Моя маленькая стервочка

В купе, которое было указано в моем билете, на нижней полке уже сидела очаровательная девушка. Она словно сошла со страниц книги о XIX веке. Одета моя спутница была в длинную синюю юбку, доходящую до пола, синий жакет и белоснежную блузку под ним. На крючке висел ее бархатный плащ. Вид у девушки был какой-то немного грустный и немного напряженный.

— Добрый день, мадемуазель, — вежливо сказал я. — Наверное, мне придется быть одним из ваших спутников.

— Да-да, а второго спутника я уже видела, — моментально повернувшись ко мне, ответила она. — Но больше, наверное, не увижу. У меня сильное подозрение, что он испугался меня и сбежал в вагон-ресторан, ну, чтобы напиться или еще зачем-нибудь.

— Да чем же вы такая страшная? — удивился я.

— Не знаю, не знаю, — весело посмотрела она на меня.

Я уже не мальчик, у меня ученая степень кандидата наук, но эта молоденькая девочка могла заворожить кого угодно. Кажется, я понял того попутчика, который потом так и не появился: горько сознавать, что таким прелестным созданиям нужны столь же прелестные молодые люди, а мы... нам уже давно за тридцать и мы можем интересовать их разве только как... как спонсоры — так, кажется, это называют? Но для спонсорства нужны деньги — количество их прямо пропорционально красоте милашки. И если ты не миллионер...

Место на верхней полке стоило всего на тридцать долларов дешевле, но у нее был билет на верхнюю полку. Дама на верхней полке — нонсенс, подумал я. Значит, либо она стеснена в деньгах, либо билет ей покупали родители. Позвольте, а сколько ей лет?

— Вы учитесь, мадемуазель? — спросил я.

— Да, я студентка. Вам не нравятся студентки, сэр?

— Почему же... Я сам... — мне не хотелось говорить, что я преподаю в закрытом учебном заведении. — Я сам когда-то был студентом.

— А чем вы занимаетесь сейчас? — она развязала воротничок своей блузки. — Простите, мы еще не знакомы...

Я был очарован этой интонацией и этим движением.

— Меня зовут Майкл, я... занимаюсь наукой в Швейцарии, — представился я как можно более важно.

— Удивительно, но я тоже занимаюсь наукой в Швейцарии, — засмеялась она. — Значит, мы коллеги. Меня зовут Джулия. Вы были бы не прочь дружить со мной там, в Швейцарии?

Джулия явно положила на меня глаз. Я был готов раздуться от гордости, да и не только раздуться. Мне хотелось что-то сделать для нее.

— Знаете, тот человек никогда не вернется из вагона-ресторана, — сказала девушка. — Пригласите лучше меня на ужин вы. Я обязательно хочу сегодня выпить с вами.

— А вам исполнился двадцать один год? — я смотрел на нее и все еще не мог определить возраст. — Иначе меня обвинят в спаивании малолетних.

— Успокойтесь, Майкл. Мне больше.

“В таком случае она сохранилась довольно невинной”, — мелькнуло у меня в голове. В общем, я уже растаял. Мне показалось, что ни разу в жизни у меня не было такого восхитительного дорожного романа. Мы пошли в вагон-ресторан — я шел по вагонам сзади и рассматривал ее фигуру. Длинная юбка неплохо стягивала тонкую талию и облегала приятную попку. Ног, правда, за полами было не рассмотреть, но мне было достаточно слышать ее очаровательный голос и чувствовать свежесть ее дыхания. Когда мы сели за столик, я вгляделся — никакой косметики на лице, собственный румянец на щеках и розовые от природы губки. Было жалко, что мы сели друг напротив друга, а не рядышком.

— Майкл, у вас никогда не было для занятий наукой молоденькой ассистентки? — спросила она так тихо, что я задрожал.

— Нет...

— А если бы появилась, вы полюбили бы ее?

Дураку было ясно, что она намекает на себя. Я понимал, что рано или поздно мы вернемся в купе и уж там-то она никуда от меня не денется...

— Джулия, а вы работаете ассистенткой?

— Кто вам сказал? Я еще только учусь.

— Но есть же у вас в университете практика. Кстати, что вы изучаете в университете?

Она на секунду замялась и плеснула белое вино на скатерть. Я вздохнул.

— Вытрите, пожалуйста, — подала она мне салфетку.

Я вытер, не дожидаясь официанта.

— Из вас получился бы прелестный камердинер, — внезапно сказала она. — Вы не хотели бы променять вашу работу на должность слуги в очень богатом доме? С зарплатой раз в пять больше, чем имеете сейчас?

— О, нет, — покачал я головой. — Мне дороже моя самостоятельность.

— И даже если это мой дом? — лукаво подняла она бокал.

Я начал представлять себя в роли ее слуги. Нет, всю жизнь я только распоряжался судьбами других, а вот сам к кому-либо в лапы не попадал. Боже мой, как она меня очаровала! Я уже готов согласиться.

— Ваши родители страшно богаты, Джулия? — спросил я и тут же поймал себя на мысли: если она все-таки такая богачка, то почему не взяла билет на нижнюю полку?

— Я говорю гипотетически, — опять засмеялась она. Ее щеки от действия спиртного покраснели еще больше, локоны кудрявых волос выпали из-за ушей. — А вы готовы уже согласиться, не правда ли? Вы влюбились в меня?

Наконец-то она спросила прямо. Боже мой, дай мне сил так же прямо не отвечать. А то капитуляция будет полной.

— Когда вернемся в купе, мы это обсудим, — сказал я.

Мы вернулись в свой вагон, но вместо того, чтобы пройти в купе, она зачем-то зашла к проводнику. Я ревниво ждал ее в коридоре. Через две минуты она прошла со мной к своим вещам. Мы остались одни. Закрывая дверь, я так хлопнул ею, что она немного вздрогнула. Но самообладание ей не изменило.

— Простите, Майкл, у меня верхняя полка...

— Пустяки, мадемуазель Джулия. Я уступлю вам свою.

— Нет, нет, не стоит. Я люблю быть сверху.

Эти слова тоже были произнесены с томным выражением. Мне показалось, что я ее понял. Это она про свои сексуальные предпочтения? Под столиком купе я нащупал ботинком ее ногу и осторожно потрогал. Она не убрала ее, а расстегнула верхнюю пуговичку блузки. Моя рука медленно поползла туда же. Через десять секунд я гладил через стол ее шейку, через двадцать — расстегнул еще две пуговички и пробрался вниз к кружевному бюстгальтеру.

— Вы уверены, что я не могу быть сверху? — снова спросила она, смотря мне прямо в глаза...

И тут в дверь постучали. Она бросилась застегиваться, а я в страшном раздражении поднялся открыть.

— Мисс, — сказал проводник, —я нашел вам место в отдельном купе.

Меня как громом стукнуло. Я-то надеялся, что мы до самого утра будем ехать вместе. Я подумал, что девушка должна отказаться, но...

— Вот и спасибо! — защебетала Джулия, быстрехонько хватая чемоданчик и бархатный плащ. — Майкл, я буду в отдельном купе одна, вы меня поняли?

У меня немножко отлегло от сердца при этом почти назначающем свидание напоминании. Я проводил ее взглядом по коридору. Ее купе находилось в двух дверях от моего. Там щелкнул замок. Ладно, подумал я, пускай сидит там одна. Надо постучаться к ней ночью, когда все уснут.

Все уснули. В половине второго поезд остановился где-то на большой станции. Проводник вышел на перрон — и я с ним. В окне Джулии горел тусклый ночной свет. Я представил себе, что она там читает, смотрит в окно или просто ждет. Ждет... меня? Вернувшись в вагон, я подождал, пока поезд тронется и проводник запрется у себя. Я подошел к ее двери и подергал. Ну конечно, заперто. Как у любой порядочной женщины. Я постучал.

— Майкл? — спросила она.

— Да, Джулия. Откройте.

— Подождите, Майкл. Вы уверены, что я не могу быть сверху?

— Джулия, не валяйте дурака, задавая такие вопросы. Впустите меня, я вам отвечу.

— Я не впущу, пока вы не ответите, — раздалось весело из-за двери.

— Хорошо, — сказал я. — Уверен, что можете быть хоть верхом.

— Майкл... вы одеты?

— Пока да, — ответил я, ничего не понимая. Разве она сама не спровоцировала наши откровенности, разве она не сама позвала меня?

— Ой, Майкл, а я совсем голая... — при этих словах меня прошиб пот. — Так значит, вы согласились бы прислуживать мне и моим родителям вместо своей науки?

— Как хотите, — сказал я.

— Хорошо, милый... Можешь начать прислуживать, — и тут она начала хохотать. Я ничего не понимал, пока она через смех не произнесла следующую фразу. — Разбуди меня, ха-ха-ха, завтра в восемь тридцать. Мне, хи-хи, выходить в Швейцарии...

Я дернул дверь.

— Не ломай замок, дорогой, — хихикала она. — Иди спать.

— Ты сама меня звала! — дернул я еще раз.

— Нет, это ты сам пришел и попросился, хи-хи, в услужение.

— Сучка ты, больше никто, — стараясь казаться спокойным, произнес я и пошел с свое купе. Меня давно уже так никто не обижал.

Я просидел в своем купе без сна почти до самого рассвета. Я раздумывал о том, действительно ли молодым девочкам нужны только молодые люди, или просто мне попалась стервочка, которая любит соблазнять и не давать. Пообещав себе, что не скажу ей больше ни слова, я попытался читать. Читать было нечего, кроме захваченных в частную школу документов и бумаг. Я пробежался по программе обучения в старших классах и по табелям с фамилиями учеников. У меня должен был учиться цвет европейской и американской элиты — фамилии словно были списаны из газет и сводок радионовостей. В конце концов, ничего не придумав, я заснул сидя и проспал, пока не зазвонил карманный будильник.

...Я очень быстро забыл свое обещание, когда при высадке из вагона мы с девушкой направились к одному и тому же автодилижансу.

—Джулия, — сказал я. — Вы не обиделись ночью?

— Нет, — произнесла она. — А вы... вы тоже сюда?

— Да, мне надо ехать в Монтевилье. Это примерно час езды.

— Хорошо, — сказала она тихо, опираясь мне на руку и поднимаясь по ступенькам в автодилижанс.

Я хотел было заплатить за нее, но она внезапно сама вынула кошелек. Я мельком заглянул в него — там лежали крупные монеты, но не было пачек банкнот. “Обычная студентка”, — попытался успокоить я себя. Интересно, она выйдет до меня или проедет дальше? Как далеко друг от друга нам предстоит находиться?

Мы ехали по горной дороге — снова друг напротив друга, как за столиком в купе. Правда, из-за окружающих я не решался дотронуться до нее. Чем ближе мы подъезжали к Монтевилье, тем беспокойнее она становилась. Ее взгляды падали в окно, а выражение личика становилось все смиреннее.

— Майкл... — произнесла вдруг она. — А что за наукой можно заниматься в этом горном поселке?

— Простите, Джулия, — сказал я. — Я вас обманул. Я не исследователь, я просто преподаю в закрытой школе для богатых детей.

Она заметно вздрогнула.

— Что вы преподаете?

— Химию, минераловедение... У нас девочки это проходят в последнем классе школы, это с мальчиками я знакомлюсь пораньше.

— Да, мы с вами еще не встречались, — пробормотала она. — Боже, как я неосторожна!

— Что вы сказали? — задрожал я.

— Простите... как ваша фамилия?

— Майкл Томмис.

— Мистер Томмис, — внезапно нагнулась Джулия ко мне и стала горячо шептать на уровне моего носа, — простите меня, пожалуйста за всю эту историю и за мое вранье. Я учусь в этой школе, я как раз перевелась в выпускной класс...

— Но вы же, — растерялся я, — сказали, что вам двадцать один.

— Простите меня, ладно? — умоляла она шепотом. — Мне всего семнадцать... будет восемнадцать... Не говорите господину директору и моей классной даме, что я так себя вела, хорошо?

Я все понял. Дрянная девчонка, сводившая меня с ума в вагоне, была моей будущей ученицей. Я ничего не ответил из-за волнения, полез в чемоданчик, достал расписание занятий и табель. В табеле значилась Джулия Авесте — скорее всего она. Первое занятие с ней у меня намечалось на третье сентября, то есть через пять дней.

— Черт возьми, Джулия, — сказал я тихо в ответ. — Ты же не просто водила меня за нос. Ты почти... почти взрослая и должна понимать, что ты со мной там творила!! Дура...

Она молчала, уткнув взгляд в собственную грудь.

Я тоже молчал — до самого Монтевилье. И только когда мы выходили из автодилижанса, я не сдержался. Подавая ей руку, я сказал вполголоса, но так твердо, что она вздрогнула:

— Ну, погоди. Теперь моя очередь не отпирать дверь.

Моя закрытая школа нравилась мне полнотой власти над учениками и ученицами — здешнее начальство в угоду их супер-родителям стремилось интенсифицировать обучение и не запрещало телесные наказания. Папы и мамы были королями, графами и просто нуворишами, а я повелевал их чадами — причем не как более сильный или богатый, а как более умный. Мне это безумно нравилось. Тем более что самую трудную работу “объездки” этих лошадок делали до меня. Уже в младших классах детишки перевоспитывались и вступали в возраст, когда я начинал преподавать химию, с определенной системой ценностей. Им всем хотелось получить разрешение съездить на каникулы домой и всем не хотелось получить “плохую” запись в журнале. Потому что за эту запись их пороли розгами.

Я пришел к себе, дрожа от волнения и злости. Я устрою этой шестнадцатилетней сучке веселый семестр! Я заставлю ее учить химию! Она у меня побегает к классной даме и полежит на специальной скамейке, где провинившимся задирают юбки!

Выпускной класс девочек пришел ко мне на урок третьего сентября. Вот она, на второй парте слева — Джулия Авесте, дьявол в ангельском обличье. Она ничего не говорит, хотя все прекрасно понимает.

— У вас в классе, — говорю я, — много способных учеников. Кое-кого я намерен выучить по особой программе. Вот, к примеру, Кэти Коуфэнк очень хорошо училась в прошлом году на физике. Значит, должна хорошо учиться и по химии.

— А что значит “особая программа”? — спросила Кэти.

— Я буду задавать тебе химические уравнения и задачки, которых еще не объяснял. Ты должна будешь сама найти все в книге или додуматься своим умом. Ясно?

— Ясно.

— А чтобы тебе не было скучно, такие же задачки я задам... например, Джулии Авесте. Пора браться за ум, девочка.

Джулия смотрела на меня широкими глазами. Она никогда не была лучшей ученицей в классе, я уже знал это. Что ж, тем хуже для нее. Я объясню им понятие валентности — и пускай додумывается сама, как складывается формула ацетона, пока все будут долбить серную кислоту.

Моя железнодорожная попутчица засыпалась на втором же задании, несколько дней спустя.

— Мистер Томмис, сэр, я исправлюсь..., — лепетала она, а я слышал у себя в сознании этот же голос, произносящий слова: “Не ломай замок, дорогой, иди спать”.

— Исправитесь, — кивал я с иезуитской улыбкой и писал в журнале: “Шесть розог по обнаженной коже”.

Я не мог пересилить себя и пойти посмотреть на ее порку у классной дамы. Что-то меня удерживало — наверное, думал я, любовь во мне все еще крепко сидит. На следующем уроке я опять задал им с Кэти особое задание. Кэти на этот раз тоже сорвалась, но я пожалел ее и только оставил без обеда. А Джулия снова получила по полной программе. Я с наслаждением выводил слова: “Восемь розог за систематическую неуспеваемость”.

Прекрасно было ясно, что она не станет жаловаться на мою придирчивость. Ведь ей нужно было бы тогда рассказать, за что я обозлен, а это уже означало исключение из школы и верный карцер до приезда родителей. Моя стервочка терпела розги и плакала. После порки она садилась за парту ме-е-е-едленно...

Я устраивал ей поход в кабинет классной дамы примерно раз в десять дней — с завидной регулярностью. Она ревела в октябре, ревела в ноябре и в декабре. Ее выпороли перед Рождеством... После этого она подбежала ко мне в школьном дворе. Из-под берета зимний ветер вырывал прядь восхитительного цвета волос. Полы бархатного плаща развевались на ветру.

— Сэр, — сказала она, раскрыв красные от плача глаза и кривя розовые губы, — вы немилосердны ко мне. Я же раскаиваюсь, я никогда так больше не буду... Простите!

— Ты тогда тоже не пожалела меня, Джулия, — сказал я грустно и почти нежно. Ну такой уж я человек, что поделаешь!

— Я сделаю все, я исправлю ошибку, — посмотрела она мне в глаза. — Слышите? Я приду к вам ночью.

Я понял, что это судьба. Я все равно рано или поздно не смогу отказать ей, но сейчас соглашаться не должен. “Боже мой, только бы не сказать лишнего”, — подумалось мне. Пришлось медленно посчитать в уме месяцы, оставшиеся до ее совершеннолетия и ответить как можно тверже:

— Я не... не открою дверь, Джулия, до тех пор, пока... пока тебе не исполнится ровно восемнадцать.

Она тоже погрузилась в подсчет.

— Но сэр, это же еще четыре месяца!

— А четыре месяца походишь вместо меня в гости к классной даме, — сказал я с усилием, стараясь произносить слова весело. И не дожидаясь ответа, а скорее опасаясь наплыва чувств, резво пошел прочь. Я направлялся ко входу в учебный корпус и с каждым ярдом ускорял шаг.

Джулия шла сзади и всхлипывала. Была ли она достаточно наказана или эти слезы тоже были притворством и частью какого-нибудь дьявольского плана? Их, этих женщин, не поймешь.