Вера  

БЕДНАЯ ЗОЛУШКА

(Из цикла "Преломления")

Милые дети, вы все, конечно, помните сказку "Золушка". А если не помните, я вам сейчас напомню. Эта сказка известна во множестве вариантов, но ее суть можно изложить в нескольких фразах.

Дело в том, милые дети, что все это и вправду случилось когда-то в одном маленьком немецком королевстве, но, как следует из архивных документов (документ, дети, это не ксива, как думают ваши папы , а любая запись на бумаге или на другом материале), все было не совсем так, как говорится в сказке.

На самом деле, когда богатый (по местным масштабам) купец (так раньше называли челноков) майстер Ганкель овдовел, оставшись с маленькой дочкой Терезой на руках, он женился вторым браком на баронессе Генриетте фон Гроссехирш, прозябавшей в ужасной нищете после смерти своего родовитого, но непутевого мужа. Баронесса и сама происходила из столь древнего и когда-то знатного рода, что в принципе даже имела основания оспаривать корону у тогдашнего короля. По правде говоря, он был не королем, а курфюрстом (курфюрст, дети, это всего лишь герцог, но имеющий право участвовать в выборах Императора Священной Римской империи; вам, впрочем, совсем не обязательно это знать), и правил он, соответственно, курфюрстерством, но для русского человека это очень труднопроизносимые слова, поэтому я буду придерживаться традиционной терминологии.

Так вот, когда Ганкель и баронесса повенчались, они уже были не очень молоды (в те времена люди быстро старели), и ни о какой любви речи там не было. Они просто совершили сделку: баронесса, одержимая идеей восстановления величия своего рода, получила для этого средства, а простолюдин Ганкель получил доступ ко двору, к чему всегда стремятся нувориши (нувориши, дети, это как новые русские, но в других государствах).

У баронессы был только один способ реализовать свою мечту - выдать дочерей от своего брака с бароном фон Гроссехиршем за кого-нибудь поприличней, то есть познатнее и побогаче. Поэтому все свои силы и мужнины средства она тратила на воспитание девочек в соответствии с придворными порядками. А маленькая Тереза Ганкель, родная дочь Ганкеля от первого брака, как была, так и оставалась простолюдинкой, не имевшей никаких шансов на то, чтобы попасть в высшее общество. Однако она была умненькая, хорошенькая, но при этом вздорная и самонадеянная девчонка, потому что папаша ее с раннего детства баловал, ни к какой работе не приучал и ни разу в жизни не высек. Последнее было, несомненно, большой ошибкой.

Никто Терезу не тиранил и в служанках не держал. Но ее сводным сестрам шили красивые платья, чтобы вывозить их на разные светские мероприятия для детей, нанимали учителей музыки, танцев и всего прочего, что в то время полагалось знать светской даме. А у Терезы ничего этого не было, потому что, как уже было сказано, светская жизнь ей не светила, а зря тратить деньги Генриетта не считала нужным: ведь про опасность развития у ребенка комплекса неполноценности в те времена еще не знали. Да и не так уж богат был ее Ганкель. Терезу научили немножко читать, писать и считать, и на том ее образование закончилось. Одета она была вполне прилично и опрятно, но роскошных (и ужасно неудобных) длинных платьиц ей специально не шили. Ей, правда, всегда доставались платья сводных сестер, когда те из них вырастали, но ходить-то в них Терезе все равно было некуда. Однако проблем с нарядами у нее, как видите, не было, и в случае чего никакое волшебство ей не требовалось.

Тереза, конечно, бесилась от зависти к сводным сестрам и дулась на новых родственников, а заодно и на папочку. Папочка, между тем, погряз в этой самой светской жизни, поил на свои торгашеские деньги презиравших его светских хлыщей и был вполне счастлив. На жену и падчериц ему было плевать, но по отношению к родной дочери он иногда испытывал угрызения совести и, как всякий мужчина в такой ситуации, время от времени дарил ей что-нибудь очень дорогое и очень непрактичное. Однажды он ей подарил роскошные туфельки, украшенные золотом и хрусталем. Туфельки были пригодны только для бальных танцев, а на грязную средневековую улицу в них выйти было невозможно. Тереза полюбовалась на обновку, да и забросила ее в сундук, в котором хранила красивые платья сестер.

Генриетта вела себя с Терезой более разумно, чем отец. Она пыталась приучить девочку к обычной для ее круга домашней работе, но та, завидуя сестрам, делала все спустя рукава и даже нарочно все портила. Генриетта, весьма суровая с собственными дочками, вздыхала и бранилась, иной раз давала девчонке затрещину, но строго наказывать чужого ребенка считала недопустимым, а для психологического воздействия у нее не было ни умения, ни времени - ведь на ней был дом, да и собственные дочери требовали постоянного внимания.

Сводные сестры - старшую звали Амалией, а младшую Ивонной - действительно иногда подтрунивали над Терезой и в порядке детской шалости могли другой раз ей что-нибудь напортить. Но за это им всегда здорово доставалось от матери - во-первых потому, что маленьким баронессам вообще не разрешалось шалить ввиду важности возложенной на них миссии, а во-вторых потому, что дворянский кодекс чести не позволяет "обижать малых сих" (честь, дети, это...как бы вам объяснить?...Нет, в наши дни это понятие и объяснить-то невозможно). Именно Амалия и Ивонна прозвали Терезу Золушкой, потому что стоило ей подойти к печке, как она непременно вся измазывалась золой. Их, конечно, опять больно высекли, но прозвище прижилось.

Прошло несколько лет. Амалии уже исполнилось пятнадцать. Ивонне в это время было четырнадцать, а Золушке-Терезе только двенадцать. Настала пора в первый раз вывезти юных баронесс в "большой свет". Самым подходящим случаем был королевский бал, которым традиционно заканчивался карнавал перед Великим Постом. Для первого выезда обеим девочкам - впрочем, в соответствии с тогдашними порядками, они уже считались девицами на выданье - сшили новые платья, стоившие кучу денег. Генриетта подарила каждой дочери кое-какие фамильные драгоценности, которые смогла уберечь от мотовства своего первого супруга.

Золушка просто из себя выходила, глядя на все эти приготовления. В самый день бала она устроила настоящую истерику, требуя, чтобы ее тоже взяли с собой. Но взять ее было никак невозможно: не говоря уж о том, что она еще была (или во всяком случае считалась) ребенком, она просто не имела права присутствовать на балу, который давался специально для знати. Все это ей пытались объяснить, но она орала, рыдала и каталась по полу, не слушая слов.

В архивных документах ничего не говорится про все эти дурацкие задания со скоростным перебором чечевицы, которые Золушка якобы выполнила с помощью мышей и птиц. Но я допускаю, что Генриетта придумала что-нибудь подобное, чтобы отвлечь расстроенного ребенка. Нормальный и даже очень мягкий педагогический прием. Другая бы на ее месте схватилась за розгу. Так ли, эдак ли, но как-то от Золушки избавились и отбыли во дворец.

Однако девчонка оказалась упрямее и сообразительнее, чем думала Генриетта. Она одела одно из красивых платьев, унаследованных от Амалии и Ивонны, обула те самые, подаренные отцом, туфельки, а кроме того соорудила себе маску. Она знала, что во время карнавала это будет воспринято естественно, и хотела застраховаться от разоблачения. Я же говорю, умненькая была простушка.

Ну, а дальше все было примерно так, как в сказке сказано. Пробралась Золушка мимо стражи (гвардеец - не мент, он не остановит изящную, хорошо одетую маленькую девушку, бегущую на бал, стыдливо прикрывая личико маской!), покрутилась в толпе, и, сама того не желая, привлекла внимание принца - маленьким ростом и загадочной маской.

Принц был еще очень юн, ему только-только стукнуло пятнадцать, но он уже проявлял большой интерес к дамскому полу и имел изрядный опыт. Словом, парень решил приволокнуться за этой крошкой. А крошка испугалась, потому что с ней это все происходило впервые в жизни. И когда принц притиснул ее в каком-то укромном уголке, чтобы разглядеть без маски, а заодно и поцеловать, она вырвалась и убежала, как часто делают девчонки, впервые вступающие на тропу сексуальных приключений.

Сама того не ведая, Золушка применила наиболее надежный способ уловления мужика - возбудила его любопытство и стремление добиться своего вопреки трудностям. Да еще, то ли нечаянно, то ли нарочно, оставила ему прелестный фетиш - изящную туфельку. Ведь в те невинные времена туфелька казалась таким же интимным предметом, как в наше время - трусики. Лично я уверена, что Золушка подсознательно понимала роль фетиша в мужской сексуальности. (Как, дети, вы не знаете, что такое фетиш? Тогда вам еще рано читать сказки, а надо читать книжки типа "Секс для самых маленьких"!)

Розыски сбежавшей пассии принца тоже происходили примерно по тексту сказки: в этом крохотном королевстве с помощью солдат и слуг вполне можно было реализовать поголовное туфельное тестирование.

Принц был неплохой парнишка, но очень избалованный августейшими родителями. Он привык руководствоваться собственными желаниями, и еще не научился соотносить их с интересами государства. Отыскав исчезнувшую беглянку и убедившись в том, что она очень недурненькая, он почувствовал себя героем рыцарского романа и с ходу предложил ей руку, сердце и корону (когда папаня отойдет в лучший мир). Золушка не стала ломаться и быстренько приняла предложение.

Когда все это дошло до короля, бедного старика чуть кондрашка не хватил (кондрашка, дети, это уничижительная форма имени "Кондратий", то-есть слово мужского рода; а вот почему так называют смерть, даже я не знаю, хотя я ну очень эрудированная тетя). Поступок принца был плох прежде всего с государственной точки зрения: король давно вынашивал план расширения подведомственной ему территории путем династического брака своего старшего сына. С человеческой точки зрения этот поступок был не лучше: король прекрасно понимал, что незатейливая простолюдинка, едва потеряв очарование ранней юности, перестанет интересовать его сыночка, в результате чего оба будут безнадежно несчастны: ведь католический брак нерушим (все это происходило еще до Реформации).

Король на самом деле был еще совсем не стар и правил своим маленьким королевством мудро и уверенно. Обижать сына запретом он не хотел, но и допустить трагедии тоже не мог. И он выработал вполне королевское решение проблемы.

Первым делом надо было найти и наказать виновных. Таковыми естественно было считать чету Ганкелей, которых немедленно отправили в изгнание. Это было очень кстати, потому что король всегда побаивался возможных притязаний на престол со стороны баронессы. С этой точки зрения следовало бы избавиться и от ее дочерей, но они были знатными, красивыми и хорошо воспитанными девушками, каких в королевстве было не так уж много, поэтому Ее Величество королева попросила оставить их при дворе в качестве запасных фрейлин. Король согласился: какой мудрый король станет без крайней необходимости спорить со своей королевой! Тем более, что девицы фон Гроссехирш не производили впечатления слишком умных, и можно было не особенно опасаться интриг с их стороны. К тому же король, как вы сейчас увидите, нашел сестрам занятие, позволявшее держать их под постоянным контролем.

Далее, надо было что-то придумать с этой Терезой Ганкель, прозываемой Золушкой. Больше всего Его Величеству хотелось хорошенько высечь эту паршивку, поставившую все королевство на уши. Но, повторю еще раз, он не хотел обижать сына; кроме того, он не хотел превращать слово, данное членом королевской фамилии, в пустой звук. Как всякий папаша почти взрослого оболтуса, оказавшийся в подобной ситуации, король решил, что надо выиграть время, а там страсть мальчика утихнет, и все образуется само собой. Он воспользовался двумя старыми законами (видите ли, дети, западные короли даже в те времена могли действовать только в соответствии с законом; правда, смешно?). По одному из этих законов наследный принц не имел права жениться до шестнадцатилетнего возраста, а по другому августейшим особам и их наследникам запрещалось вступать в брак с лицами, не принадлежащими к дворянскому сословию. Потому король повелел в течение года, отделяющего принца от брачного возраста, готовить девицу Ганкель к посвящению в дворянское достоинство, а также к грядущей свадьбе и придворной жизни. Миссия эта была поручена ее сводным сестрам, Амалии и Ивонне фон Гроссехирш, а контроль за исполнением был возложен на министра госбезопасности (назывался он как-то по-другому, но суть та же - тайная полиция, разведка-контрразведка и т.д.). Средства на воспитание Терезы Ганкель надлежало взять из состояния изгнанного Ганкеля, которое король по такому поводу не стал конфисковывать, хотя по закону состояние изгнанника отходило короне.

Так мудрый король решил все свои королевские проблемы и даже проявил высокую гуманность, не став лишать трех юных девушек средств к существованию. Об этом, конечно, были сделаны соответствующие записи в анналах и было объявлено народу через герольдов (реклама, дети, в том числе и политическая, родилась задолго до телевидения).

Эгоистичная от природы, да к тому же закружившаяся в вихре личных обстоятельств Золушка не слишком остро пережила разлуку с отцом и мачехой. В отношении Генриетты она даже чувствовала злорадство, что, скажем прямо, не делает ей чести.

Принц наезжал каждый день (дети, дети! неужели вы не знаете старинного значения глагола "наезжать"?), дарил цветы и корзины со всякими вкусностями, то и дело лез целоваться, запускал глазенапа за корсаж, лазил руками под юбки и вообще делал все, что положено делать влюбленному мальчишке. Золушка (принц привык к этому имени, хотя иногда звал ее Терхен) кушала сладости, хихикала, подставляла щечки и губки, отбивалась, тайком (но так, чтобы принц заметил) плакала - словом, жила полноценной девичьей жизнью. Однако насчет потрахаться они пока не думали - века-то все-таки были средние.

Между тем сводные сестры Золушки, Амалия и Ивонна фон Гроссехирш, сидели дома и трепетали в ожидании решения своей участи: они боялись, что, поскольку их не отправили в изгнание вместе с матерью, им может грозить еще худшая беда, к примеру, позорное и жестокое наказание плетьми на городской площади - такая мера в королевстве практиковалась и вызывала неизменный интерес населения, которому жилось сытно, но скучно.

Но вот настал день, когда Его Величество король официально призвал к себе Амалию и Ивонну, объявил им, бледным от страха, свою монаршую волю и вручил соответствующий королевский указ, в котором перечислялись их обязанности по воспитанию девицы Терезы Ганкель, а в конце говорилось, что они наделяются и соответствующими правами, необходимыми воспитателю, а именно: наказывать девицу Ганкель надлежащим образом, буде она проявит нерадивость и непослушание. Вероятно, король потирал руки от удовольствия, вписывая этот пункт. В указе не расшифровывалось понятие "наказания надлежащим образом", но в те времена термин воспринимался однозначно: подвергать телесным наказаниям в объеме по усмотрению учителя.

Юные баронессы фон Гроссехирш были просто счастливы, что все обошлось. Они, конечно, ни в чем не были виноваты, но, скажу еще раз, века-то были средние. (Дети! Обязательно почитайте какую-нибудь книжку про средневековье! Вы удивитесь, как мало с тех пор изменилось, если не обращать внимания на всякие мелочи вроде авиалайнеров, компьютеров и всеобщего избирательного права).

Амалия с Ивонной приехали из королевской резиденции домой вскоре после того, как принц уехал от своей возлюбленной. Золушка была дома одна и пребывала в прекрасном настроении: ей в тот день удалось так неудачно зашнуровать корсаж, что принц наконец добрался до ее маленьких грудок и оставил на каждой знаки своей любви, в среде простолюдинов именуемые засосами.

Амалия и Ивонна, избавившись от своих страхов, тоже были в прекрасном настроении. Тем более, что во дворце они успели познакомиться с двумя очень симпатичными офицерами королевской гвардии. По дороге они решили немножко позабавиться и кое о чем договорились.

Войдя в дом, девушки стали обнимать и целовать свою сводную сестренку, с которой утром не виделись, и предложили пообедать вместе, по-семейному. Готовить они, конечно, ничего не стали, а собрали всякие сласти, открыли бутылку рейнского вина из принцевых подарков Золушке, и принялись все это уписывать, болтая о... Нет, я не берусь связно рассказать, о чем болтают девчонки, когда у них на уме молодые люди, на столе много сластей, и они выпили немножко вина.

"Золушка!", - сказала вдруг Амалия, переглянувшись с Ивонной. - "Вот раньше ты нам завидовала. А ты думаешь, нам хорошо жилось?"

"Ты ведь даже не знаешь, как строго нас воспитывала маменька, чтобы вырастить из нас светских барышень", - подхватила Ивонна. - "Тебя вот ни разу в жизни не высекли розгой, а нас маменька так секла, что мы иногда по несколько дней сидеть не могли!"

"А меня она по щекам била", - сказала Золушка с обидой.

"Одно дело сгоряча дать пощечину, а другое - высечь по-настоящему", - сказала Амалия со знанием дела, а Ивонна даже вздрогнула от нахлынувших воспоминаний и с грустью добавила:

"А еще сколько нас наказывали учителя!"

"Нас секли за любую провинность, даже самую маленькую", - сказала Амалия,- "и это бывало так часто, что маменька приказывала нам дома ходить без панталончиков и надевать только по одной нижней юбочке".

(Видите ли, дети, тут вот в чем дело. Когда мамочки или папочки воспитывают вас ремешками или еще чем-нибудь подходящим, вам в общем-то все равно, снимают с вас трусики или нет: в наши дни трусики делают из такой тонкой ткани, что есть они на попке или нет, во время порки одинаково больно. Но в те времена, когда жила Золушка, все было по-другому. Тогда и взрослые тети, и маленькие девочки носили панталончики, причем делались они из довольно плотного полотна: других тканей еще не умели выделывать, даже батист появился позже, не говоря уж о тонком трикотаже и прочих современных тканях. А кроме того женщины и девочки носили много-много нижних юбок. Поэтому, чтобы хорошенько посечь ленивую или озорную девочку, надо было непременно заголить ей попку, дабы все эти панталончики и юбочки не ослабляли эффективность воспитательного процесса. А для этого приходилось тратить массу времени: задирать все юбочки, развязывать и распускать тесемки панталончиков (ведь и резинок еще не было!), спускать их, и только тогда приступать непосредственно к педагогике. Поэтому когда у родителей было мало свободного времени, а воспитывать девочку приходилось часто, ей просто не разрешали дома надевать панталончики и лишние юбочки. Это, конечно, не совсем гигиенично, но у немецких женщин и тогда было очень чисто в домах).

"Пойдем в нашу комнату, мы тебе кое-что покажем", - предложила Амалия, и все три сестры перешли в комнату, которую с детства занимали Амалия с Ивонной.

Комната была светлая и довольно большая (впрочем, надо сказать, что комната Золушки была хоть и поменьше, но тоже хорошая). В комнате стояли две кровати, сундуки с одеждой (тогда, дети, еще не было шкафов, а мебельных стенок - тем более); еще там был продолговатый столик, у широкой стороны которого стояли два табурета, а у торца - стул; на другом столике лежала лютня.

Пока Золушка рассматривала комнату сестер, те вышли, но тотчас вернулись, таща вдвоем деревянный бочонок, в котором плескалась вода. Бочонок они поставили около столика, и Золушка заметила в нем какие-то прутья.

"Раньше он всегда тут стоял", - сказала Амалия. - "Мы только на днях его вытащили".

"Это и есть розги, да?" - спросила сообразительная Золушка.

"Они самые", - со вздохом ответила Амалия и, достав одну розгу из боченка, помахала ею в воздухе. Раздался характерный свист, от которого Ивонна опять вздрогнула. Розги были очень грамотно сделаны - прутьев в каждой было не много и не мало, а ровно столько, чтобы провинившуюся девочку можно было очень больно посечь, не ломая ценный инвентарь.

"Разными науками мы занимались вот за этим столом", - сказала Ивонна, показывая на длинный стол. - "Учитель сидел на стуле, а мы на табуретах. Если он был кем-то из нас недоволен, то он говорил..."

"Подожди, Ивон!", - перебила Амалия. - "Давай лучше все покажем. Я буду изображать учителя, а ты - саму себя".

Ивонна сказала:

"Хорошо, только подожди, я сниму с себя все лишнее" - и она быстро сняла три или четыре нижних юбки, оставив только одну, а потом, совсем недолго (ну, может быть, минут десять) повозившись, стащила с себя очень хорошенькие, хотя и местного производства, панталончики - нежно-розовые с сиреневыми цветочками, обшитые понизу двумя рядами кружев. (Золушка даже подумала, что, будь на ней такие же, она бы уже сегодня позволила принцу совершенно случайно задрать ей все юбки).

Приведя себя в надлежащий вид, Ивонна уселась на табурет, а Амалия заняла учительский стул. Для большего правдоподобия Амалия достала откуда-то рулончик с переписанными отрывками из Песни о Роланде по-французски (конечно, по-старофранцузски, милые дети, но вам ведь это безразлично, не правда ли?) и, изображая учителя французского языка, сказала:

"Демуазель Ивон, я вас просить шитать ко мне от слова Ролант эст проз..., пожалюста".

Ивонна немного почитала, и Амалия ее тут же перебила суровым голосом:

"Демуазель Ивон, вы готовить этих стихов ошень маль. Вы должны быть наказан за ваша лень экстраординер. Уй. И это будет одна дюжина розги. Извольте приготавливать вас, пожалюста".

"Мессир профессор, пожалуйста не надо", - захныкала Ивонна, - "я завтра подготовлю хорошо:"

"Вы, немцы, иметь ошень короший... как это говорить... уй, погословица", - сказала Амалия назидательным тоном, - "завтра, завтра, не сегоднья, так лентьяи говорьят. Уй. Извольте быстро приготавливать вас, пожалюста. Без шего это будет два дюжина розги".

Золушка проявила необычайный интерес к происходящему. К ее удивлению, зрелище голой попки Ивонны, получающей удары розги, порождало где-то внизу ее живота примерно такие же приятные и тревожные ощущения, какие порождали поцелуи принца, сопровождаемые блужданьем рук в разных неположенных местах.

Между тем Амалия отсчитала Ивонне всю назначенную дюжину и сказала Золушке:

"Смотри, как у нее попка порозовела, хотя я совсем легонько стегала. А когда по-настоящему секут, попка становится багровой и горячей, как подкова в кузнице. И вся покрывается рубцами. А уж как больно, это и рассказать невозможно".

Ивонна, поизображав крик и плач наказанной розгами девочки, слезла с табурета, опустила юбки и вступила в разговор:

"Еще ладно, когда за дело секут. А учитель музыки нас просто так лупцевал, ни за что".

"Как это?" - удивилась Золушка. "А вот так. Когда мы должны были показать свое умение играть на лютне и петь, он приказывал нам задрать юбочки и отбивал такт по нашим голым попкам и ляжкам своей палочкой. Он говорил, что иначе не приучишь выдерживать ритм".

Вся эта сцена с пением и голой попкой в качестве метронома тотчас же была разыграна в натуре, и необразованная Золушка убедилась, что под дирижерской палочкой нежные места юной ученицы краснеют даже быстрее, чем под розгой.

"А вообще-то учителя - это что! ", - сказала Ивонна, потирая ладошками свои разрумянившиеся округлости. - "Вот когда сама маменька за разные провинности наказывала... У-у-у!.."

Амалия уточнила:

"Она нас по всякому наказывала, но страшней всего...", - она прервала себя и обратилась к сестре: "Покажем?"

Ивонна кивнула и направилась в угол комнаты.

"Только чур", - сказала она, - "теперь ты будешь провинившейся, а я маменькой".

"Ладно уж", - ответила Амалия и начала снимать с себя юбки и панталончики, тоже очень симпатичные.

Тем временем Ивонна выволокла на середину комнаты очень странное, на взгляд Золушки, сооружение - короткое бревно, снабженное четырьмя прочными ногами, приколоченными в раскос и укрепленными внизу перекладинами.

"Знаешь, что это?" - спросила Ивонна Золушку, и когда та отрицательно покачала головой, объяснила: "Это деревянная лошадка - специальное устройство для порки".

Ивонне тоже захотелось блеснуть актерскими способностями, и она обратилась к Амалии низким "маменькиным" голосом:

"Вы, моя милая, опять бездельничаете, вместо того, чтобы учить уроки? Да еще бегали в город без разрешения? Хорошо же, Вы получите то, что заслужили. Ну-ка снимите ваши юбки!"

"Все это я от Вас не раз слышала, а на деле Вы по-прежнему ведете себя безобразно. Не рассчитывайте на прощенье, фройлян. Подайте мне плетку и забирайтесь сюда!" - Ивонна похлопала по бревну ладонью, а Золушке разъяснила:

"Маменька нас иногда розгами секла, а иногда - плеткой".

"А что хуже?" - задала Золушка естественный вопрос.

Ивонна привязала руки и ноги сестры к ногам "лошадки", на которых для этого были веревки, а потом, размахнувшись, хлестнула ее по дергающейся голой попке. Она, как видно, немного не рассчитала и ударила довольно сильно. Амалия завопила от боли, а на ее нежных округлостях загорелись отчетливые ярко-красные рубцы.

"Ой, прости, сестрица, я нечаянно", - воскликнула Ивонна и нежно погладила пострадавшую часть тела Амалии. Золушка почувствовала непреодолимое желание сделать то же самое, причем именно сначала больно ударить, а потом пожалеть и погладить. Она даже зажмурилась и тихо застонала, так сильно ей этого захотелось.

Тем временем Ивонна хлестнула сестру по ляжкам, и опять довольно больно.

"А-а-ай!!", - закричала Амалия, дергаясь всем телом, но веревки прочно удерживали ее в позиции, предназначенной для строгого и долгого наказания. - "Перестань, что ты делаешь! Как ты смеешь!.."

Ивонна опять ласково погладила сестру по обнаженным местам и нежным голоском проворковала:

"А помнишь, сестрица, как ты на меня маменьке жаловалась, а потом во все глаза глядела, как она меня сечет? Помнишь?" - и Ивонна еще раз больно стеганула Амалию по выставленной голой попке.

Амалия уже по-настоящему рыдала и умоляла сестру простить ее за былое ябедничество.

Золушка жадно смотрела на происходящее и с некоторым смущением ощущала, что у нее здорово намокли панталончики, и что ей нестерпимо хочется потеребить пальчиком одну маленькую штучку, как она иногда делала, нежась в своей постели.

Тут Ивонна обратилась к Золушке с очередным объяснением:

"Хуже всего, Золушка, когда на лошадке с другой стороны секут". Она обошла сооружение и встала у головы привязанной Амалии. "Тогда по самым нежным местам попадает - по внутренней стороне ляжек", - с этими словами она высоко подняла плеть. "Ивонна, миленькая, не надо!", - умоляла Амалия, хорошо зная, как ей сейчас будет больно. Но Ивонна , не слушая причитаний сестры, сильно хлестнула ее по аппетитной беленькой ляжке. Амалия взвыла, как тоскующая собачонка, а жестокая Ивонна вновь обратилась к Золушке: "А когда маменька ловила нас на нехорошем занятии... ну, ты ведь понимаешь, о чем я говорю... она стегала между ножками. Это было так ужасно!" - и она снова подняла плеть.

"Нет, нет, нет!" - завопила Амалия сквозь рыдания. - "Не надо, сестрица, ради Господа нашего Иисуса! Перестань!"

Ивонна наконец сжалилась над сестрой и лишь для вида хлестнула ее по нежному девичьему месту. Потом она отвязала бедняжку и стала ее ласкать и целовать. Амалия сперва была, конечно, очень сердита, но в конце концов сестры помирились.

На этом и закончилась демонстрация наказаний, которым, бывало, подвергались Амалия и Ивонна, пока счастливая Золушка перебирала, рассыпала и снова собирала свою бесконечную чечевицу.

"Вот видишь, как нам жилось", - сказала Амалия Золушке. - "Ты нам завидовала, а мы тебе. Поэтому иногда и позволяли себе нехорошие шутки".

"Но за них нас тоже всегда жестоко наказывали", - добавила Ивонна со вздохом.

"Почему же ваша маменька была так сурова с вами?" - спросила Золушка. - "Разве она вас не любила?"

"Что же делать, Золушка. Иначе нельзя воспитать знатную барышню. Ведь ей очень много всего надо знать" - сказала Амалия и многозначительно глянула на Ивонну. Та мигом сообразила, чего хочет сестра, и выскользнула из комнаты.

"Но зачем? Все знать должны мужчины, а нам это ни к чему".

"Ты рассуждаешь как простолюдинка. А жена знатного человека обязательно должна ему соответствовать".

"И вот тебе подтверждение!", - воскликнула Амалия, увидев, что Ивонна возвращается в комнату со свитком королевского указа в руках. - "Король повелел подготовить тебя к вступлению в брак с принцем. Ты ведь грамотная, Золушка. Прочти сама".

Золушка долго по складам читала указ, но наконец она его одолела.

"Вот, Золушка, теперь мы станем тебя учить и воспитывать. А как мы это будем делать, ты только что видела" - сказала Амалия.

"Хотя вообще-то ты еще мно-о-о-го чего не видела", - мечтательно заметила Ивонна, предвкушая применение каких-то еще неизвестных Золушке педагогических приемов, наверняка не менее эффективных, чем продемонстрированные.

Впервые в жизни Золушка почувствовала себя по-настоящему несчастной и горько заплакала. Бедная Золушка!

Примечания автора к иллюстрациям.

1. На рис.1 - лондонское издание сказок Перро 1729 года. Обратите внимание на орфографию (cinderilla), успевшую с тех пор измениться.
Мне не удалось выяснить, когда было осуществлено первое русское издание "Золушки".
Фото со специального сайта, посвященного "Золушке".

2. На рис.2 - чикагское издание "Золушки" 1912 года; в оригинале иллюстрации цветные.
Оттуда же.

3. Остальные иллюстрации подобраны на разных SM-сайтах; они более или менее (к сожалению, скорее менее) подходят к тексту.

Читальный зал       Главная страница