Я был десятилетним мальчиком, когда родители решили дополнительно учить меня дома. Мою домашнюю школу возглавила миссис Теннисон — дама, которая жила через несколько домов по улице от нас. Мы только что переехали в Майами, и моей маме не понравилось то, что она услышала о тамошней общественной школьной системе.

Миссис Теннисон раньше тоже была школьной учительницей, а теперь занималась домашними уроками. Детей она собирала у себя дома. В первый год это были я и всего шесть моих товарищей, так что все мы получали столько индивидуальных занятий, сколько нужно. Ученики были разного возраста: самому младшему пять лет, а старшей девочке было одиннадцать или двенадцать. Наша мадам была уважаемой учительницей, но была привержена старомодным методам обучения. Это означало, что она была поклонницей телесных наказаний, которые она и применяла к ученику, который совершал что-то выходящее вон из общего ряда.

В Майами мы переехали сразу после Рождества, так что я начинал школу миссис Теннисон в январе. Учебный год перевалил за половину. Я узнал, что несмотря на ее дружелюбное обращение, она могла быть очень строгой, когда хотела быть такой. Фактически я узнал это на второй день, когда Роджер Дубински, самый младший, пятилетний мальчик что-то натворил против правил. Все мы уселись вокруг большого стола, тихо работая с учебниками, но Дубински встал и стал ходить вокруг стола. Он делал это потому, что ему не хотелось читать или смотреть картинки. Более того — он старался помешать нам, пройдя вокруг стола снова и снова.

Миссис Теннисон уже делала ему предупреждение, но ничего не менялась. Когда терпение её закончилось, она заявила: “Дубински, тебя стоит отшлёпать!”. Мальчик сразу остановился. Учительница встала перед ним и сообщила ему, что он должен спустить брюки вниз. Он поизворачивался немного, но потом повиновался — и вскоре его штаны и бельё были обвиты вокруг его щиколоток. Ему пришлось наклониться, лечь животом на стол, а миссис Теннисон достала что-то, что имело сходство с ракеткой для пинг-понга. Она помахала им над голым задом Дубински, а затем раздался звонкий шлепок по коже. За первым — второй... Наказанный немедленно начал реветь, но она влепила ему в общей сложности шесть шлепков этим самым “веслом”. Потом она помогла Рождеру надеть брюки и возвратиться на место. Однако мальчик не сразу мог сесть из-за нашлёпанного зада.

“Брюки — вниз” были обычными словами миссис Теннисон. Мальчики оголялись и шлёпались перед девочками, и наоборот. И она действительно знала, как шлепать наши зады так, что больно было весь остаток дня. Мой первый шлепок от миссис я получил на третьей неделе. Я продолжал шептаться с другим мальчиком после того, как нам уже задали задание — за это мне и велели спустить брюки вниз для шлёпания по голому заду на коленках у миссис Теннисон. Я получил десять таких хороших шлепков, что этого было достаточно — я орал подобно младенцу и обещал больше не вести себя плохо.

Каждого из своих учеников и учениц миссис шлёпала в среднем раз в месяц или около того, за исключением того самого Дубински. Он постоянно куда-то пропадал, что-то ронял, и его шлепали каждую неделю, если не чаще. Я провёл в доме миссис Теннисон три года, поэтому её дисциплинарная тактика свежа в моей памяти, как если бы всё это было вчера.

Когда я был в десятилетнем возрасте, меня послали в школу-интернат для мальчиков в Джорджию, в группу под руководством монахинь. Мои родители разводились, мать вступила в новый брак, а я не верил, что отчим захочет возиться со мной. Я не был плохим ребенком, но не был и ангелом — моя мать и отчим решили, что мне нужна строгая дисциплина. Я сопротивлялся и просил, чтобы меня не посылали в этот интернат, но мать настояла. Во всяком случае, вскоре я уже был в моей новой “монашеской” школе. Через несколько дней после моего прибытия туда, я уже увидeл, как мальчик получил порку от монахини-учительницы в прихожей, а на следующий день — как другого мальчика секли в классной комнате, когда он не ответил урок. Мальчиков заставляли снимать штаны, чтобы пороть не было очень трудно.

Затем наступил день, когда наша монахиня мне сообщила, что я должен прийти в учительскую после того, как уроки закончатся. Я не понял, почему я получил это приглашение, но подчинился, конечно. После моего прихода в учительскую комнату она закрыла дверь. Я занервничал. Но эта учительница всегда была добра к нам, мальчикам, так что я ещё не чувствовал страха. Затем был сюрприз — она зачитала целый список моих нарушений, включая болтовню в классе, не полностью выполненные задания по хозяйству, пропущенные домашние задания. Вдруг понял, почему она заперла дверь. Я должен был получить розги!

После отчитывания она приказала мне, смотря прямо глаза: “Снимай свои штаны”. Эта команда как-то потрясла меня. Я не мог поверить, что это она говорит именно мне — ведь меня ещё не пороли. Но у меня не было выбора. Я помню, как нащупывал пуговицы, наблюдал, как мои брюки опускаются на щиколотки, увлекая за собой трусы без резинки. Сестра-монахиня сообщила мне: “Роберт, я собираюсь задать тебе хорошую порку, но учти, что ты её, несомненно, заслужил”. Затем она захватила меня рукой, повернула и быстро уложила на свои колени. Я был очень смущён, что лежу с голой попой, перегнувшись через её колено.

Она взяла полоску кожи — и после резюме “Это тебе за всё, что я перечислила”, начала стегать меня, то по одной ягодице, то по другой. Много раз. Стежки я переносил нервно — зад горел от них, так что после пятого или шестого я плакал, подобно младенцу. Она хлестнула меня двадцать или больше раз. Потом она поднялась и вышла. Я встал, осторожно натянул штаны в прежнюю позицию. Ещё подождав, застегнул их. Но тут она вернулась, снова поругала меня и пообещала, что если я не буду вести себя лучше, она будет драть меня снова. Я должен сообщить, что потом она и правда вызывала меня в учительскую несколько раз... пока я не стал лучшим учеником.

Юбка всегда задиралась: розге положено было учить через наши форменные школьные трусики — белые, но плотные. Считалось очень плохим тоном подпрыгивать в течение порки. Правило состояло в том, чтобы остаться в установленной позе, пока назначенное количество ударов не будет получено. Это было нелегко, так как даже самый мягкосердечный учитель сёк больно, словно пчелиное жало кусало попу с каждым ударом. Но угрозы быть посланной к директрисе было достаточно, чтобы гарантировать наше послушание и терпение. Никто, правда, не запрещал поднимать шум в течение порки — и соответственно, некоторые девушки громко визжали после каждого удара. Когда мне было 11-12 лет, я визжала тонко и остро при каждом жгучем прикосновении розги к ягодицам, но по мере того, как я повзрослела до 15 лет, я научилась ограничивать свой голос так, что просто тихо стонала и задыхалась.