С бледными лицами, мы сидели в приемной кабинета Главного советника, ожидая, что с нами будет. Мы знали, что должны были сюда прийти для разбирательства, но не уверены были, чем это кончится, и не знали, как нам действовать, чтобы смягчить его злость. Ожидание — это худшее, что можно было придумать. Нет, мы не разговаривали друг с другом — мы же в ссоре. Наконец, секретарша позволила нам войти в кабинет. Советник поприветствовал нас с таким видом, словно сказал нам выпить яда. Да, он — большой мужчина, сложенный как боксер или борец. В другой ситуации он мне очень понравился бы. Но сейчас он был очень, очень злой. Когда мы сели на стулья в его кабинете, он спросил наконец нас, как это случилось, что мы подрались в классе на прошлой неделе.

Теперь мы поняли, зачем нас вызвали.

Как обычно, я сообщила про него все, что у меня накопилось, а он наябедничал ему, что это наоборот, я была нечестной с ним. Он стал отмечать мои недостатки и ошибки — я тоже не могла остаться молчащей. Разумеется, я должна была ему ответить — конечно, с целью выяснения истины... Но советник хотел не этого. Он дал нам знак остановиться с нашим спором немедленно, обоим встать и снять нашу одежду. Мы знали, что это означает, а потому струсили. И все же нельзя было не подчиниться. Прошло пять минут, и вот мы уже стояли у стола обнаженные.

Советник вытащил из шкафа короткий, тонкий, но от этого не менее страшный хлыст. Я и он задрожали так, что было слышно стук зубов. Через минуту-другую мы будем плакать — это было уже ясно. Мне было так обидно, что это случится в самом начале недели... Я снова открыла рот и обвинила в драке его, а он начал ругать меня.

Советник остановил нас. «На стол», — приказал он. — «Ложитесь рядом, оба, бок о бок».

Не сопротивляясь, мы подчинились. Он несколько мгновений постоял за нами, помахивая хлыстом. Вдруг он размахнулся и стегнул по соприкасающимся задам одновременно. Я завизжала, как от ожога, а он захрюкал. Боль в первый раз была острая, но допустимая. Второй удар был сильнее и мы заколотили вытянутыми руками по столу, а ногами по полу. Последовал третий стежок, четвертый. После того, как я насчитала, ревя, десять, он остановился и спросил нас, кто же все-таки был виноват в ссоре.

Я сказала сквозь слезы, что он, а он плаксивым голосом опять все свалил на меня. Тогда советник размахнулся и стал отсчитывать нам второй десяток ударов. Теперь он уже не хрюкал, а визжал от боли — совсем как я. Через стиснутые зубы он кричал, что виновата я. Я орала, чтобы господин советник порол его одного.

Советник остановился. Моя попа пульсировала. Я хотела было уже взять вину на себя, чтобы остановить эту пытку, но моя гордость не позволила. Я потрясла головой и с зареванным красным лицом прорыдала: «Это все он, дефектный!».

«Будет следующий десяток, — спокойно объявил наш мучитель. — Или вы все же скажете, кто виноват во всех проблемах?»

«Пожалуйста, достаточно, — завопила я. — Мы оба виноваты».

«Да!» — подтвердил он.

Но советник казался вовсе не удовлетворенным. Хлыст снова засвистел по нашим голым задам. Мы оба рыдали, наши слезы произвели общую лужу на полированном столе. Наши зады горели.

«Хотите еще?»

«О, нет!!! — закричала я — Это я! Это все я! Я одна виновата. Я принимаю наказание! О-о-о, я прошу прощения, я действительно, правда огорчена. Это вся моя вина!»

«Не-е-ет, это правда я виноват, я дефектный, — завопил мой сосед, — я один виноват!!»

Советник кивнул и опустил хлыст. «Хорошо. Теперь вставайте, одевайтесь и целуйтесь в знак примирения.»

Мы одеваемся, не глядя друг на друга. Стонем, натягивая на выпоротые ягодицы трусики. Потом я со страстью целую его — чтобы советник видел мое раскаяние, глубоко и с убеждением. Он тоже поцеловал меня. Наши ягодицы жгло от ударов — и мы понимали, что наше сегодняшнее обязательство больше не ссориться является прочным, почти как в супружестве. Я подумала, что в нашей ссоре были виноваты только гордость и упрямство, а советник благоразумно выбил их своим хлыстом. С горящими задами мы останемся вместе навсегда.