Сегодня меня ждет порка

Сегодня меня ждет порка. Вчера я искала чистые носки и оставила все вещи разбросанными. Лень было сразу убрать. Отец вечером пришел и увидел. Бросил мне:

– Сегодня некогда. Завтра выпорю.

И когда я пришла из школы, то увидала, что проклятое кресло уже выдвинуто на середину комнаты. Как я его ненавижу! Эти высокие мягкие подлокотники, между которыми проваливается мое тело:

Я как будто слышу голос отца:

– Ложись поперек кресла, подыми платье и спусти трусы.

Если я сама этого не сделаю, то он при помощи мамы уложит меня, мама будет держать, а он, как бы я не молила и не извивалась, поднимет подол и спустит с меня трусики. Только порка тогда будет еще дольше и больнее. Может и пряжкой от офицерского ремня достаться так, что с месяц сидеть будет больно.

Поэтому я ложусь сама. Никак не могу с собой справиться. Знаю, что бесполезно и все равно прошу хотя бы отложить порку, хотя бы посмотреть, какая я стану хорошая, хотя бы другим ремнем:

– Спускай трусы! – слышу я, но не могу решиться, скулю: Услышав, что получу, если немедленно не приготовлюсь, на десять ударов больше, неловко задираю подол и медленно стягиваю трусики.

Каждый раз мне ужасно стыдно. Ведь мне уже пятнадцать лет. Последний раз меня пороли почти три месяца назад и я так надеялась, что это была последняя порка, так как подслушала разговор родителей о том, что я стала почти взрослая. Неужели придется как маленькой дать себя выпороть? Ни за что! – решаю я, – сейчас же уйду из дома!

Я начинаю судорожно складывать вещи в большую сумку. И тут слышу – открывается входная дверь – явились родители. Не дамся! – решаю я.

– Оля, иди ужинать, – сразу зовет меня мать.

Я плетусь на кухню. Не успела. После ужина я еще раз прошу прощения, клянусь никогда в жизни больше не устраивать беспорядка, объясняю, что я уже взрослая, но все бесполезно.

Тогда я кричу, что ни за что в жизни не лягу поперек этого мерзкого кресла, что сожгу его. И, к своему удивлению, вдруг слышу, что отец соглашается:

– Что ж, не хочешь – не надо. Я смотрю, ты совсем распустилась! Ляжешь поперек столика.

Я переборщила – отец разъярен. Не успеваю я и опомниться, как оказываюсь перегнутой через журнальный столик. Голова, и руки, и ноги болтаются внизу. Я – как распластанная лягушка.

Ой, такого еще не было! Мама привязывает мои руки и ноги к ножкам столика. Мне больно, острые края врезаются в тело. Пожалуй, кресло лучше. Но уже поздно – я ощущаю, как с меня стягивают трусы.

– Три месяца тебя не пороли. За это время ты стала ленивей, хуже учишься, огрызаешься. За это ты, как «взрослая», получишь в два раза больше, чем обычно. И изволь считать удары! Пропустишь – получишь снова!

– Нет, нет, пожалуйста, не надо! – кричу я, но уже слышу свист ремня и ощущаю дикую боль в ягодицах.

О, этот ужасный звук от удара узкого ремня по голому телу! Я пытаюсь расслабиться. Куда там! Ягодицы еще сильнее напрягаются. Бо-о-о-о-о-льно:., бо-о-о-о-о-льно, а-а-а-а-а!

– Считай!

Ой, да что же это! Считать надо!

– Три! – кричу я.

– Нет, дорогая, один! Несосчитанные не считаются!

– Два-а-а! Три-и-и-и! Четыре-е-е-е-е! А-а-а-а-а, хватит!

Почему так больно?!

– Пя-а-а-а-ть!

Чертов столик! Кровь прилила к голове, я уже ничего не соображаю. Считать тоже не могу:

Боже мой, даже сейчас, слушая свой визг с магнитофонной кассеты, я начинаю ощущать боль. Да, я на всякий случай включила магнитофон, чтобы самой потом послушать, как все происходило.

– Папочка, миленький, прости-и-и-и-и-и! А-а-а-а-а, хва-а-а-а-а-а-тит! Ой! – это значит, что отец хлестнул пряжкой:

Слышны только мои всхлипывания. Кто-то, кажется позвонил в дверь. Соседка. Будь, что будет! Я кричу: «Отвяжите меня!». Уж при соседке-то они постесняются:

Но что это? Тетя Галя входит в комнату. Я ничего не понимаю – раньше родители никого не впускали, когда пороли меня: Вдруг я вспоминаю, что заняла у нее пятьдесят тысяч, просила не говорить никому и вот уже полгода не могу отдать. Ой, стыд-то какой! Она видит, как я лежу зареванная, со спущенными штанами! Она же всему двору расскажет!

Я кричу: «Отпустите меня, пожалуйста!». Мама, видимо продолжая разговор, говорит:

– Вы уж извините, что мы ее так плохо воспитали. Вот деньги. А чтобы она знала, что так не поступают – вот ремень. Дайте ей столько ударов, сколько она, по Вашему мнению, заслуживает.

– Нет! – кричу я.

– Нет, – говорит соседка.

Слава Богу! Но она вдруг продолжает:

– Ремень – это слишком мало за такое. Подождите, я сейчас принесу кое-что другое.

Слышно, как захлопывается дверь. Я умоляю отпустить меня, дергаюсь. Извиваюсь и, наконец, опрокидываюсь вместе со столиком. Мама меня отвязывает. Я, плача, натягиваю трусы и колготки. Но что это? Возвращается соседка. В руке она держит черный электрошнур от чайника. Что такое? Я пытаюсь выйти, но отец стоит у дверей.

– Ну как? Сама ляжешь или тебя опять привязать? Ложись лучше сама поперек кресла.

– Папочка, миленький, прости, я не буду больше!

– Проси прощения у Галины Дмитриевны!

– Тетя Галя, простите, пожалуйста, я верну Вам деньги!

– Деньги-то мне уже отдали, а вот порку за это ты заслуживаешь! Нагнись, подними платье и спусти штаны! Живо!

– Нет! Ни за что!

Отец, зловеще держа офицерский ремень с этой мерзкой пряжкой, подходит ко мне:

– Делай, что тебе говорят!

Я, хныча, поворачиваюсь к ним спиной и стягиваю трусы вместе с колготками.

– Держи платье! – слышу я.

Я медленно поднимаю платье и стою с этой унизительной позе.

– Нагнись!

Я нагибаюсь. И вдруг как будто огнем обожгло мою уже исхлестанную попу.

– А-а-а! – кричу я и защищаюсь руками. Платье опускается.

– Нет, так дело не пойдет, – говорит тетя Галя и просит отца подержать меня.

Тут же я оказываюсь на коленях, голова моя зажата между его ног, а оголенная задняя часть выставлена для жутких ударов провода. Я уже не кричу, а визжу. Даже мама говорит: «Может, хватит? Уже вспухло все!»

Но: Это был еще не конец...