Мария достала одну из старых отцовских трубок для табака — и они, набив её, оправились в парк на 50-й Авеню. Поскольку это был первый раз, они плохо знали, сколько надо выкурить. Вместо простого ожидания друзей, они докурились до того, что уже не смогли назвать собственных имён, когда полицейский патруль вычислил их. Машина с мигалкой подъехала к сидящим на лавке, но полисмен не предполагал, что столкнётся всего лишь с двумя хихикающими девушками, которые предлагали ему некий “сюрприз” к дню рождения Марии. Потом был участок, наркологическая клиника, судебное решение. Таким образом, Мария оказалась в Исправительном доме округа для девушек. Она не знала, где оказалась её подруга, но в данное время на это было плевать. Её поселили в небольшой комнате с четырьмя другими девушками.

Мария запомнила хорошо первый день её прибытия. Она и около двадцати других девушек (в возрасте от тринадцати до семнадцати лет), паслись в аудитории, чтобы послушать первую лекцию.

“Юные дамы, — начала женщина-надзирательница этой школы, — мне всё равно, почему вы все оказались здесь. Важнее то, что вы именно здесь, и здесь останетесь, пока не исправитесь сами, пока не исправите своё поведение”.

Женщина поднялась на кафедру около стола: “Некоторые из вас знают, что это за средство у меня в руке — оно предполагает, что мы будем поддерживать жёсткую дисциплину”. Главная госпожа подняла в руке деревянную палку с ручкой и продолжала: “Мы не терпим неправильного поведения и все такие ваши попытки будут награждаться телесными наказаниями, ясно?”

Госпожа положила палку на стол со стуком, отдавшимся резонансом в телах девушек. “Теперь любая из вас должна проникнуться сознанием, что с вами не сделают ничего противозаконного. Ничто в Конституции не останавливает общественного школьного учителя от порки направленных в исправительное заведение учениц. Верховный Суд решил это в апреле 2007 года. Поскольку это и есть исправительный дом, содержимый за счёт государственных фондов то... сами понимаете”.

Как и пообещала она себе, Мария была осторожнее мыши, чтобы не попадать в список наказываемых, но однажды её соседка по комнате пронесла из комнаты свиданий в свою комнату контрабандой бутылку виски. Как на грех, матрона пришла буквально через пять минут и обнаружила бутылку. Она грозно обвела взглядом комнату. Мария залепетала, что бутылка принадлежит её соседке по комнате, Шэрил. Зато Шэрил тут же заявила, что это — бутылка Марии. Поскольку ни одна девушка не отступала от своих слов, то матрона решила, что обе должны понести наказание. Оба имени были внесены в список, так что в 15:00, когда все девушки собрались в аудитории, громко были прочитаны пять имён, включая Марию и Шэрил...

“Когда я называю ваше имя, вы должны сказать “здесь”, — проговорила вышеуказанная матрона.

Все пять имен были названы снова. Матрона кивнула и проверила каждое имя, а затем открыла боковую дверь. Главная госпожа исправительного дома и две других женщины вошли из-за неё.   “Дамочки, — сказала главная госпожа после взгляда на список, — пожалуйста, снимите всю вашу одежду, сложите её аккуратно, а сами встаньте у стола”. Прошло пять секунд. Никто не двигался, потому что не мог поверить этому.

“Живо! Сейчас же!” — сквозь зубы промычала главная госпожа. Две из девушек немедленно, плача, повиновались. За ними стала раздеваться и Мария. Вскорости пять обнаженных преступниц, стоя в ряд, ожидало следующих приказаний.

“Шэрил Остин, — начала главная госпожа, — пожалуйста, займите место на этом столе”.

Соседка Марии по комнате повиновалась, забралась на стол, и две женщины, которые вошли с главной госпожой, принялись привязывать её запястья и щиколотки петлями, затягивая пряжки. Когда они завершили работу, то отступили. Четверо товарок увидeли, как бедная Шэрил лежала распростертой на столе, а её большие мягкие ягодицы были выставлены в небо. Девчонка была совсем беспомощна.

“Шэрил Остин, как вы можете увидеть на диаграмме перед вами, попивая алкогольные субстанции до наступления совершенннолетия, а также используя незаконные виды наркотиков, вы нарушаете закон. Конечно, есть кое-что похуже чем это — например, убийство парня-студента, за которое попала сюда ещё одна из воспитанниц... Но из тех, кто здесь стоит, вам удалось совершить наихудшее преступление, и оно будет наказано”.

Теперь все девушки, кроме Марии, уставились в диаграммы и нашли свои правонарушения среди списка. Главная госпожа, продолжая читать лекцию о вреде спирта, завершила с чувством: “Ваша провинность, как вы можете увидеть на диаграмме, наказывается ста ударами по голым ягодицам деревянной палкой. Удары даются по десяти, с интервалом между ними. Любая попытка сопротивления увеличит наказание наполовину, вы поняли?”

Шэрил кивнула сквозь слёзы, бегущие вниз по её лицу.

“Мария Гольдвин, — заявила главная госпожа. — Пожалуйста, я хочу видеть вас на столе”.

Ноги Марии дрожали всё больше по мере того, как она приближалась. Наконец перед самой госпожой она упала на ее колени и запросила прощения. Испуганная девочка обещала, что никогда не сделает ничего такого снова. Она готова была на всё, только бы не лечь под палку. Однако главная госпожа была неумолима, и две женщин начали привязывать её на столе.

Мария почувствовала ветерок между своих широко раздвинутых ног. От испуга она дёрнула ими, а пока госпожа пыталась начать такую же речь, как перед Шэрил, во всеуслышание закричала, что наказание несправедливо, что с виски провинилась Шэрил, так что она и заслужила то, что получила, а что она, Мария, невинная жертва.

“Я велела вам молчать и повиноваться”, — закричала главная госпожа. Мария прикусила язык и кивнула, но видeла, что было слишком поздно. — “Из-за отсутствия внимания ваше наказание увеличивается на двадцать пять ударов”.

Мария от страха начала вопить, но главная госпожа уже взяла в руку палку... Каждый удар заставлял её красивые ягодицы трястись, подобно чёртику из новогодней коробочки. Она взвизгивала после каждой вспухшей полоски на попе. Каждое ужасное прикосновение, вызывающее остро-жгучую боль, отдавалось в позвоночнике. Вскоре она ревела без перерыва. И это было только десять ударов!

Следующие десять пришли после, как показалось Марии, вечности.

Какой-то задней частью своего ума она поняла причину промежутка перед вторым десятком палок. Ей таким образом дали шанс почувствовать разницу между простым лежанием попой вверх и невероятной болью наказания. Она слышала про некоторых девушек, которые любили, когда их лупят палками, так что провинности, находящиеся в списке, они совершают даже нарочно; но Мария не полюбила эту боль совсем. Её попа была в рубцах, а между тем она ничего не сделала! Правда, не было мысли и о какой-то мести, поскольку если бы она была поймана при этом мщении, то должна была очутиться снова здесь — с голым задом, торчащим вверх в неопределенном положении.

Третий комплект палок произвёл рев, которого не издавала даже Шэрил. Боль была тоже. Она знала, что ее попа была уже более красной, чем пачка Marlboro. Боже, это было только тридцать! Впереди было девяносто пять палок, ожидающих своей очереди.

Четвертый и пятый десятки оказались ещё хуже, рёв перешёл в визг, а движения ягодиц стали какими-то непроизвольными.

После ста двадцати пяти палок слезы текли так обильно и свободно, что Мария не могла ничего рассмотреть в двух шагах. Она кричала непрерывно. Когда ей снова дали передышку, она повиляла хорошо выдранной задницей, чувствуя всем телом жар, который излучали её вишнево-красные ягодицы. Первое слово, которое она смогла признести, "откричавшись", было: "О-оо-ой, больно, суки!" Такое оскорбление не могло быть оставлено без внимания мучителями. Марию немедленно снова схватили две женщины и перевернули другой стороной на столе.

"А за это," — зло сказала главная госпожа, — "вы получите исходное наказание снова, плюс два штрафных удара за сопротивление. Ваши двести ударов будут разделены на комплекты по пятьдесят палок... с пятнадцатиминутным интервалом между ними..."

Девушка похолодела, задёргала руками и ногами, заизвивалась. У неё отнялся язык, которым она не могла даже вопить мольбы о прощении. Она подумала, что умрёт, не выдержав двухсот дополнительных палок.

Наказание продолжилось.  Крики Марии исходили из самого сердца, но ничто не могло остановить бессердечную госпожу. После пятидесяти ударов главная госпожа пожаловалась, что рука устала, и передала палку одной из других женщин. Последние три комплекта ударов давались свежей рукой...

Когда Мария, наконец, выбралась из петель, чтобы вернуться на место в строю, то никак не могла перестать орать и плакать. Боль была невероятной. Она удивлялась, как только её голая попа выдержала. При взгляде на заднюю часть Марии соседки, ещё не высеченные, испытывали ужас. Ягодицы были ужасного бордового цвета. Посреди красного отчётливо переплетались уже чёрные и синие рубцы.

Мария понимала, что в продолжении следующих трёх дней придётся стоять в течение работы и еды. А лежать придётся на животе, иначе не удастся поспать — если только перевернуться во сне на спину, всё тело немедленно пронзит боль в распухшей попе, оставшаяся от порки этими ужасными палками. Мария давала себе страшные клятвы вести себя тихо и послушно всю оставшуюся жизнь...

Главная госпожа взглянула на список. “Дженнифер Джонсон, вы следующая...”