Осенние листы мчались вдоль дороги, по которой я шла с остановки автобуса. Дженни, конечно, была права. Я была раздражена, сильно нашумела и бросила свои книги на стол в фойе. Дженни вообще дала учебнику пинка, и мы столкнули его со ступенек спальни. Я включила телевизор, и мы обе рухнули в кровать. “Duran Duran” был сегодня на MTV главным гостем. “Боже, Ник такой здоровенский”, — восхитилась Дженни, глядя на его длинные волосы.

Я любила их музыку, но никогда не думала, чтобы Щербина был как-то особенно хорош. Лично я больше любила Жало. Дженни возражала мне, говоря, что он какой-то дикий, на ее взгляд.

Песня “Отравленная любовь” привела нас в трепет. Мы хотели бы посмотреть видеоклип “Секс”, но такой удачи MTV нам не представило. А папа забрал мою кассету с этой песней и сдал обратно в магазин. Да еще прочитал мне лекцию (при клерках магазина) о том, что приличествует девушке моего возраста. О, дочь сэра Родни Твэйтса никогда раньше не слышала слово “потаскушка”! Так было неудобно... Папа у меня был такой правильный, прямо-таки квадратный. Но зато он был англичанином. А моя мама была чистой американкой. И пока она не развелась с ним два года тому назад, папа был каким-то отвлеченным. Это теперь он попытался сделать из меня образцовую дочь. Он специализировался на крике.

Я перелистала новый “Космополитен”. Кристи Бринкли... Кроме того, я хотела бы быть кошкой Феба. У меня были темные волосы и темные глаза — как у нее. А вот Дженни любила Мадонну. “Эй, — сказала я, обнаружив “Космо-викторину”. — Как ты насчет ответить на викторину?”

Дженни засмеялась, переворачиваясь на живот и беря журнал. “Дай-ка посмотреть...” Она посмотрела викторину и ухмыльнулась: “О, мой Бог! Да! Крутые призы! Давай, читай, что там”...

Мы спорили о том, кто больше красил волосы - Синди Лаупер или Ами Манн, когда услышали хлопанье внешней двери. Громкое хлопанье. “Это твой отец вернулся!” — пропела Дженни, имитируя английский акцент. Я услышала шаги папы на ступеньках, они достигли уровня моей двери, а потом дверь распахнулась. “Привет, папа!” — сказала я, но моя улыбка медленно испарилась, когда я посмотрела на его лицо.

Он даже не сказал мне “Привет”. “Арабелла, спустись со мной вниз, пожалуйста”, — сказал он мягко, но нервно. Я знала, что начинаются какие-то проблемы. Но что я сделала? “Зачем?” — спросила я. Он ответил: “Чтобы пройти со мной кое-куда”.

Покосившись на Дженни, в точности так же озадаченную, я соскользнула с кровати и пошла за ним вниз. Он прошел к моему учебнику по истории , лежащему на полу, посмотрел на книгу, потом на меня. Я вздохнула: “О Боже, папа!”... “Сколько раз я говорил тебе об оплате школьной собственности?” — спросил он. “Полтора миллиарда раз”, — я смотрела на него очень нагло и самодовольно. “Молодая леди, — серьезно ответил он. — Я боюсь, что Дженнифер — это часть проблемы с твоим поведением. Она плохо влияет на тебя, Арабелла. Раньше ты никогда не использовала со мной этот тон”. Я стреляла глазами в ответ на его противный взгляд: “Но папа, ты же слышишь меня в сотый раз, папа!” Неужели он опять начнет свою ту же глупую лекцию? Я уже поворачивалась, чтобы уйти, но он взял мою руку твердо и потянул меня назад. “Я не закончил с тобой, молодая леди”, — сказал он твердо. — Теперь ты будешь слушаться меня и сообщишь Дженнифер, что ей нужно идти домой, что ты наказана”. Мои глаза засверкали, я сжала зубы подобно кошке. У меня не было стремления сообщать ей такую вещь.

“Я не знаю, что делать с тобой еще... не знаю больше, Арабелла, — продолжал отец, вздыхая. — У меня теперь очень низкое мнение об американской образовательной системе. Помнишь школу-интернат в Англии, о которой я с тобой говорил? Я думаю, это может стать твоим последним курортом...”

“Но ты же не отошлешь меня прочь”, — сказала я, уверенная в том, что он снова просто пугает. Он делал мне много угроз, но никогда не исполнял ни одну из них.

“Нет, Арабелла, отошлю! Ты знаешь, мне звонил Дирдикон две недели тому назад, когда я забирал тебя из школы после твоего прогула. Помнишь?” Я помнила. Он был тогда взбешенным. Я никогда не видeла его таким сердитым. “Так вот, пока ты там ждала, я поговорил с директором, доктором Касаубоном. Все очень просто — заберу и отошлю в Англию!”

Я открыла рот. Он серьезно? Я решила не обострять отношения и промолчала. “Теперь, — продолжал он. — Иди наверх и пошли подругу домой. А затем продолжим нашу небольшую дискуссию”.

Я возвратилась в комнату. Я хлопнула дверью, чтобы выразить свое возмущение. “Дженни, мой папочка двинулся от какого-то ирреального толчка, — сказала я. — Он хочет, чтобы ты шла домой”. Дженни встала: “У тебя проблемы?” “Да нет, неприятно. Ну ладно, увидимся завтра в школе, о кэй?” Дженни надела куртку: “Конечно. Расскажи потом, что случилось”.

Я проводил ее вниз. Папа ожидал около двери. Дженни бросила понимающий взгляд и взяла книгу, лежавшую на полу: “Благодарю вас, мистер Твэйтс”. — “До свидания, Дженни”. Папа закрыл за ней дверь и повернулся ко мне. Я уставилась на него: “Что?” — “Арабелла, почему ты такая упрямая, откуда такой презрительный взгляд? Разве я не сделал все, что мог, для тебя?”

Я вздохнула.

“Ну почему ты такая враждебная? Я же не неприятель, Белла”.

“Конечно. Это все?” — спросила я.

Он тонко улыбнулся. “Очень хорошо. Поскольку ты сама настояла, постоянно дерзя всем подряд...” Он открыл стол и вытащил кипу бумаг — что-то вроде делопроизводства. “Вот твои бумаги, о том, что тебя допускают в школу Дирдикон. Все, что они требуют, — это подпись. Одна твоя выходка — и я подпишу. Это твой последний шанс, чтобы вернуться к порядку, Арабелла. Твое следующее нарушение этикета будет последним разом. Я тебя предупредил?” Я пристально посмотрела в делопроизводство. Это было подобно предложению посидеть в тюрьме. “Да...”, — пробормотала я на выдохе.

“Хорошо, умная девушка. Ты предупреждена. Теперь я скажу, чего я от тебя хочу — ты должна прилежно учиться и вести себя прилично. Ты должна перестать надевать эти дурацкие шорты, носить приличную школьную униформу!... Или ты будешь наказана очень строго, я могу гарантировать тебе...” Он устал. “Хорошо, — сказала я тихо. — Я огорчена, папа, я не сделаю этого снова”.

“А теперь я хочу, чтобы ты шла в свою комнату, Арабелла, и постояла в углу следующие пятнадцать минут. Я пойду и проверю. А в течение следующих двух недель я тебя сажаю под домашний арест. Никакого телефона, никакого MTV, никакого стерео, никаких парадных выходов. Будешь делать домашнюю работу и уроки — вот и все”. Сказав это, он указал в направлении моей спальни.

“Да, папа”, — сказала я, подтягивая юбку. Медленно я поднялась наверх в мою комнату. Я ненавидeла то время, которое нужно простоять в углу. Это хуже, чем если меня нашлепать по заднице. Пятнадцать минут казались подобными пятнадцати часам. Или пятнадцати годам. Это было пыткой. Я была унижена тем, что стояла там, как будто мне пять лет.

Когда мои пятнадцать минут были позади, папа сообщил мне, что пора делать мои уроки. Я со злости бросилась на кровать и пристально посмотрела на черный экран телевизора. Больше всего я думала о том, что папа угрожал послать меня отсюда. Что там у него произошло, чтобы он захотел меня перебросить через половину земного шара? Папа в последнее время включился в нефтяной бизнес и работал для NASA. Это было все, что я знала относительно его работы. Несомненно, он не мог меня никуда отослать...

И тем не менее, я аккуратно сделала мою домашнюю работу.

На следующее утро Дженни встретила меня на нашем обычном месте, за почтовым ящиком — и мы прошли на остановку автобуса вместе. “Ну и что твой папа сделал?” — спросила она. Я отвела мои глаза. “Ох, теперь угрожает, что отошлет меня в школу-интернат. В Англию”.

Я увидела расширенные глаза Дженни. “Это он серьезно? Думаешь, он это сделает?” — “Да ни за что! — рассмеялась я. — Он слишком большой обманщик”. Дженни улыбнулась непостижимо. “О, у меня сейчас родилась идея...” — “Какая?” — Дженни прикрыла губы рукой: “Хочешь, прогуляем сегодня?” “Да, — сказала я. — Но я что-то боюсь. Папа так разозлится из-за этого”.

“Но ты же сказала, что это он не серьезно о школе-интернате” — “Он-то нет. Он дразнит меня этим. Но он велел мне даже не выходить гулять в течение двух недель”. Дженни нахмурилась, а потом стала дразниться. “Он заземлил тебя? Посадил под арест? О, Белла, ты ему позволила управлять своей жизнью?” Я хотела извернуться. “Дженни...” “Хорошо. Ты моя подруга или нет?” — “Конечно, я подруга, я просто не хочу больше обострять проблемы с ним; вот и все”.

Дженни отвернулась. “Да, вроде бы и подруга, но...” Она уже уходила прочь. “Подожди! Дженни!”... Она остановилась и обернулась, смотря на меня. Я глубоко вдохнула. “Хорошо. Я прогуливаю с тобой. Но папа меня убьет...”

Мы прошли на бульвар, где могли бы побродить вокруг незамеченными. Никто — ни полицейские, ни родители — не должны интересоваться, если они увидят двух девушек в школьных униформах. Мы же смотрелись как явные прогульщицы.

Мы отправились в маленький магазин “Eve” — туда, где мы покупали все наши подростковые аксессуары. Флюоресцентные серьги, штырьки, кривые цепочки, дешевые кольца и браслеты. Дженни и я присмотрели ожерелье в виде разбитого сердца. Мы не собирались за это платить, конечно. Дженни отвлекла продавщицу, пока я скользнула рукой в мой карман. Я была нервной, поскольку очень не хотела быть пойманной. Дженни крала здесь вещи изредка, но я обычно все-таки покупала. Дженни-то была фокусником и дипломатом в этих делах.

“Эй, Белла, взгляни на это!” Я проходил к стойке, где Дженни восхищалась чем-то. “Что такое?” Она указала на неоново-розовый шелковый шарфик. “Это — тебе! Ты должна носить это на волосах. Это будет смотреться так классно, так сочно!” Я посмотрела на шарф. Это было круто. Он был флюоресцентным. Я любила потрясать окружающих розовым. Папа ненавидел мою одежду, но он терпел большинство из того, что я носила.

“Ну что, придем сюда, Бел? Да нет! Твой папа никогда не купит это для тебя!... — дразнилась она. — А главное же, у тебя теперь неподвижность в четырех стенках, правда? Никак нельзя даже посмотреть на шарфики!”

Я нервно посмотрела вокруг. Дженни стояла перед мной, блокируя направление на кассира. Быстро, словно крупье в Лас-Вегасе, я схватила вещь и забила тонкий шарф в карман моих джинсов. Ловко! Дженни одобряюще кивнула. Но на обратном пути меня ждал подвох. Я прошествовала через зал слишком поспешно. Дженни спокойно вышла на улицу, а я была остановлена холодной рукой за плечо. “Мисс? Я думаю, вам нужно вернуться. Пожалуйста”.

Я съежилась, медленно поворачиваясь, чтобы встретиться с владельцем этого твердого мужского голоса. Человек постарше стоял, смотря на меня вниз каменными глазами. Я решила прикинуться. “Почему? Что Вы хотите?” — спросила я, пытаясь выглядеть беззаботной. Он поднял брови. “Молодая леди, мы можем пойти по легкому пути, а можем и по жесткому. Выбор за вами”. Волна жара залила мое тело, угрожая обмороком. Я могла бы услышать сердце, как оно бьется в ушах. Мою кожу щипало, а ноги вдруг похолодели. Дженни должна была прибыть ко мне на защиту, но ее не было видно.

“Ищете вашу подругу?” — спросил человек. — Она испугалась и убежала. Мы проверим, не унесла ли и она чего-нибудь”.

Моя челюсть так и отпала. Дженни сбежала и бросила меня! Это было неслыханно. Была ли она здесь вообще?... А между тем человек повел меня в служебное помещение. Я почувствовала, что попалась. Попалась на воровстве в магазине. У меня не был выбора. Я сопровождала его в служебное помещение. Он предложил мне складной стул. “Позвольте вам показать видеозапись камеры № 6, — сказал он. — Видите, вот вы спускаете скомканный шарф вниз вдоль ваших брюк...” Я содрогнулась. Это было невыносимо. Меня поймали.

“Вы не согласны, вы отвергаете это?”

Я моргнула. “Нет, никогда. Я... я согласна. Я не...” Это было жалко. Очень жалко. “Очень хорошо, тогда мы вызываем вашего отца и пусть он заберет вас. Скажите, как ему позвонить. Я вижу странную выпуклость в ваших джинсах — ее не было там, когда вы вошли в магазин... Сколько вам лет, дама?” Я едва ответила: “Двенадцать”. “Та-а-ак... А когда же вы учитесь в школе?” Я не отвечала. Я думала, что сейчас проснусь. Это же шутка, это сон. Остановитесь, я хочу сойти!

“Как ваше имя, молодая леди?”

Я посмотрела на него. Вот еще, чтобы я сообщила ему мое имя! Я попыталась придумать фальшивое имя, но он, не дождавшись ответа, встал со стола: “Я дал вам шанс сотрудничать. Или вы хотите быть заключенной в тюрьму?” — “Нет!” Это же он несерьезно. Двенадцатилетних не заключают в тюрьму. “Хорошо, это неприятно, но запись о вас будет послана в центр задержания малолетних. Они захотят оштрафовать ваших родителей, а вы их не называете. Тогда вас и пошлют в исправительный дом по приказу судьи. И это все из-за шарфа?” Я стиснула колени: “Нет”. “Тогда я предлагаю вам сотрудничать”.

Он подошел к двери, ведущей в торговый зал, и выглянул в нее: “Мэри? Вы могли бы войти сюда на минуту?” Он сел снова; продавщица вошла. Ей было лет восемнадцать. “Да, сэр?” — “Эта девушка отказывается сообщит мне свое имя”.

Она посмотрела на меня, затем обернулась к хозяину и легко сказала: “Ее имя — Арабелла Твэйтс, ее отец работает для NASA. Вы сейчас можете позвонить ему на работу”. — “Откуда вы знаете?” — “Ее подруга как-то рассказывала мне”. Наябедничав, девушка бросила на меня последний взгляд и исчезла за дверью.

Я была вне себя. Продавщица знала меня со слов Дженни! Я не могла поверить этому — Дженни меня выдала. Я услышал бумажный шелест и увидeла, что мужчина листает телефонную книгу. Мне подали трубку. Мое сердце колотилось. Я кивнула. Я услышала голос папы. Я сглотнула. “Папа?”

Тишина. Он знал, что если я звоню, значит, у меня должны быть проблемы. “Да, Арабелла?” Я опять вдохнула поглубже. “М-м-м... У меня… у меня некоторые проблемы, — прошептала я. — Я на бульваре”.

Он помолчал. “Та-ак, я вижу, — сказал он наконец, — ты прогуливаешь снова...” — “Да. Но папа, я... проблема больше, чем это... Я в магазине “Eve”. Я могла почти почувствовать гнев, излучающийся от него через телефонную линию. Была длинная пауза. Он крикнул: “Хорошо! Сиди там! Я буду”.

Дурное чувство снизошло на меня, пока я передавала телефонную трубку обратно. Менеджер отключил телефон. Ожидание тоже было пыткой. Почти час. Я не осмелилась даже ни о чем спрашивать менеджера. Когда папа наконец прибыл, я затряслась от страха. Я понадеялся, что он увезет меня домой, чтобы сорвать на мне зло. Я не хотела быть униженной перед менеджером магазина.

Он шагнул в служебное помещение и поздоровался с мужчиной: “Добрый день, сэр. Я так огорчен, что моя дочь вызвала проблемы... Арабелла, посмотри сейчас же на меня!... Рассказывай!” Я подняла глаза.

“Я пропустила школу с Дженни, — начала я, дрожа телом и голосом, — и мы пришли сюда... а здесь...” Стояла тишина. “И я... получилось так... — я закрыла лицо руками. — Я попыталась украсть некоторые вещи...” Боже, наконец-то я сказала это. Я полезла в мои джинсы и извлекла шарфик.

“Ты горда за себя, Арабелла?” — укоризненно спросил папа.

Я съежилась. Невыносимое, глубокое разочарование звучало в его голосе. Я хотела бы броситься к нему в ноги, попросить прощения. Я трясла головой, слезы стояли в моих глазах, угрожая пролиться по лицу.

“Встать!” Я задрожала, схватилась за край стула и поднялась. “Арабелла!” Он перешел почти на шепот. “Арабелла, это — конец, — сказал он, чрезвычайно серьезный, как бы принимая решение. — Ты поняла?”

Мои ноги задрожали. О Боже, я знала, что это означает, но теперь было слишком поздно. “Папа, я огорчена, — пролепетала я сквозь слезы, — я никогда не сделаю этого снова! Я обещаю!” Мой голос сорвался, и я растворилась в горестном плаче. Папа отнял руки от моего лица: “Арабелла, слушай меня. Это конец твоей безответственной жизни в этой дурацкой стране. Я собираюсь удалить тебя от искушений, которым ты не склонна сопротивляться: Дженнифер, бульвар... Ты собираешься в старую добрую страну и там поживешь среди дисциплины. На самолет завтра же вечером!”... Все в мире для меня разом выцвело, осталось только эхо слов, “старая добрая страна” и “школа Дирдикон”.

Папа проигнорировал мои слезы. “А прежде, чем мы уйдем, я хочу показать этому джентльмену, что ты не избегнешь наказания”. Менеджер одобрительно кивнул при этом. “Сэр, что за деревья — вот те, что растут вдоль всего бульвара?” “Орешник или ольха, не знаю”, — ответил магазинщик. Я побледнела и зажмурилась. Но папа уже поворачивался ко мне. “Да нет, — сказал он, — это береза. Очень хорошо, Арабелла. Теперь я хочу, чтобы ты прошлась и наломала несколько прутьев от этих деревьев”. Я набралась и тихо попросила его: “Давай сделаем это дома, папа? Пожалуйста, не здесь, папа”.

Он твердо потряс головой. “Я не хочу больше тебя слышать. Ты должна быть счастлива, что не угодила в полицию. Теперь делай, как я говорю, или я позволю господину сейчас тебя наказать”.

Я была обречена. Мои ноги были сделаны словно из свинца — так медленно я тащилась на улицу. Я стояла перед березой и мрачно глядела на ветки. “Арабелла!” — послышался сзади подгоняющий голос. Папа ждал. Я вздохнула, нащупала средний по размеру сочный прут и сорвала его. Он оторвался с мясистым щелчком. Я съежилась при этом звуке и представила его скоро около себя. Я сорвала еще три прута и отправилась в обратный путь. Волоча ноги, я возвратилась к папе. Я передала ему прутья с дрожью в руках и закусила губу, чтобы остановить тряску. Папа сложил их вместе и связал куском шпагата. Он рассек прутьями воздух со свистом пару раз, заставив меня сморщиться. От звука моя кожа покрылась мурашками.

Папа повернулся к менеджеру магазина. “Сколько розог дали бы вы ей?” Я почувствовала холод в районе желудка. “Ох, я не знаю, — сказал тот. — Оставляю это вам. Сами решайте, будет ли она наказана...”

“Она будет, — заверил папа. — Вам не нужно иметь ни малейшего беспокойства об этом”. Он поворачивался ко мне. “Эй, молодая дама, ты заслужила шесть ударов. Я думаю, это будет громко. Поскольку мы не дома, я не буду тебя оголять, но дома я бы тебе показал по полной программе, поняла?” Я подавила рыдание. Мои колени дрожали. Моя кожа чесалась. Он потянул стул на середину комнаты и закрыл офисную дверь. “Наклоняйся, Арабелла. Расстегивай и опускай брюки. И кстати, в последний раз я вижу тебя в джинсах. С этих пор ты будешь одеваться более подобающе для девушки”.

Я бросила взгляд, полный ужаса, на второго свидетеля, но успела подчиниться прежде, чем сообразила — расстегнула джинсы и потянула их до моих колен, краснея от стыда, что видны мои белые хлопковые трусики. Я нагнулась над стулом и напряглась в ожидании первого удара. Папа свистнул березой и в первый раз обжег мое тело. “В английской школе, — заверил он, не слушая мой стон, — тебя получше познакомят с розгой, Арабелла. Я желаю, чтобы тебя она жалила на первых порах почаще. В школе Дирдикон это произойдет скоро. Это самая строгая школа, которую я знаю, почему я и выбрал ее для тебя”.

Он снова поднял прутья, и я опять сжалась. Он больно хлестнул мой зад второй раз. Я взвизгнула и схватилась руками за попу. Папа схватил мои руки и отбросил их на место. “Два”, — сказал он и стегнул снова. “Три”. Вот теперь он начал жалить еще больнее. Я завопила. Моя попа извивалась над стулом. Я чувствовала прикосновение березы еще раз. “Пять”.

“Выучили мы тебя, Арабелла?” — спокойно спросил он, трогая прутом мои трусики. “Да, папа!” — хныкала я. “Хорошо. Шесть”. Розга свистнула — я опять завизжала и дернулась. “Говори, чему выучили”, — попросил папа.

Я прорыдала: “Никогда-а-а... не выходи-и-ить... на бульвар. Пожалуйста, папа, я буду-у-у... хорошей... Я обеща-аа-аю!” Мне было больно и стыдно. Я вопила, жалко сопя. В отупении, я потянула джинсы назад, морщась по мере того, как они касались моей болезненной попы. Папа погладил мои волосы. “Это хорошо, — сказал он мягко. — Я прощаю тебя. Но завтра вечером ты все равно будешь в самолете”.

Мы вернулись домой. Я сопела: “Пожалуйста не отсылай меня!” Он похлопал по моей щеке. “Но я должен. Это для твоего же собственного добра. Поверь, я вижу, что тебе нужна дисциплина”...

Я не чувствовала легкий удар от папы в кровати, но догадалась, что он должен был быть. Я проснулась следующим утром, с опухшим от слез лицом и болезненным задом. Сначала я подумала, что все вчерашнее было страшным сном. Но следы от прута на моем заду подразумевали совсем другое. Я безнадежно осмотрела мою комнату. Приколотые записки и изображения лошадей покрывали розовые обои. Статуя лошади Брайера украсила стеллаж вместе с “Май Литтл Пони”, подаренным Дженни. Наверное, она его тоже своровала. Я чувствовала комок в горле, потому что я понимала, что потеряла все это. Меня не разбудят больше на этой кровати. Я не дотянусь до будильника утром. И я не увижу никогда больше Дженни.

Я бросилась снова на кровать и начала плакать. Я рыдала, пока не услышала открывающуюся дверь. Я знала, что это был папа, и поэтому проигнорировала его.

“Белла, — сказал он тихо, — поехали!”

“Уезжать?!” — завопила я и съежилась, но тут же почувствовала его руки на моих плечах, мягко выталкивающие меня из-под покрывала. Я немного сопротивлялась, но он твердо удержал меня, без слов поднял с кровати и уложил... у себя на колене. Я словно обезумела и хотела закричать, но только захныкала в его рубашку. Однако удара по попе не последовало. Словно я была пятилетним ребенком, он меня нежно покачал. “Маленькая девчонка, — сказал он. — уже время. Тебе нужно упаковываться”.

Эти слова выжали из меня еще больше слез, но эффект на него они произвели наименьший. Я вытерла глаза рукавом пижамы, сопя и смотря в пол. Я не хотела встретиться с ним взглядом. Он принес мой чемодан — и я опять едва подавила рыдание. “Возьми всего несколько вещей. Я вскоре пошлю тебе остальные. Наш самолет отправляется через два часа. Приступай”. Я смотрела на него широко раскрытыми глазами. “Два часа?” Он кивал: “Всего два часа, Арабелла. И ты оденешься соответственно. Я думаю простой черной юбки и белой рубашки будет достаточно”.

Подавленно я собрала вещи, без которых, я знала, не смогу чувствовать себя живой: мои любимые книги и журналы, мой дневник, моего любимого коричневого плюшевого пони, который я получила на Рождество несколько лет тому назад.

Папа не хотел тратить лишнего времени. В Британскую Каледонию мы должны были прибыть в девять часов следующего дня. Когда мы наконец приземлились в Лондонском Гатвике, я давно горела желанием встать и пройтись. Это было пытка — сидеть так долго! Я проспала большую часть десятичасового полета, но время, которое я бодрствовала, было ни в коем случае не приятным. Мой зад был хорошо высеченным, прямо таки полосатым от березки, так что я суетилась и ерзала на месте. Папа меня пожалел, предлагая мне подушку для сидения, но я отказалась.

Англия встретила нас мрачным, туманным небом. Шел дождь. Он когда-либо переставал лить здесь? Он лил с тех пор как в последний раз, девочкой, я летала сюда к дяде и дедушке. Такси уже ожидало, так что папа повез меня в школу. Замок Дирдикон виднелся на фоне бледного серого неба подобно поместью-призраку из готического рассказа. Я была уже готова увидеть дубинки, вылетающие из окон, а то и гроб посреди главного холла.

Я уныло потащила ноги, следуя за папой. Он провел меня в кабинет с надписью “Headmaster”. На минуту я осталась одна. Комната была большой и пугающей.

“Арабелла?” — услышала я. Папа стоял передо мной с другим мужчиной, примечательным своей негнущейся верхней губой. Очевидно, никакого юмора он совсем не понимал и никогда не улыбался. Он был очень высоким, вероятно, под два метра, с бисерными небольшими глазками и длинным острым носом, подобным носу ласки или лисы. Холодный, безличный, деловитый, он тоже пугал меня. Правда, я внутренне хихикнула при имени “Мистер Мак-Чоакумчайлд”, прозвучавшем в моих ушах. Папа часто читал мне нотации, говоря, что это человек умеет приучать к дисциплине непослушных девчонок. Я так удивилась, что это был он!

Папа представил его: “Доктор Касаубон, директор Дирдикон-скул”. Безо всяких эмоций этот реликт сжал мне руку: “Добро пожаловать в Дирдикон, Арабелла”, — сказал он как-то автоматически. Его голос был подобен шуршащей в ушах наждачной бумаге. Никакого тепла в его “добро пожаловать” совсем не было. Я потрясла его руку. Как я и ожидала, рука представляла собой ледяной холод.

Папа объяснил, что он и Мак-Чоакумчайлд служили военно-морском флоте вместе. Итак, они были приятелями. Да-а-а, у папы был плохой вкус на выбор компании! Я оглядела украдкой офис, любопытствуя, каким декоратором был этот директор. На стенке висела пресная импрессионистская картина. На другой — дурацкая сцена охоты на лису.

Он о чем-то жужжал, но я не слушала, пока папа не стукнул меня легонько по затылку: “Арабелла, — сказал он низким голосом, — внимание, пожалуйста. Доктор Касаубон говорит”. Я попыталась послушать, но он был таким холодным и отдаленным... Как он дошел до того, чтобы быть ответственным за школу для девушек? Вероятно из-за того, что он их запугивал. Я знала, что буду ненавидеть его. Он кажется, меня уже ненавидит. Вдруг я задрожала. Он говорил теперь о розге. Я покраснела, помня папино последнее наказание. Любой учитель в этой школе, выходило из слов лисьего носа, мог высечь меня за любое нарушение, даже за небольшое. И это должно быть сделано по моему голому заду! Я была полностью не готова для такой строгости. “И конечно, — продолжал директор, — вы также подвергнетесь дисциплине префектами”. “Что за префекты?” — спросила я глупо. “Ваши сверстницы, студентки, учащиеся лучше и прилежнее вас”. Мой рот раскрылся. Папа и Касаубон обменялись взглядами. Затем папа сказал тихо: “Арабелла, это трудно для американской девушки, но придется попробовать, чтобы приучиться к порядку”. Доктор Касаубон добавил покровительственным голосом: “В английской образовательной системе мы часто полагаемся на более старших учениц, чтобы осуществлять дисциплину”.

Идея сбивала меня с толка: “Так значит, какая-то другая девушка может побить меня?” Они даже не вздрогнули при этом моем восклицании, хотя папа казался немного волнованным. “Префекты имеют полномочия над вами, девушка, они вас не бьют, а наказывают, чтобы вы слушались. Чем лучше вы будете слушаться, тем реже и менее больно вас накажут. Если же вы непослушная, вас будут часто сечь розгой или шлепать собственным ботинком от униформы”.

Мои глаза и уши сообщали мне вещи, непостижимые для моей головы. Префекты? Униформы? Была я в школе или я поступила в армию? Директор остановил глаза на моем лице: “Кажется, вы не в состоянии понять. Это прискорбный признак всех наших американских учениц, когда они прибывают, — сказал он, улыбаясь тонко папе. — Возможно, практическая демонстрация может оказаться полезной. С вашего любезного разрешения, сэр Родни?” — “Да, доктор Касаубон, — ответил папа. — Я думаю, что это может быть просто нужно моей дочери”. Оба поднялись с их стульев, возвышаясь над мной. Я встала так же быстро, так как не хотела быть ниже.

“Пройдите со мной, Арабелла, — приказал директор, отходя к двери. — Пришло время встретить вашего хаусмастера”. Я посмотрела на папу, почти ожидая, что сейчас меня положат на какой-нибудь стул и отшлепают. Но мы лишь прошли вниз по длинной прихожей, в отдельное крыло замка. Какая-то девушка прошла мимо нас. Она была одета в униформу и смотрелась не человеком, а роботом. Я съежилась. Она не подняла на нас глаза, но на самом деле она, кажется, плакала.

Доктор Касаубон постучал в дверь с надписью “Housemaster” — и мы были громко приглашены войти. Человек, который был, как я предположила, хаусмастером, поднялся из-за его стола и улыбнулся мне. Я удивилась и пристально посмотрела на него. “Я мистер Стюарт, — сказал он, подавая мне руку. — А вы, должно быть, Арабелла Твэйтс”. Стюарт выглядел года на 42, атлетического сложения, угловатый. Глубокие, проницательные глаза. Он был красивый, поразительно красивый мужчина. Я потрясла его руку и кивнула. Он поднял брови. Я моргнула. Что он хотел?

“Мы ждем, что вы будете называть всех здешних учителей СЭР”, — объяснил он терпеливо. Боже, я ненавидела это! Ненавидела говорить “сэр” или “мэм”, любую такую глупую формальность! Он все еще держал мою руку и глядел на меня в ожидании. “Да, сэр”, — пробормотала я. Так претенциозно! Он вдруг показался мне менее красивым.

Мак-Чоакумчайлд проговорил громко за моей спиной: “Мы верим, что мисс Твэйтс нуждается в самых жестких из наших методов дисциплины, мистер Стюарт. Возможно, вы можете ей помочь это понять. Она должна посмотреть на порку”. “Несомненно, доктор Касаубон, — ответил хаусмастер. — У меня есть одна молодая дама, которую через пятнадцать минут я вызвал на порку. Она, знаете ли, как раз решила, что школьные правила написаны для других, а что она освобождена от ответственности за их соблюдение. И вот теперь мы посмотрим, как она изменит свое мнение”.

Я чувствовала, как горячеют мои щеки. Они хотят мне показать, как эту бедную девушку будут сечь! Доктор Касаубон казался очень самодовольным, ему понравилось мое неудобство, мой стыд. Мистер Стюарт казался более понимающим. Он был, очевидно, очень строгим, но он был скорее добрым, как папа. Я чувствовал какое-то тепло от него, чего не было совсем в Касаубоне.

Наконец роковой момент наступил. Раздался стук в двери, и мистер Стюарт сказал “Войдите”. Девушка моего возраста вошла и посмотрела удивленно, увидев всех нас. Она казалась нервной, но не повалилась в ужасе, как я ожидала. Мое сердце хотело бы выскочить ей на помощь. “Да, Кэлин, войдите, — сказал хаусмастер, — идите сюда, садитесь. Я буду иметь дело с вами”. Девушка сeла около меня перед окном, и я увидела ее косую усмешку. Как она могла быть такой бесстрашной? Она напомнила мне немного Дженни в минуты ее смелости. Я помнила один раз, когда Дженни была наказана матерью за проказы в гимнастическом зале и смеялась все время шлепания. Я завидовала ей. Я знала, что никогда не буду столь самоуверенной в подобном положении.

“Кэтлин, — вызвал ее хаусмастер, договорив с директором, — ну-ка, подойдите к столу, пожалуйста”. Она встала и оперлась на стол хаусмастера. “Да, сэр,” — сказала она приятным голосом. Этот голос вдруг поразил меня: как легко слово “сэр” слетело с ее языка! Я все еще восхищалась ее смелостью. “Вы не будете такой бодрой, молодая леди, когда узнаете, — убедительно сказал Стюарт, — что сейчас получите шесть ударов розгой за ваши неудачи и неловкости. Это произойдет здесь перед доктором Касаубоном, сэром Родни и Арабеллой, нашей новенькой, которая должна запомнить вместе с вами этот урок”.

“Я понимаю, сэр”, — сказала она храбро. Я не знала, что она выдавала напоказ храбрость, поскольку в кабинете была большая аудитория. У нее было слишком много гордости, чтобы позволить видеть ее простой испуганный плач. “Очень хорошо”, — сказал красивый мучитель. Он пошел к столу и открыл его. Я не могла увидеть, что там было, но представила себе, что ящики должны были быть заполнены всеми устройствами пытки школьницы! Он вытащил длинный, тонкий, гибкий искусственный прут и согнул его в руках. Он встретил взгляд Кэтлин, которая теперь уже не могла отвести глаза от розги. “Вас ведь уже секли этой штучкой, так чего же вы ждете, юная леди? — спросил Стюарт. — Я должен опять сделать это”. Глаза Кэтлин расширялись, она оставалась в оцепенении. Наконец она медленно протянула руки назад, задрала черную юбку, взялась за резинку белых трусиков... Она сомневалась в течение секунды, а затем сделала это. Белая-белая попа и молочные ляжки засверкали перед всеми нами. Я поняла, что загорать здесь девочки не ходят совсем и сжала пальцы рук. Доктор Касаубон проговорил тускло с другой стороны: “Кэтлин, я хочу, чтобы вы считали громко для меня, вы поняли?” “Да, сэр”, — я услышала легкую дрожь в ее голосе теперь.

Я чувствовала, что мой собственный зад сжимался, когда мистер Стюарт поднимал прут высоко в воздух, а потом резко опускал его вниз. УДАР! Она завизжала и выгнулась, чтобы ослабить боль в попе. Я задрожала, но не могла отвернуться прочь. “Один, сэр”, — плаксиво пролепетала она, стискивая зубы против воли. Я снова услышала свист розги по воздуху — и УДАР! — как он влепил по ее бедному заду! Она взвизгнула снова и простонала: “Два, сэр”. УДАР! Кэтлин завопила и заколотила ладонями по столешнице. На белой попе красовались три красных полоски. Мистер Стюарт взял ее за руки и установил их обратно на край стола. Она собралась с духом: “Т-тр-тр-три, сэр”.

Он поднял гибкую розгу снова и снова. Первая слеза обиды покатилась из моих глаз. Ведь это меня должны вот так уложить на стол с голой попой! Я съежилась уже в который раз. Он еще раз стегнул по ее заду. УДАР! На этот раз она почти подпрыгнула. Я увидела ее лицо — она несомненно плакала, хотя и боролась со слезами. Я хорошо знала это чувство. “Четыре, сэр”, — она хныкала, как маленькая девочка. УДАР! Теперь она зарыдала. Эта смелая, живая девушка, которой мне казалась Кэтлин несколько минут назад, теперь орала со всхлипываниями. Когда ее крики затихли, Касаубон подсказал ей: “Я жду, Кэтлин”. — “П-п-пя-пять, сэр”. Я понаблюдала за последним ударом. Но на этот раз я наблюдала за мистером Стюартом. Не было никакой дикости, никакой злости в его глазах, никакого плохого намерения. Он выполнял долг. Лицо его было потрясающе спокойным.

Последний удар упал — и она утонула во всхлипываниях, вытягиваясь над столом и извиваясь всем телом. Наконец она перестала плакать и пролепетала: “Шесть, сэр”. Стюарт приказал ей встать. Она потянула юбку вниз, а трусы со страшной гримасой — вверх. Она сопела так жалобно, что я посмотрела на нее. Она была унижена.

“Теперь, Кэтлин, какой вывод вы сделали для себя?”

Она глубоко вздохнула. “Я сделаю все-е-ооо, что вы приказываете, сэ-э-э-эр. Я не буду больше такой непослу-у-ушной...” Я плотно закрыла глаза, не собираясь смотреть на это самоосуждение. Я сочувствовала ей, хотя... хотя она теперь стала такой трусихой! Мистер Стюарт одобрительно кивнул. “Вы опять хорошая девушка, — сказал он. — Так когда мы повторим эту порку?” — “Никогда, сэр”. — “И вы исполните любые приказания, которые я дам вам с этих пор?” — “Да, сэр”. — “Очень хорошо. Вы свободны”.

“Благодарю вас, сэр”. Кэлин подняла головку. Она прошла в дверь; мои глаза сопровождали ее, пока она уходила. Прежде, чем закрыть дверь, она опять украдкой оглянулась. Она УЛЫБАЛАСЬ мне!... Неужели у нее все было напоказ? Неужели на деле ей не было больно?

Папа и эти мистеры посмотрели на меня. “Хорошо, Арабелла?” — сказал доктор Касаубон. — Вы узнали сегодня что-нибудь новое?” — “Да”, — ответила я. Но папа вдруг возвысил голос: “Да, что?”... Я сглотнула, заставляя мои губы произнести ненавистное слово: “Да, сэр”. Папа улыбнулся. “Хорошая ты девушка, Белла. Ты уже начинаешь учиться”.

Я возвратила ему улыбку. Да, думала я. Я несомненно буду учиться.