Графиня весело болтала, но вдруг легкая тень раздумья легла на ее лицо, оно омрачилось, и на месте милой, беззаботной женщины сидело чопорное и холодное существо.

— Простите, Этьен,— голос Анжель был суровым и непреклонным,— мы так мило беседовали, а я все испортила. Мне вспомнилось, что сегодня я непременно должна наказать Жюли: дерзость ее перешла все границы!

Анжель замолчала, но видно было, что ей не хотелось расставаться со мною. Я тоже не желал этого.

— Анжель, — попытался я спасти положение, — а что если мне остаться? Одно дело, когда вы с ней наедине, другое — когда есть кто-нибудь посторонний.

— Но уверяю, Этьен, Вам будет скучно. Мне-то нести свой родительский крест, а Вы пока от него избавлены. Пользуйтесь своею свободой!..

— А если я попрошу тебя, Анжель? Напрасно ты думаешь, что тебя неинтересно видеть в роли воспитателя. Это так гармонирует с твоим телом...

— О, мой дорогой..,— глаза Анжель наполнились слезами, руки мои привычно потянулись к ее корсету, и пальцы уже расстегнули его верхние пуговицы, когда она вдруг решительно встала. — Не сейчас, Этьен, после.

Анжель позвонила в колокольчик, и на ее зов явился старый дворецкий. — Пьер, розог и позовите сюда молодую графиню. Вы довольны, Этьен?

Вместо ответа я прильнул к ее влажным губам, они ответили мне, и я уже погружался в головокружительную истому наслаждения, как вновь раздались шаркающие шаги дворецкого и его голос.

В комнату вбежало очаровательное светловолосое создание с хорошеньким, но капризным личиком. Жюли сразу поняла, зачем ее вызвали, и встала, покорно опустив глаза, ожидая приговора. Анжель в роли матери была великолепна. Ее только что обжигавшее желанием лицо стало властным, жестоким, требовательным.

— За свою вчерашнюю дерзость ты получишь сто розог. Подумайте только, барон,— обратилась Анжель ко мне с напускным возмущением,— ей уже скоро тринадцать, а она все с розгами расстаться не может. Думает, что если нет отца, то ей все позволяться будет. Знаете, что выкинула? Вчера во время обеда — не буду есть и все. Я ее и так и сяк уговариваю, потом не стерпела — по щеке ее хлопнула, так она мне в ответ: «Ненормальная, старая дура». Вот. Ты глаза, глаза подними, нечего пол рассматривать, и расскажи барону, что думаешь о своем поведении.

Лицо Жюли залилось краской, и она еле слышно, откуда-то из глубины себя стала выдавливать:

— Я уже просила у тебя прощения. А ты сказала — пока не высечешь, не простишь...

— Так ты хочешь, чтобы я тебя высекла?

Лицо Жюли покраснело еще сильнее.

— Это от тебя никуда не уйдет. Может, все-таки ты расскажешь нам, почему ты позволяешь себе такие выходки?

Девочка смотрела прямо, ее широко раскрытые глаза были полны испуга, но она молчала.

— Так и будешь стоять, невинность из себя разыгрывать? Хватит. Раз у тебя стыда нет, соответственно и обращение получишь.

Анжель встала, стремительно шагнула к дочери и звонко ударила ее по щекам.

— Бегом за дверь, там наголо разденешься и — обратно сюда. Не забудь, когда войдешь, книксен сделать, а то еще розог добавлю,— крикнула Анжель вдогонку. Дверь захлопнулась, мы посмотрели друг на друга и рассмеялись: настолько у нас были важные, неприступные лица.

— Ты всегда ее нагишом сечешь?

— А как же иначе?.. — Глаза Анжель закрылись, и губы наши слились в долгом и яростном поцелуе. С трудом оторвались мы друг от друга за несколько мгновений до того, как в комнату вбежала нагая Жюли. С разбегу она упала к нам в ноги и тут же начала целовать их, вымаливая прощение. Я впервые увидел нагую девочку такого возраста, и оказалось, что вид ее спины, тугих ягодиц, на которых еще темнели следы прежних наказаний, был остро приятен мне. Анжель заметила это и дала вволю насладиться незабываемым зрелищем.

— Поигрались и хватит. Принеси сюда ведро с розгами! Пьер его у двери поставил.

— Ну, мамочка!..

— Опять за свое? Если тебе не стыдно, пожалуйста!

Анжель намотала распущенные волосы девочки на руку и другой изо всей силы начала бить ее по лицу. — Теперь вы видите, Этьен, какая обуза — дети? Чуть помягче с ними — они тут же из рук выскальзывают. Помните, еще Ришелье говорил, что только тот ребенок будет хорошо воспитан, которого в детстве беспощадно секли. Сейчас много рассуждают о гуманности в отношении к детям, но при этом совсем забыли о строгости.

Щеки Жюли раскраснелись от ударов, я видел, что она еле сдерживается, чтоб не зареветь. Анжель подтащила девочку ко мне:

— Будьте так добры, барон, помоги мне!

— В чем?

— В самом незначительном: высеките вместо меня Жюли. Она уже привыкла к женской руке, и ей мои розги, что укус комара. А мужская рука — она памятней. Пожалуйста, барон, я вас очень прошу!

Глаза Анжель наполнились желанием, ее горячая рука незаметно коснулась моей, я только и произнес:

— Конечно, графиня, но как это делается?

— Совсем несложно.

Анжель приказала дочери вытянуться перед нами. Лицо Жюли было огненно-красным от пощечин и она по-детски всхлипывала и дергала носом. Но тело ее было необъяснимо прекрасно. Она вытянулась на пальчиках ног и подняла руки — оказывается, в такой позе ее обычно секла Анжель. Увидев, что обнаженная девочка так прелестна, я удивился, почему их обходят вниманием поэты, художники, да и просто мужчины.

В отличие от расплывшихся объемов женщин тонкие, точеные, как у египетских статуэток, бедра Жюли придавали поразительную стройность и грациозность ее фигуре. Вместо дряблого мешка — плоская, вогнутая чаша живота с тонкой талией. Острые, призывно торчащие сосцы — вместо болтающихся, отвислых почти до живота и противных, как медузы, грудей.

— Вот смотрите, барон! — отвлекла меня Анжель. Она выбрала розги, отбрасывая один прут за другим, свистела ими в воздухе и наматывала их на руку. Наконец она вытащила из пучка три прута и сложила их вместе.

— Главное, чтоб они по длине одинаковые были, иначе выступающий конец будет рвать кожу,— раздавался ее голос, но я почти не слышал его, рассматривал Жюли, ее очаровательное тело, обтянутое нежной и упругой кожей, высоко приподнятый, настороженный живот. У нее еще не было грубых форм развитой женщины, и поэтому каждый изгиб тела источал звонкую чувственность юности. Эта необычность потрясала, влекла, лишала разума. — А в остальном умение придет с практикой..,— продолжала графиня,— Держите!

И Анжель протянула мне розги.

Жюли с ужасом наблюдала за приготовлениями матери. Она-то хорошо понимала, что мать подбирает розги не для того, чтобы облегчить ее страдания, а, наоборот, чтобы усилить их, сделать невыносимыми.

— Этьен, что с вами? Возьмите розги!

Анжель трясла меня, и только когда я ощутил влажной ладонью шершавую поверхность прутьев, я вернулся в реальность. Слезы ручьями текли по лицу Жюли. Она принялась снова осыпать страстными поцелуями руки матери, но Анжель словно не замечала дочки.

— Еще накричишься, успеешь! — Анжель со злостью влепила дочери пощечину. — Подготовь себя к наказанию?

Это подействовало на девчонку, и, боясь вызвать еще больший гнев матери, она тотчас приняла позу для сечения.

— Начинайте,барон!

Бедра девочки вздрогнули, и я неловко хлестнул по ним пучком розог, потом еще раз. Еле заметные красные полосы пробежали по нежной коже.

— Нет, дорогой Этьен, вы, наверное, решили мух бить, а не сечь паршивую девчонку.

Анжель рассмеялась.

— Дайте сюда розги, я вам покажу, а вы продолжите. Хорошо еще, у вас своих детей нет и есть возможность научиться. Вот смотрите!

Анжель невысоко взмахнула рукой, розги тонко засвистели в воздухе:

— Получай свое!

Девочка по-щенячьи взвизгнула, и тотчас вспыхнули новые полосы, за ними еще и еще. Анжель секла решительно, по всему телу и бз всякой пощады. Орала девчонка отчаянно. Каждый раз, когда графине удавалось причинить ей наиболее сильную боль, когда розги стегали по уже пораженному месту, Анжель улыбалась и приговаривала:— Еще не так запоешь у меня, еще не так...

Вскоре все ягодицы, бедра и живот девочки были сплошь покрыты пунцовыми полосами. И чем больше становилось их, тем более жестоко секла Анжель.

— Вот полюбуйтесь, барон, как она орет, совсем стыд потеряла. Как будто мировая трагедия!

Графиня удивленно пожала плечами.

— А ведь знает, что за это еще получит. Ну ничего, я приведу тебя в чувство!

Секла Анжель мастерски. Ни один удар ее не был повторен, ни одна полоса не пересекла другую, и это при том, что Жюли вертелась волчком под розгами. Тело ее словно не имело костей. Оно вилось, скручивалось, складывалось, напрягалось под ударами. По-мальчишески поджарые полушария вздрагивали, сжимались. Они то выступали в своей первозданной наготе, то исчезали, расплющивались, будто бы хотели уменьшить этим страдание. Анжель с ожесточением хлестала дочь, и каждое вздрагивание Жюли вызывало в ней дикую ярость. Красные, синие, фиолетовые набухающие полосы превращались в выпуклые рубцы и густо оплетали тело Жюли, на некоторых из них уже дрожали капельки крови. Один за другим ломались прутья. Казалось, не было места на теле девочки, которого бы они не коснулись.

— Я заканчиваю, Этьен,— бросив мне ласковый взгляд, произнесла графиня. Она стегнула под конец несколько раз особено сильно, вызвав уже не крик, а истошный вопль у девчонки, и протянула розги мне:

— Вот, барон, как воспитывают женщин! А то вы, наверное, думали, что они послушными рождаются? — Анжель засмеялась. — Ну, а теперь покажите, как вы усвоили мои уроки.

И, увидев мое замешательство, добавила:

— Не смущайтесь, этой негоднице и десяти таких порок мало.

Я поднялся. Жюли точас припала к моей руке, осыпая ее поцелуями. Высеченная, она стала мягче, чувствительнее, покорнее. Тело девочки, от которого веяло свежестью, чистотой и наслаждением, временами вздрагивало в ожидании новых мучений, и когда губы ее коснулись розог, она стала заученно твердить, что заслуживает за свое поведение самой жестокой порки. Нервы Жюли не выдержали, и она заревела отчаянно, звонко. Ее женская натура все-таки чувствовала в мужчине союзника. Каждое прикосновение ее горячих губ вызвало во мне тысячи оттенков восхищения. Я даже изловчился и незаметно для Анжель поцеловал Жюли. Девочка поначалу удивленно, а потом преданно посмотрела на меня и замолкла. Казалось, что она почувствовала себя моей.

— Подготовь себя к наказанию! — подстегнул Жюли голос графини.

Девочка послушно и доверчиво вытянулась передо мной. Я примерился, размахнулся, и березовый прут звонко щелкнул о тело. Удар следовал за ударом, и хотя они причиняли девочке нестерпимую боль, но из-за прежних рубцов следов моей работы не было видно. Тогда я сосредоточенно старался попадать в места, не задетые розгами Анжель, а это для начинающего было очень трудно. Темпераментная графиня стегала дочку там, где удобнее, мне же пришлось аккуратно, чтобы не задеть лицо, бить ее по ключицам и груди.

Жюли стояла не шелохнувшись. Она, словно понимая мои трудности, помогала в поисках неиссеченной кожи. Сначала девочка покорно вздернула подбородок с плотно сомкнутыми губами, а потом подняла закрывавшие спину волосы и собрав их в пучок, держала руками. Анжель порола девчонку, я сек девушку. Она так себя вела, что мне не могло не понравиться это занятие. И ее острые лопатки я сек уже почти как Анжель.

— Браво, Этьен! — Графиня восторженно хлопнула в ладоши. — Отлично! Но не забывайте, что будущих женщин полезнее все-таки хлестать не только по плечам.

Это я как раз и начал понимать. Желание овладевало мною. Но не влечение к совокуплению, а желание созерцать тонкое, тугое и стройное тело девочки, восхищаться гармонией его движений, наслаждаться его терпеливостью и подчинением. Розги мои осторожно перешли сначала на беззащитные ягодицы, от жестоких ударов Анжель ставших по женски налитыми, а затем направил свои жгучие ласки на живот и нежные, по-детски тонкие, вспоротые розгами Анжель бедра.

Теперь Жюли, видно, стыдилась чувств, которые вызывало сечение. Она вздрагивала, но молча переносила удары. И лишь когда гибкие прутья коснулись костистого лобка, сквозь рельефные полосы рубцов которого просачивалась кровь первой порки, и потом стали оставлять налитые полосы на припухших, покрытых едва заметным, легким, серым пушком валиках половых губ, тело девчонки напряглось до предела, она неистово сжала пухлые губы нервного, чувственного рта,— тогда я неуверенно вручил розги Анжель. Она отбросила их в сторону и вытерла руки белым батистовым платочком.

— Теперь вы поняли, барон, что такое мужская рука. Я с ней мучаюсь столько лет, а вы за одну порку сделали ее шелковой.

— Негодница получила сполна за свои провинности и, надеюсь, запомнит это надолго,— проговорил я, стараясь отделаться от графини, казавшейся мне теперь навязчивой, и предаться мыслям о Жюли.

К нашему удивлению, девочка собрала с пола разбросанные кругом прутья и, подойдя к нам, начала по очереди целовать их. Эта процедура продолжалась довольно долго, и я все время думал, как бы мне повидать Жюли еще раз. Расцеловав розги, девочка сделала книксен и начала нудно благодарить нас «за науку». Наконец, выпросив у Анжель две пощечины, девчонка собралась убежать. И тут меня осенило.

— Анжель,— начал я издалека,— воспитатель я пока никудышный, но я все-таки думаю, это дело поправимое. Пока ты будешь в Париже, пришли ко мне Жюли. И ей будет не так скучно, да и тебя она мне напомнит.

— О чем разговор, дорогой...

Анжель влепила дочке еще две пощечины, и прелестное создание, сверкая исхлестанным телом, исчезло. Зашуршало, опустилось к ногам тяжелое платье, открывая цветущий стан молодой женщины. Началась вторая, теперь уже необязательная часть моего визита к графине.