— Я уже не маленький мальчик больше! — кричал Бобби своей матери.

— Может быть и нет, — звучало в ответ, — но я собираюсь надрать тебе попу, как маленькому мальчику. И никогда не спорь со мной. Я же предупреждала тебя?

— Да, мама, — ответил тринадцатилетний сын. Его упругая белая попа, кажется, попала в проблему.

Он попросил маму, чтобы она разрешила ему погулять допоздна. Мама сказала «нет». Он стал спорить с ней — и вот оказался в положении «маленького мальчика».

— Иди-ка сюда, — приказала мама. — Ложись ко мне на колени!

— Ну пожалуйста, мама, — попросил Бобби, — я слишком большой, чтобы меня шлепать.

— Ты споришь после того, как я предупредила тебя? — не слушая его, повысила голос родительница. — Единственная вещь, для которой ты слишком большой — твои трусы! Снимай джинсы!

Зная, что несогласие приводит к значительно худшим результатам, когда домой придет отец, Бобби медленно снял джинсы прежде, чем подойти к матери. Она быстро нагнула его голову и уложила животом к себе на колени. В ее руке возникла щетка для волос.

Хлясть! Это начала взлетать щетка. Хлясть! Хлясть!

Крещендо шлепков приходилось прямо на тонкие трусы Бобби, едва защищающие ягодицы. Скоро он заизвивался и слегка стал дергать ногами, мягко всхлипывая.

После тридцати шлепков мама остановилась и произнесла:

— А теперь время школьной линейки.

— Нет-нет, не надо, не линейка! — закричал Бобби матери. Прошло уже два года с того времени, как задница Бобби в последний раз попробовала толстую деревянную школьную линейку. Он все еще живо помнил, как она жалит, а потом попа жжет и ноет.

— Да, школьная линейка, — настояла мать. — Я не разрешала тебе спорить. Снимай трусы.

Моментально покраснев, Бобби спустил свои трусы. В последний раз он лежал голым на коленях у мамы, когда она драла его линейкой. Тогда он был еще одиннадцатилетним мальчиком. А вот теперь страдания должна была испытать попа тринадцатилетнего подростка.

Короче говоря, Бобби снова улегся на материнские колени и почувствовал на своих ягодицах школьную линейку. Когда боль пронзила попу, он громко завопил, взбешенно виляя задом. Но мама придержала его шею и начала равномерно поднимать и опускать свой инструмент. Сорок шлепков пришлось на красный зад Бобби. Когда наказание закончилось, истерически плачущий Бобби поднялся на ноги, потирая зад и танцуя по направлению к сброшенной одежде.

— Забудь о тех вещах, — строго рявкнула уставшая мама. — До вечера ты останешься таким.

— Но мама! — воскликнул Бобби, — ты просто не можешь оставить меня голым. К Келли должны прийти две подруги.

— Я знаю, — был ответ. — Ты мог бы посидеть в своей комнате. Но раз ты споришь снова, то останься с девочками на весь вечер, приноси им напитки, закуски, обслуживай их во всем, что они захотят.

— Ни за что, — закричал Бобби, — я не сделаю этого!

— Сделаешь, — кивнула мама. — За исключением школы, ты проходишь голозадым в течение четырех дней.

Плачущий Бобби похолодел.

— Пожалуйста, мама, — проныл он. — Я не могу остаться голым, это слишком неудобно. Может, попросить подруг Келли не приходить?

— Нет уж, играй и жди Келли с подругами, — сказала мама. — А раз ты все еще споришь, то... Семь дней с голым задом!

Наконец, просветление пришло в голову Бобби. Всякий раз, когда он спорил с мамой относительно его наказания, она только делала это наказание хуже. С усилием он подавил себя и не стал больше ничего говорить, хотя еще секунду назад собирался препираться дальше.

Мама шлепнула по его болезненной попе и скомандовала:

— Вниз! На кухню!

Не произнося ни слова, Бобби поплелся вниз по ступенькам.