Летом одного из годов как сейчас принято называть «застойного периода» конца семидесятых произошли события, наложившие отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь.

В эту «среднеазиатскую столицу » я ехал как в ссылку. Мои родители с младшей на год сестрой поехали в Ленинград, а меня отправили к родителям отца. 0 том, что в Питер поедет кто-то один, родители предупредили еще в начале учебного года, объяснив это желанием улучшить нашу, а точнее мою, успеваемость и, самое главное – поведение. Все это было шито белыми нитками, я прекрасно понимал, что просто старики попросили прислать меня к ним хотя бы на месяц и отец придумал этот иезуитский план. Учился я в своем 6 классе, к слову, неплохо, но против зубрилы, ябеды и пай-девочки сестренки Светки у меня изначально не было шансов.

У стариков была просторная трехкомнатная квартира, когда-то густо населенная, а сейчас тихая и наполненная старостью. Я был полностью предоставлен сам себе, так как и дед и бабка работали, не корысти ради, а чтоб наполнить свое существование чем-то полезным. Во дворе было пусто: все местные старались отправить своих детей подальше от раскаленного асфальта и пыльного воздуха. В квартире была обширная библиотека и я днями напролет читал, смотрел телевизор или же просто шлялся по квартире даже и не думая притрагиваться к учебникам, которыми меня снабдили родители. Однажды зачем-то ковыряясь во встроенном шкафу на лоджии я заметил щель, из которой пробивался лучик света. Примкнув к ней, я онемел. На соседней лоджии, от которой нашу отделяла, как оказалось, только деревянная перегородка, девочка лет 15, одетая в короткую футболку, из-за которой предательски выглядывали беленькие трусики, вешала мокрое белье. Вставая на носки, чтобы дотянуться до высоко натянутых веревок, она вместе с поднимаемыми вверх руками поднимала и свою футболку, открывая моему взору свои бедра, попку, лобок, животик – облаченные в трусики, которые только оттеняли ее красоту. Я просто млел любуясь ею, эта темноволосая с длинной косой и карими глазами девчонка казалась мне просто богиней. Сейчас, спустя годы, я не могу вспомнить ее лица, в моих воспоминаниях оно расплывается в дымке прожитых лет. Но тогда ее просвечивающий сквозь полупрозрачную ткань покрытый темными волосами треугольник меж ног, неожиданно белая, матовая кожа, в местах прикрываемых одеждой, заметно контрастировавшая с загорелыми ниже ногами и такими же руками просто пленили меня. Надо ли говорить, что я с величайшей осторожностью расчистил подходы и увеличил насколько это было возможно отверстие. У соседей с противоположной стороны видимо там были какие-то палки, во всяком случае никто ничего не заметил, да и кто будет обращать внимание на живущих тихо как мышки в другом подъезде «божьих одуванчиков». Естественно, под предлогом духоты, спать я переехал на лоджию. Перед моим взором мелькали такие картинки, которыми сейчас никого не удивишь, а тогда обнаженное тело можно было увидеть только на пляже. Нет. конечно, я не раз видел мать в нижнем белье, тем более сестру, которая меня совершенно не стеснялась, но они не вызывали у меня никаких эротических эмоций.

Таня, так звали девочку, предпочитала спать в одних трусиках на софе, располагающейся рядом с перегородкой, нас разделяли какие-то два метра. Проснувшись пораньше я с трепетом любовался юным телом соседки. Отца она не стеснялась, я не раз видел как уходящий рано на работу отец ворчал, что дочь-бесстыдница и прикрывал ее наготу простынкой. Днем та могла завалиться спать вообще голышом, да и по дому ходила не особо обремененная одеждой. Я же нещадно занимался рукоблудием наблюдая за предметом своего вожделения, боясь, что щелку чем-нибудь могут заставить.

Но однажды я не дождался отхода Тани ко сну, а когда проснулся, то увидел, что она спит одетая на неразобранной постели. Спала она беспокойно, а проснувшись долго сидела. уставившись на стенку, затем куда-то ушла. Вернувшись ближе к обеду, вынесла на лоджию ведро воды из которого торчали прутья. Вынимая по одному, Татьяна тщательно очищала их от сучков, связывая по три прута вместе, и опускала их обратно в ведро. Закончив работу, она ушла и появилась на лоджии только вечером. В нашей семье физически никого никогда не наказывали и я принял прутья за какие-то черенки и опасался, что Таня уедет куда-нибудь на дачу.

Однако вечером я услышал из уст ее матери слово, которое и сейчас завораживает меня – «ЭК 3 Е К У Ц И Я». Танина мама сказала, что сама уберет со стола и помоет посуду после ужина, а ей велела готовиться. Внезапно в моем сознании всплыло еще слово – «розга» и я понял, что это за прутья были в ведре. Невозможно передать словами охватившее меня возбуждение, меня просто лихорадило от одной мысли, что сейчас произойдет. В том, что действие развернется именно здесь не было не малейшего сомнения,

Таня уже поставила рядом два стула и придвинула к ним ведро с розгами, из комнаты принесла маленький детский стульчик и поставила его под железную перекладину, приделанную как раз посередине лоджии, поперек ее и использовавшуюся для крепления веревок и в качестве турника Таниным отцом. Тем временем Таня принесла широкий кожаный браслет и длинную веревку с карабином на конце и встав на стульчик, продела свободный конец веревки через два приваренных близко друг к другу два металлических кольца о предназначении которых я до сих пор не задумывался. Выйдя на лоджию мать Тани попробовала розги и видимо осталась довольна, длинные, гибкие прутья со свистом рассекли воздух и она сказала, что это именно то, что нужно и что ремня явно недостаточно. Появился отец, усевшийся вместе с матерью на приготовленные стулья. Таня встала с низко опущенной головой напротив. Мать принялась отчитывать ее и мне стало ясно за что девчонку собираются высечь. Оказывается Татьяна загулялась и пришла домой далеко за полночь, обеспечив родителям веселенькую ночку. По горячим следам наказывать ее не стали, отложив наказание до сегодняшнего вечера. Мать стыдила девочку, та просила прощения, отец же в их диалоге участия не принимал, но внезапно, прерывая свою жену сказал: «Довольно причитать, все и так ясно» и, обращаясь уже к дочери скомандовал: «Раздевайся». Вся бледная, дрожащими руками, непослушными пальцами Танечка развязала поясок, расстегнула пуговички и сняла свой халатик. На ней были одеты черные трусики – плавочки и неожиданно для меня черный лифчик. Грудки Танюши были упругие, небольшие и до этого момента в бюстгальтере я их никогда не видел.

Аккуратно сложив халатик она бросила быстрый взгляд на отца, чуть подтянула трусики вверх и приспустила их вниз открывая чужим взорам свой густо поросший черными жесткими волосами лобок и лоно. Затем Танюша еще раз повинилась, попросила родителей высечь ее за проступок розгами, но когда дело дошло до количества она запнулась и тихо назвала цифру «35». Не знаю, было ли у них принято, но после этого отец удвоил количество ударов, а мать, видимо пожалев дочку. добавила еще 15 ударов. Выслушав окончательный приговор, дрожащая от страха девушка мелко семеня, из-за приспущенных трусиков, подошла к перекладине.

Мать помогла дочке подняться на стульчик, стянула ей запястья кожаным браслетом, пристегнула к нему карабин и с помощью веревки подтянула Танины руки вверх, а когда девушка сошла со стульчика, мать закрепила веревку за второе кольцо таким образом, что Танино тело затянулось в струну, она стояла на одних носках с поднятыми вверх руками, мышцы ее напряглись отчего ноги казались литыми.

Для того, чтобы Танино тело не раскачивалось к ее ногам положили перевернутый на бок стул и она оказались между его ножек. Пока отец выбирал и пробовал розги, Танина попка судорожно сжималась и разжималась в предвкушении наказания.

Но вот отец подошел и встал сбоку, а мать не спеша спустила трусы к самым коленям дочери и Таня вся замерла, ожидая первого удара. Казалось это мгновение продлится вечно, но свист рассекаемого воздуха и тонкий пронзительный вскрик девушки разорвали вечернюю тишину. Отец порол дочь размеренно, не спеша, на ее заднице тут же вспухали алые полоски. Максимально обездвиженная Таня вздрагивала после каждого удара, и непостижимым образом извивалась и в момент, когда тело на мгновение замирало, розги жалили вновь. Она вовсю ревела и не в силах сдерживаться вскрикивала после каждого удара, что я даже забеспокоился как бы мои дед с бабкой не услышали. Но ни пощады, ни извинения Татьяна не просила.

Когда выдав 35 ударов отец взял передышку, Танина попа вся была испещрена багровыми полосками. Настала очередь матери. Развернув дочь на 180 градусов она взяла розги и коротко взмахнув стегнула ее наискосок по внутренней поверхности бедра. Как известно, кожа здесь очень нежная и от жуткой боли Таня выла, из ее глаз ручьями лились слезы и она вовсю стала просить о пощаде. Отсчитав «свои» 15 хлестких ударов мать развязала веревку и, если бы не лежавший внизу стул, она рухнула бы вниз. Я подумал, что мольбы дочери услышаны, но я ошибся. У самой же Тани иллюзий на сей счет не возникало и она продолжала просить закончить наказание, обещая, что никогда-никогда такого больше не повторится. Но родители были неумолимы и экзекуция продолжилась.

С Тани сняли браслет, велели снять совсем трусы, затем она сама без каких-либо приказаний, видимо все было далеко не первый раз, подошла к стулу и перекинула через спинку верхнюю часть туловища, опершись руками о сидение и широко расставив ноги. Отцу показалось, что она недостаточно развела бедра и он довольно бесцеремонно поднял кисть своей руки вверх к самым интимным местам дочери, раздвигая ее бедра как ножки циркуля. Таня даже не пыталась показать тени недовольства, не говоря уже о попытках сопротивления.

Теперь Таня стояла боком ко мне и я хорошо видел как ей больно, как вздрагивает она всем телом от жгучих ударов, как мелко подергивается ее грудь, выскочившая из чашечки лифчика, еще меня поразил напряженный коричневый сосок. Отец стоял сзади дочери и сек ее резкими движениями сверху вниз вдоль ног, розги ложились поперек ранее нанесенных, но больше всего доставалось ляжкам и нежной коже между ног девушки. Для Тани же наиболее болезненным было когда кончики розги задевали ее вульву, половые губки. Она, тонко взвизгивала, выгибая при этом спину и судорожно старалась сжать бедра. Только раз Таня попыталась закрыть ладонью свою истерзанную попку, но отец жестко пресек ее поползновение и объявил ей 5 дополнительных ударов, еще 5 она получила за попытки сжать ноги.

Дополнительные 10 «горячих » выдала ей вновь мать и вновь без всякой жалости и без учета, того, что дочка уже получила 85 ударов. Таня легла на софу, сбив под бедра подушку и вздрагивая, извиваясь всем телом получила все сполна. Сжимать бедра она не стремилась и я хорошо видел насколько сильно нахлестана промежность девушки. По окончании Таня еще раз попросила прощения, собрала раскиданные розги, привела все в порядок и только после этого ей позволили одеться.

Возможно я преувеличиваю жестокость Таниных родителей, ввиду того, что быть в такой ситуации мне никогда не приходилось. Во всяком случае моря крови не было и хотя Танина задница была здорово разукрашена, но довольно быстро зажила.

За то время, что я был в гостях у бабки с дедом Таньку драли еще дважды. Один раз мать ее отругала и сказала, что выпорет ее, тут же принесла ремень, велела дочери лечь и оголить попу. Задрав халат и спустив трусы та улеглась на софу и получила. что-то около 40 шлепков ремнем. Второй раз Таню пороли в комнате и результаты я заметил в виде розовых полос на ляжках, но все это не шло ни в какое сравнение с увиденным ранее.