже страхом подумал Кирийка. Теперь ему было уже не так и просто находить незатронутые места: полоски покрыли всю попку Марийки. Он хлестнул пониже, там, где начинались ноги, но это не понравилось невесте совсем, и она громко взвизгнула. 
    – Молодец, – одобрительно сказал дядя. – Протяни ее еще пару раз, а я принесу, за знакомство выпить. 
    Дядя Саша вышел из комнаты, и Кирийка перевел дух. Марийка, та самая Марийка, которая верховодила почти во всех их делах, сейчас лежала, покорная, перед ним, часто дыша, с разрисованной попкой. Кирийка нагнулся и поцеловал ее в то место, где все-таки скрестились две полосы. Ему захотелось и вправду оглушить дядю и, тут же, на месте, взять ее, это маленькое, беззащитное существо. Он не хотел ее так даже после месячной разлуки… 
    – Ты еще про пылесос забыл, – прошипела Марийка. – Бей скорей и отвязывай.
    «Вообще-то этим не бьют, а секут. Или порют», – подумал Кирийка. Но тут же решил, что сам не филолог, и филологом быть не собирается, поэтому отбросил мысль без сожаления. Отбросив мысль, он снова поднял прутья. 
    – Я налью на посошок, – сказал дядя, внося в комнату поднос. – А ты на посошок приложись, чтобы запомнила! 
    Марийка взвизгнула последний раз, после чего дядя отвязал полотенца. Мужчины отвернулись к окну и вздрогнули, закусив тем же диким мармеладом. Одетой и слегка всхлипывающей Марийке, дядя налил смородинного вина. Та начала было отнекиваться, но потом все же выпила рюмку, признав напиток достойнейшим… 
    Когда Кирийка и Марийка были на пороге, дядя вынес им два пакета. 
    – Настоечкой с тобой делюсь, – сказал он Кирийке. – Не хлещи как водку, сохрани на случай хворобы. А еще возьми розги. На память.
    – Да неудобно…
    – Считай, везешь домой корзину плести.

    Марийку пришлось успокаивать почти два часа, а для этого – гулять по центру Москвы и даже зайти в любимую марийкину кондитерскую у Патриарших. Марийка съела четыре пирожных, выпила два «капуччино», и лишь тогда настроение ее ненамного приподнялось. В процессе поедания пирожных несчастная сидела на краешке стула, то и дело слегка подъерзывая. Кирийка глядел на нее умоляюще и нес разную чепуху, преимущественно касающуюся завтрашнего дня. Пару раз он, правда, сердился, повторяя: «как будто это был мой дядя!»

    Из-за дяди Саши вечер оказался сорванным, в том числе – намеченные девичник и мальчишник. Точнее, пострадали не оба мероприятия, а форма их проведения: было решено, что друзья-подружки просто заглянут к Кирийке вечером на квартиру, на бутылку пива или рюмочку. 
    На Руси еще никому заглянуть вечером «на одну рюмочку» не удавалось. Уже было выпито все, включая настойку дяди Саши, а гости не расходились. Марийкиных подруг было больше, и тем для обсуждения было у них значительно больше; ведь свадьба, в первую очередь, женское дело. В конце концов, подружки так углубились в обсуждение невестиного платья, что кирийкины друзья почувствовали себя неприкаянными и начали расползаться. Кирийка, не зная, чем себя занять, ходил по квартире и активно мешал девушкам. Дневная порция настойки снова вернулась в голову, и он то и дело рассказывал подругам невесты, как будет в дальнейшем строить отношения с женой, цитируя то «Домострой», то «Калевалу» (то и другое – крайне неточно). Чтобы ни у кого не осталось сомнений, он даже демонстративно вытянул ремень из брюк и махнул перед марийкиным носом, которая сделала вид, что, смотрит на платье.
    – Понятно, кто в нашем доме хозяин?! 
    Потом позвонил кто-то из убежавших гостей: машина не заводилась, требовалось толкнуть. Трое оставшихся в квартире благородных донов, включая жениха, побежали вниз. 
    История с машиной оказалась хитро подстроенной ловушкой. «Девятка» была в исправности и уже через пять минут остановилась возле бара, где сбежавшие благородные доны уже начали отмечать импровизированный мальчишник. 
    Пили много. Говорили о завтрашнем событии, жалели Кирийку, давали житейские советы. Жених сам не раз заявлял – я теперь знаю, как надо с ними обращаться. В доказательство он снова вынул ремень и одним молодецким ударом смахнул со стола блюдце с орешками. Друзья уняли Кирийку, наперебой уверив его, что он точно не пропадет, и его семейная жизнь сложится как надо. 

    Происшествие с блюдцем ускорило завершение мальчишника. Не прошло и получаса, как Кирийка уже входил в подъезд собственного дома. Благородные доны были рядом, обещая подняться вместе с ним и все объяснить, однако возле дверей Кирийка оказался один.
    Марийкины подружки еще не ушли – из гостиной доносились их голоса. Кирийка ожидал, что Марийка встретит его сурово, но, к удивлению жениха, в глазах невесты была странная смесь тревоги, радости и ехидства. Ни слова не говоря, она закрыла дверь, дождалась, пока муж разуется-разденется, и так же молча направилась в гостиную. 
    Все четыре подруги сидели на диване. При виде вошедшего Кирийки лучшая подруга Катя, завтрашняя свидетельница, мелкий и очень симпатичный живчик в очках, встала и подошла к нему.
    – Пока ты поминал и оплакивал свою свободу, невеста тоже всплакнула. Это я виновата – про твой ремень пошутила, а у нее вырвалось… В общем, она рассказала, чем вы днем развлекались, и почему она сейчас нормально сидеть не может.
    – Ну, я-то что, – начал оправдываться Кирийка, чувствуя, как начинает трезветь. – Обычай у них такой в семье, понимаешь? Нельзя невесту без порки жениху отдать. 
    – Понимаю. Значит, пришлось Марийке пострадать по обычаю? Но, вообще, обычаев на свете много есть. Вот у некоторых племен, совсем диких, правда, есть другой обычай. Кувада называется. 
    – Кувалда? 
    – Кувада. По-французски – высиживание. Когда жена беременна, муж привязывает себе на живот под пальмовый лист кокосовый орех и ходит, будто с пузом. А когда жена рожает – ложится рядом и стонет. Чтобы не только радости делить пополам. 
    – Но… Марийка-то ведь не беременна. 
    – Зато сегодня днем настрадалась вдоволь. И я предлагаю, чтобы не было у вас в дальнейшем по этому поводу, никаких упреков, тебе тоже пострадать. 
    Казалось, эти слова были сигналом. Все девушки встали, и Кирийка увидел то, что лежало на диване за их спинами. А лежали там: ремень, детская скакалка, кабель от компьютера и, конечно же, розги – подарок дяди Саши. 
    – Не-е… Я думаю, лучше без этого, – забормотал почти протрезвевший Кирийка. 
    – Кириичка, – совсем уж ласково сказала Катя, положив ему руку на плечо. – Сейчас координация твоя – никакая, и мы тебя вчетвером осилим. Но зачем так? Ведь Марийка же легла добровольно. У тебя выбор: кресло или кушетка. Раздевайся, мы отвернемся. 
    Кирийка выбрал кресло. Сначала он уткнулся покрасневшим лицом в пыльную обшивку (почему, зараза, Марийка не пылесосит!), но потом окинул быстрым взглядом комнату. Леночка уже взяла ремень, Анюта – кабель, Дашенька – скакалки, а Катя вручала пучок розог Марийке. Та, тоже покрасневшая, отнекивалась…
    – Это – чтобы жену не обижал!
    – Это – чтобы жили в мире, в согласии, да в любви!
    – Чтоб домой нес всю зарплату, а коль ругался, так без мата!
    – Чтоб пореже смотрел футбол, да на жену не был бы зол!
    – Чтоб с женой не лез в драку, да меньше резался в кваку!
    – Чтобы меньше пил пива, да жену одевал красиво!
    – Чтоб не лазал всю ночь по инету, а на утро: «времени нету!»
    – Чтобы!.. Чтобы!.. Чтобы!.. Чтобы!.. Чтобы!..
    Хватит! 

    Две маленькие подушечки сопровождали их весь день. Свидетельница Катя заботилась о том, чтобы они всегда оказывались там, где придется сесть и Кирийке, и Марийке: в автомобиле, на стульях в загсе, на жестких сидениях катера, в ресторане. Все равно, жених и невеста то и дело ерзали, будто им не терпелось поскорей перейти к очередному этапу мероприятия. 
    Наконец, все завершилось: дверь квартиры закрылась за последним гостем, и они остались вдвоем. 
    – Ну, что скажешь, супруга дорогая? – произнес Кирийка, сидя на корточках возле открытого холодильника. Как и полагается добропорядочному жениху, за весь день он почти ничего не съел. 
    – Думаю, мы нашли способ решать все семейные проблемы, – ответила Марийка.
    – Угу, – поддержал ее Кирийка, уже с набитым ртом.