В марте 1792 года некая Эмма Хафавей попалась на краже ленты из лавки в городе Лончестон. Она была арестована и препровождена в местный полицейский участок, где и провела два дня в ожидании суда.

Пойманная с поличным, она имела очень небольшие шансы отделаться легко, но в глубине души все же надеялась на милосердие Судьи. В то время, за подобные преступления обычно приговаривали к высылке и, Эмма молилась о смягчении приговора за столь незначительную, на ее взгляд вину.

Судья, однако, не испытал к Эмме ни малейшего сострадания. Она была воровкой и должна была ответить по всей строгости закона. Обведя взглядом комнату судебного заседания, он пристально взглянул на 23 летнюю Эмму и, произнес приговор. «Вы признали себя виновной в краже, но поскольку это Ваше первое правонарушение, я не расположен приговаривать Вас к максимальному наказанию, которое я вправе наложить на Вас в соответствии с Законом. Поэтому, я приговариваю Вас к тридцатидневному тюремному заключению, по истечении которого Вам предстоит порка по обнаженному телу. Порка будет произведена в тюрьме и, будет продолжаться до тех пор, пока на Вашем теле, вследствие указанной порки не появится кровь. Уведите ее.»

Выслушав свой приговор, Эмма разразилась слезами. Рыдания буквально сотрясали ее хрупкое тело. Она надеялась на более короткий срок заключения и, может быть, несколько ударов розгой. Но мысль о настоящей порке по обнаженному телу не укладывалась в ее голове. По крайней мере, она была избавлена от публичной порки, обычно применявшейся к мужчинам, и, в редких случаях, все же и к женщинам.

Охранники подхватили Эмму под руки и препроводили в камеру при суде. Позже, этим же днем, ее доставили в тюрьму Лончестона для отбытия наказания.

Эмму поместили в камеру, где кроме нее находились еще три женщины. Две из них были пожилыми и отбывали длительные сроки наказания. Они держались друг друга и не обращали на Эмму никакого внимания. Третьей женщиной была Катрин, которую поместили в тюрьму в один день с Эммой. Катрин была признана виновной в проституции и приговорена к двенадцати ударам плетью. В тюрьме она должна была провести всего лишь сутки – до тех пор, пока приговор не будет приведен в исполнение. Впервые она была арестована за проституцию девять месяцев назад и отделалась тогда шестью ударами плети.

По возрасту, Катрин годилась Эмме в матери и почувствовала жалость к всхлипывающей девушке, которую грубо втолкнули в тюремную камеру.

«За что тебя сюда, девочка?» поинтересовалась Катрин.

«Я попалась на краже.» ответила Эмма.

«Какой же приговор вынес тебе этот старый ублюдок – Судья?» спросила Катрин.

«Тридцать дней тюрьмы и порка.» ответила Эмма и разразилась слезами.

Катрин обняла Эмму рукой за плечи и сказала: «Проходи, девочка, это не смертельно. Меня уже пороли однажды и я все еще жива. Сколько ударов он «прописал» тебе?»

Эмме с трудом удалось ответить сквозь всхлипывания: «Я не знаю точно. Он не сказал. Меня должны пороть до тех пор, пока не пойдет кровь.»

«Зловонный ублюдок!» воскликнула Катрин. Она знала, что такой приговор предоставит садисту-коменданту тюрьмы самому решать, когда прекратить наказание. А для него не было большего удовольствия, чем наблюдать за извивающимися под ударами плети молоденькими привлекательными девушками. Она поняла, что Эмме придется несладко.

«Расскажите мне о Вашей предыдущей порке,» робко попросила Эмма.

Катрин и Эмма присели рядышком на один из соломенных матрасов, покрывающих тюремные койки. Вспоминая события девятимесячной давности, она не могла представить, что лучше перед поркой, знать или не знать, что тебя ожидает. В конце концов, она интуитивно решила, что лучше рассказать все Эмме и, когда той придет время стоять у столба для порки, это, быть может, облегчит ее страдания. Она начала рассказывать, как ее привели в небольшой дворик в дальнем конце тюрьмы. Приказали полностью раздеться. Если охранники силой раздевают приговоренную, то обычно просто разрывают ее одежду в клочья и той нечего будет одеть впоследствии. Поэтому лучше раздеться самой.

Она рассказала, что ее, полностью обнаженную, привязали за поднятые вверх руки к столбу для порки и, один из тюремщиков нанес ей шесть ударов плеткой-девятихвосткой по обнаженной спине. Она хотела вынести наказание молча, но вскрикнула уже после второго удара и не смогла сдержать настоящего крика после заключительного. Вспоминая это, Катрин не смогла сдержать дрожь в теле, ведь всего через несколько часов ей предстояло вновь стоять обнаженной у столба и получить двойное количество ударов.

«Насколько это больно?» спросила Эмма.

«Это так больно, что я даже не могу описать этого словами,» продолжила Катрин. «Чувствуешь, будто твою спину обложили раскаленными углями и, в то же время, по ней проводят раскаленным железным прутом. Худшее происходит тогда, когда ремни плети попадают по ребрам, а ее кончики хлещут по грудям. У меня еще несколько месяцев после порки были синяки ушибы на сиськах.»

«Была ли Ваша спина в крови после наказания?» спросила Эмма, надеясь, что всего лишь несколько ударов заставят ее спину кровоточить достаточно, чтобы удовлетворить коменданта тюрьмы.

К ужасу Эммы Катрин ответила: «Нет, девочка. Крови не было. При порке девятихвосткой кровь выступает только после того, как удары начинают наноситься по тому же месту, что и ранее. Думаю, завтра они слегка попортят мне шкуру, если очень постараются. Все же я надеюсь, что мне повезет.»

«После порки у Вас остались шрамы?» спросила Эмма.

«Не думаю.» ответила Катрин.

Она разделась до пояса и предоставила Эмме возможность осмотреть свою спину. Эмма заметила там несколько почти незаметных следов ударов и попыталась представить себе, как ее собственная спина будет выглядеть после наказания. Катрин показала Эмме также следы на ее грудях и ребрах, куда врезались кончики плети.

Катрин оделась и, обе женщины попытались заснуть, но мысли о том, что ей предстоит утром стоять у столба для порки не дали Катрин сомкнуть глаз.

Звук шагов в коридоре тюрьмы отозвался дрожью в теле Катрин. Утро нового дня означало, что настал час ее наказания. Шаги стихли около двери, и, раздался звук ключа, поворачиваемого в замке. Дверь камеры распахнулась и, в ней показались два тюремных надзирателя и комендант тюрьмы.

«Катрин Корник, следуйте за нами.» произнес комендант.

Катрин встала и медленно двинулась в направлении двери. Ее голос дрожал, когда она обратилась к Эмме: «Прощай, девочка. Я надеюсь, Господь будет милосерден к тебе, когда настанет твой час.» Затем она скрылась в коридоре.

Эмма успела только крикнуть вслед: «Желаю удачи. Да не оставит Вас Господь!» и, дверь со скрежетом захлопнулась.

Дни тянулись медленно, но неизбежно приближались к тому апрельскому дню, когда заканчивался срок заключения Эммы. Она не имела возможности ни читать, ни писать, а только думала, что этот день все же придет.

Наконец, дверь камеры отворилась и, на пороге показались два надзирателя и комендант. « Вы Эмма Хафавей, родившаяся 14 сентября 1769 года?» спросил комендант. Эмма кивнула. «Следуйте за нами!» Эмма, задрожав всем телом, отступила назад. Пришел ее час!

Надзиратели вошли внутрь и, схватив Эмму за запястья, буквально потащили ее по коридору вслед за комендантом, в тюремный двор.

Свет утра на мгновение ослепил Эмму, в то время как процессия достигла тюремного двора. В центре его возвышался столб для порки примерно восьми футов высотой. Наверху столба был закреплен блок со свисающей с него длинной веревкой.

Процессия остановилась примерно в десяти футах от столба, и комендант повернулся лицом к Эмме. «По приговору суда Вас должны пороть по голому телу, до тех пор, пока не появится кровь. Снимите Вашу одежду.»

Кровь отхлынула с лица Эммы и, она почувствовала, что ее ноги стали ватными. Но она помнила слова Катрин о том, что если ее будут раздевать насильно, то она просто может лишиться своей одежды. Сердце ее бешено колотилось, слезы заливали лицо, но она начала медленно раздеваться. Она думала о том, как предстанет обнаженной перед этими мужчинами. Она начала снимать жакет и отцепила его от верха длинной юбки. Положив жакет на землю, она сняла корсаж и, положила его сверху жакета. Сняв юбку, она осталась только в нижней рубашке и чулках. Наконец, она выскользнула из туфель и сняла чулки.

Когда Эмма потянула рубашку через голову, она начала дрожать, частично от страха, частично от холодного апрельского бриза, обдувавшего обнаженное тело. Она стояла, бессильно опустив руки по швам. Эмма была 5 футов и 3 дюймов ростом, стройной, но не худой. Груди ее не были большими, но округлыми, с большими сосками, начавшими твердеть, по мере того как ветер обдувал обнаженную кожу.

Один из надзирателей собирал одежду Эммы в холщовый мешок. Его унесут в особую комнату в тюрьме, где спина Эммы перед тем, как она оденется и выйдет на свободу, будет обработана специальной лечебной солью. Эмма также увидела, что другой надзиратель держит в руках плеть-девятихвостку, сделанную из отрезков веревки, около 2 дюймов в диаметре и около ярда длиной. Она не поднимала глаз, но мимолетно брошенный взгляд, позволил ее мозгу запомнить вид этого инструмента с фотографической точностью. Надзиратель служил раньше на Королевском флоте, и, сам изготовил эту плеть. Ручка плети была около 14 дюймов длиной и завершалась веревочным узлом с петлей для руки. Каждый из девяти свисающих хвостов плети завершался узелком. Они были предназначены, для того чтобы останавливать скольжение хвостов плети по спине, но не могли повредить кожу, в отличие от традиционной морской кошки, концы которой заканчивались тяжелыми узелками, нередко располагавшимися не только на концах, но и на протяжении хвостов плети. Такие узелки рвали кожу до крови с первого удара. Предназначение тюремной «кошки» было в том, чтобы причинять боль, не нанося повреждений. Эмма почувствовала слабость от осознания того, что сейчас должно было с ней произойти.

Комендант нарушил тишину словами: «Сложите Ваши руки вместе и вытяните перед собой.»

Эмма подчинилась и, один из надзирателей дважды обернул веревкой ее сложенные запястья, надежно связав их вместе. Держа за связанные запястья, Эмму подвели к столбу. Босыми ногами Эмма почувствовала холод утоптанной земли вокруг него. Она обратила внимание на то, что земля вокруг столба была влажной, как будто ее только что почистили с водой. Веревку, свисающую с блока, на верху столба, привязали к веревке, связывающей запястья Эммы и, один из надзирателей начал натягивать ее противоположный конец. Эмма почувствовала, как ее руки взметнулись над головой, а тело вытягивалось в струнку, до тех пор, пока она уже едва касалась земли ступнями ног. В это время другой надзиратель, обвязал веревками ее лодыжки. Наконец, он кивнул другому надзирателю и тот, еще слегка подтянув веревку, закрепил ее, оставив Эмму полностью растянутой вдоль столба. При желании она могла коснуться земли лишь кончиками пальцев ног.

Эмма была удивлена тем, насколько гладкой была поверхность столба. Она чувствовала, что он был холодным и липким, прикасаясь к нему обнаженными кончиками грудей, животом и бедрами. Эмма пыталась сохранить остатки самообладания, но мелкая дрожь сотрясала ее. Тело ее покрылось холодным потом, она ощущала малейшее дуновение ветерка, касавшегося ее грудей и спины. Она почувствовала, что ее волосы собрали в пучок и связали ремешком над головой.

Наконец, надзиратель кивнул коменданту и тот произнес: « Эмма Хафавей, сейчас приговор будет приведен в исполнение. Поскольку он не предусматривает нанесение определенного количества ударов, счет вестись не будет. Когда на Вашем теле появится кровь и, я сочту, что приговор исполнен, я отдам приказ об окончании наказания. Приступайте к порке!»

Надзиратель, держащий в руке плеть, приблизился к беспомощно растянутому телу Эммы. Несколько секунд он смотрел на Эмму, на ее нежные соски, округлую ничуть не отвисавшую даже в таком положении грудь, кожу живота обтянувшую ребра так, что их теперь можно было пересчитать, тонкую талию, пышные, но не полные ягодицы, длинные стройные ноги, вытянутые вдоль столба. Надзиратель обратил внимание на мягкие волосы на лобке Эммы, не мешающие ему ясно видеть ее нежную «киску». Ему было бы приятней заняться с этой женщиной любовью, чем пороть ее, отметил он про себя. Надзиратель вытянул руку с плетью в направлении середины спины Эммы, примериваясь. Учитывая длину руки с плетью, он расположился примерно в четырех футах от нее и чуть слева, поскольку был правшой.

Второй надзиратель закончил возиться с веревкой на лодыжках Эммы и встал с другой стороны, напротив нее. Он любил наблюдать гримасы и слезы молодых женщин, корчившихся под ударами плети.

Эмма увидела, как этот надзиратель кивнул другому и, сжалась в ожидании первого удара.

Надзиратель нанес удар без всякой жалости, со всей силы, используя вес своего тела. Она была воровкой и заслуживала наказания. Концы плети легли чуть ниже правого плеча Эммы и оставили диагональный след, обвившийся вокруг ее тела. Девять красных полос появились на белоснежной коже спины Эммы.

Эмма содрогнулась всем телом и вскрикнула от ужасной боли пронзившей все ее тело от кончиков пальцев на руках до носков ног. Она представляла себе, что порка будет болезненной, но и подумать не могла, что боль будет настолько страшной. Боль была еще ужасней оттого, что удары наносились по холодной коже, довольно долго остававшейся обнаженной на прохладном апрельском воздухе. Она пыталась представить себе из разговора с Катрин, на что будут похожи ощущения от первого удара, но оказалась в итоге совершенно неподготовленной к этой, ни с чем, ни сравнимой, интенсивной, страшной боли.

Следующий удар был нанесен чуть ниже первого и, вновь, был отмечен криком Эммы и появлением новой порции багровых полос на ее спине.

Надзиратель продолжал наносить удары с интервалом около двадцати секунд, каждый раз выжидая пока тело Эммы, прекратит сотрясаться после очередного удара. Крики Эммы с каждым новым ударом усиливались. После пятого удара слезы Эммы лились ручьем, стекая по щекам, груди, животу и бедрам. После десятого удара Эмма уже визжала, не контролируя себя, с каждым последующим. После двенадцатого обнаженная спина Эммы была сплошь покрыта пурпурными полосами, пересекающими спину справа налево. Некоторые линии пересекались, но, несмотря на силу ударов, кожа в этих местах еще не была разорвана. Несколько полос задевали верхнюю часть ее ягодиц. Сами ягодицы и ноги оставались нетронутыми.

Полосы простирались на правый бок Эммы и достигали натянутой кожи на правой груди. Нежная кожа груди уже была повреждена. Несколько капель крови были видны коменданту, но не надзирателю, который порол Эмму.

Эмма была уже третьей женщиной, которую пороли сегодня и, надзирателю хотелось побыстрее закончить наказание. Он начал наносить удары еще сильней, подрабатывая кистью руки в последний момент перед нанесением удара, с тем, чтобы плеть глубже врезалась в кожу. Эмма в свою очередь не могла даже представить себе, что боль может быть такой сильной – она была невыносимой. Тринадцатый удар заставил кричать ее еще громче, а после следующих двух она кричала во всю силу своих легких.

Спина Эммы начала распухать, обнаженная кожа вот-вот готова была лопнуть. Эмма не могла поверить в то, что ее все еще пороли. Она думала, что кожа на ее спине должна быть уже порвана и залита кровью. Она чувствовала, будто ее спину обложили пылающими углями, как и предсказывала Катрин. И через эту постоянную боль, она ощущала, будто по ее спине проводят раскаленным железом во время нанесения каждого из ударов.

Комендант, конечно же, заметил кровь на теле Эммы. Он также был удивлен, что это случилось после нанесения менее чем тридцати ударов. Суды часто приговаривали женщин к нанесению от двадцати до тридцати ударов и, комендант понимал, что в данном случае, судья, не определив точного количества ударов, подразумевал этим, что Эмма должна была быть наказана более жестоко. Обращаясь к надзирателю, он сказал: «Наказание должно производиться по всему телу заключенной. Перенесите удары ниже на ее ягодицы и бедра.»

Надзиратель немедленно подчинился и нанес следующий удар по нетронутым ягодицам Эммы. Она громко закричала от неожиданно изменившегося характера боли. Она почувствовала, будто по ягодицам провели одновременно девятью полосами раскаленного железа. Следующие несколько ударов надзиратель нанес также по ягодицам и чуть ниже, по бедрам Эммы, покрыв их сеткой красных полос.

Эмма уже не могла больше кричать громко. В растянутом положении она не могла набрать достаточно воздуха в легкие. Много ее сил уходило на удержание равновесия и, в результате она только стонала и всхлипывала теперь. Она больше не ощущала отдельных ударов – только жгучую постоянную боль, на протяжении от шеи и до коленей, боль которую она не могла представить себе раньше. Она получила уже тридцать пять ударов!

Конец плети достиг правого соска Эммы, вырвав кусочек плоти. Эмма издала дикий вопль, эхом разнесшийся по тюремному двору и вероятно услышанный за ее пределами.

Комендант молча поднял руку, подав надзирателю знак к остановке порки. Он хотел дать ей прийти в себя после столь жестокого удара. Комендант начал осматривать ее тело. Кровь стекала из многочисленных ран на спине на ягодицы, но еще не капала на землю. Струйки крови стекали также с ягодиц на обратную сторону бедер Эммы. Комендант обошел вокруг нее, чтобы осмотреть ее спереди. Он заметил многочисленные следы на правой стороне ее груди, ребрах и правом бедре. Были заметны несколько струек крови, они сбегали из пораненного соска на переднюю часть тела. «Еще четырех или пяти ударов будет достаточно,» подумал комендант.

Эмма с трудом поняла, что ее больше не хлещут плетью. Ослепленная болью, она подумала, что порка окончена. Она ужаснулась, когда услышала голос коменданта: «Продолжайте.» и почувствовала новый обжигающий удар на своих плечах. Этого было более чем достаточно, для того, чтобы кожа треснула и кровь хлынула ручьем.

Поскольку Эмма имела несколько секунд передышки, теперь она была способна кричать снова. Все ее мысли были об одном, – когда закончится эта пытка. После каждого удара она издавала теперь душераздирающий вопль. Капли крови разлетались вокруг после нанесения ударов и попадали на лица и одежду надзирателей.

Комендант подсчитал в уме, что Эмма получила уже около сорока ударов. Ручьи крови сбегали по ее спине и падали на землю. «Наказание окончено» произнес комендант, и, надзиратель немедленно остановился, вытирая капли крови со своего лица рукавом.

Второй надзиратель, уже отнесший мешок с одеждой Эммы в ее камеру, подошел к Эмме с ведром холодной воды. Встав позади нее и чуть правее, он выплеснул содержимое ведра на ее окровавленную спину.

Эмма закричала от обжегшей ее холодной воды, окатившей ее и проникшей в многочисленные раны на теле. Охлаждающий эффект быстро прошел и, ее спина вновь заполыхала огнем. Она почувствовала, что ее лодыжки уже не связаны и внезапно исчезнувшее давление веревок на запястья. Она находилась в этом растянутом состоянии более 20 минут и, ее руки полностью затекли. Она так и осталась стоять, опершись руками, поднятыми над головой, на столб, боясь пошевелиться, чтобы не причинить себе новую боль. Она почувствовала, как чьи то руки взяли ее за плечи и повлекли прочь от столба. Ее руки бессильно упали вниз, а кожа на плечах натянулась, что заставило ее вновь вскрикнуть от боли. Руки Эммы были теперь свободны и, она хотела встряхнуть ими, чтобы восстановить кровообращение, но опять побоялась сделать это из страха причинить себе боль в израненной спине. Она не замечала больше холодного дуновения ветра в тюремном дворе.

Эмму не заботило и то, что теперь она должна будет вернуться в камеру совершенно обнаженной. Она стояла посреди двора с лицом искривленным болью, горько рыдая. Когда ее заставили идти, ей было трудно удерживать равновесие на неровной булыжной мостовой. При каждом шаге боль из рассеченного соска пронизывала все ее тело. Она проделала весь путь со стонами, придерживая руками груди. Единственной мыслью в ее голове в это время была мысль о том, что больше никогда она не будет красть.