«Пожалуйста, миссис Дженсен, — попросил я, — можно теперь получить мою одежду назад?» «Разумеется, нет», — ответила наилучшая подруга моей матери. «Но мои мама и сестра будут здесь очень скоро», — протестовал я. «Конечно, это плохо, Билли, — ответила она. — Но вы же хотели посмотреть на голых девушек, заставить их стыдиться, а теперь это повернулось против вас обоих, понятно?»... Я начал всхлипывать.

Вчера я должен был прийти домой к Томми, чтобы переночевать в отсутствие моих родителей. Лето стояло очень жаркое. Пока там шло купание в бассейне, у нас родилась блестящая идея похитить низ бикини у его сестер. Я не знаю, почему Томми и я так хотели увидeть его двух сестер обнаженными. Кстати, в его доме после наказания, то есть шлепания, ребенок всегда должен был встать в угол обнаженным — весьма на долгий срок. Даже если бы друзья посетили дом, все равно надо было стоять, сверкая задом. Весь район шутит, называя такое представление «быть обнаженным Дженсеном». Для того, чтобы поведать вам истину, скажу, что Томми был гораздо чаще обнажен, чем его десятигодовалая сестра Энни и тринадцатилетняя Лорри.

Хорошо! Так вот, мы преуспели в воровстве их трусиков. А девчушки ударились в крик. Миссис Дженсен тут же вытащила нас в гостиную. Она позвонила моей маме, объяснила, что случилось и передала мне телефон. К моему ужасу, моя мама дала мне понять, что теперь и мне пришел срок стать «обнаженным Дженсеном», даже если я был не Дженсен!... Наша блестящая идея превратилась в очень глупую. Миссис Дженсен отправила меня купаться, а потом поджидала меня на выходе со щеткой! Она, оказывается, уже успела отшлепать Томми — он стоял в углу, потирая красные ягодицы. Она положила меня голышом на колени и стала шлепать очень больно и долго своей щеткой. Я кричал и хныкал. После этого хозяйка дома отправила меня к приятелю и велела встать рядом с ним. Она сказала, что мы будем обнаженными даже если друзья придут, чтобы поиграть. А вечером мы должны были ложиться спать безо всего. Я теперь ненавижу быть «обнаженным Дженсеном»!

....«»Пожалуйста, — просил я сквозь слезы, — это слишком неудобно, стыдно...» Я был искренен. Дома мои девятилетняя сестра и я всегда если и бывали наказаны шлепками, то только через трусики. Бекки не видeла меня голым! Я сказал об этом. «Ну и очень плохо, — ответила миссис Дженсен, — вот поэтому-то у тебя слишком много нахальства».

Мое плач стал горше. Я боялся, что если Бекки видeла, как Томми стоит в углу с голым задом, то и меня увидит таким же жалким. Тогда у нее появятся такие словесные «боеприпасы», чтобы дразнить меня в школе! Томми был на семь месяцев старше, чем я. Его двенадцатый день рождения прошел месяц назад. «Но мама, — спросил плаксиво Томми, — ты думаешь, миссис Миллер заставила бы нас ходить голыми в доме Билли?» «Не знаю, знаю только, что у меня в доме вы уже ходите голыми! — отрезала его мама. — Дискуссия заканчивается. Я не хочу слышать больше об этом». «Да, мама», — грустно сказал Томми.

Мы проспали голыми в кроватках эту ночь. С утра мне удалось выйти из спальни без всхлипываний. Родители Томми и его сестры собрались этот день провести на пикнике за городом. Девчонки, как участницы ансамбля балетной школы, принимали участие в местном празднике. Томми не любил балет, да и он был наказан, так что он должен был, наоборот, сегодняшнюю ночь провести в моем доме. Мы оба надеялись, что как только мы придем к моей маме, она даст нам какую-нибудь одежду. Но как идти по улице в голом виде?

«Эй, поглядите, у Билли глаза красные! Очевидно, он любит плакать! — воскликнула Энни, указывая на меня. — Мама, а правда, что он голым отправится домой?» Я не смел поднять глаз и смотрел вниз. «Твоя правда, Энн, — ответила ее мама, — да я еще говорила вчера по телефону с его семейством, так что его сестренка тоже посмотрит на него, пока он походит обнаженным!»

Я забеспокоился! Я окаменел от страха. А вдруг мою маму, которая вчера говорила в телефон так зло, попросят не одевать нас? Предположение, что мама заставит нас и у меня дома походить голышом, сломило меня. Я бы умер от стыда, если бы целый район увидeл эту мою небольшую славу! Я был уверенным, что если это случится с Томми, он тоже будет унижен.

Дверной звонок зазвонил. «Томас, иди открывать дверь», — ехидно приказала его мать. «Да, мама», — отвечал он, кривясь. Я обратил внимание, что он слегка возбужден... Через минуту моя мама и хихикающая Бекки уже входили в гостиную комнату Дженсенов. «Хороший же у меня мальчик! — произнесла моя мама. — Я вижу, он у вас поизучал раздел этики о том, что не надо рыть другому яму...» «Да, мама» — ответил я, пряча глаза.

После обсуждения с миссис Дженсен нескольких моментов предстоящего дня, моя мама заявила нам: «О’кей, мальчики, возьмите ваши рюкзаки...» Я немедленно открыл сумку, вытаскивая некоторые части своей одежды, упрятанные туда мамой Томми. «Вильям, — прикрикнула мама, — я тебе не говорила что-нибудь об одевании. Убери вещи прочь, надень рюкзак на спину и марш домой!»

Она собралась сделать это! Заставить нас идти к нам домой голозадыми! Я чуть не начал плакать снова. Все произошло скоро, через три минуты мы уже находились на улице. Томми и я опустили руки на яички, чтобы прикрыть наш стыд. «А руки прочь! — потребовали обе мамы. Моя добавила: — Я не говорила о том, что вы должны идти прикрытыми. Если я увижу непослушание снова, я сделаю эту игру с раздеванием постоянной, как миссис Дженсен».

Мы прошли половину дороги, когда наступила первая беда. Наши соседи по дверям Линчески — дети и их мать — приближались. Они сопровождались близнецами из семьи Мак Коев. Близнецы, Бобби и Бетти, были тринадцати лет. Когорта Мак Коев, их ровесница Шэрон Линчески и ее братья, десятигодовалый Кенн и восьмигодовалый Стивен, конечно, знали про прогулки голого Томми, но меня-то они видели таким наказанным, голым, униженным в первый раз! «Что это такое, разве ваши мамы, — засмеялась Шэрон, — забыли одеть вас?»

«Не твое дело!» — набравшись смелости, хотя и красный от стыда, немедленно воскликнул я. В ту же секунду Томми буркнул: «Заткнись, рожа!» Воцарилась тишина. «Ужасные рты двух голышей Дженсенов протявкали что-то?» — вставила моя сестра Бетти прежде, чем любой из взрослых среагировал. «Ты совершенно права, — сказала моя мама. — Мальчики, вы наказаны, а ведете себя ужасно! Вы немедленно извинитесь перед Шэрон, а потом — перед всеми нами за ваш язык! Иначе придется выпороть вас розгами».

Я не пробовал раньше розог, но по тому, как Дженсен начал просить прощения, я понял, что это больно — и испугался. Мы, конечно, извинялись. Сначала перед Шэрон, потом перед всеми. Но мы не были искренними и мама знало об этом. «Через два часа, — бросила она встречной семье, — мы собираемся больно наказать этих наглецов в нашем заднем дворике. Вы все приглашаетесь. Пригласите ваших друзей и соседей, дворик большой, будет весело».

«Мама, пожалуйста, ну нет, не надо! — просил я. — Ты же не можешь сделать это мне, я же не Дженсен!» «А вот и нет, я могу, — твердо отвечала она, — и буду». Все, засмеялись при таком повороте дела. Я был унижен, опустошен, раздавлен. Мама спланировала шоу для соседей, а я с Томми должны были быть обнаженными звездами этого шоу! «Буду рад помочь организовать для Вас это, Кэти», сказала миссис Линчески. «Благодарю Вас, Линда, — ответила моя мама. — Приносите что-нибудь, у нас получится свой пикник».

К моему облегчению, мы продолжили путешествие в свой дом. Как только мы пришли, мама немедленно заговорила с папой. «Они это заслужили», — сказал он, узнав про наш проступок. Очень скоро папа уже отъезжал от подъезда на автомобиле, чтобы приобрести что-нибудь для пикника. Мама послала Томми и меня на задний двор, чтобы поиграть. По траве нам ходить запретили. Но какая там игра! Мы сели на пыльный асфальт голыми задами и неотступно думали, как же это мы вляпались в такую историю. Томми встал и хотел помыть зад в нашем бассейне. «Никакого плавания! — крикнула мама из окна, — некому наблюдать за вами, чтобы вы не утонули». «Она считает нас малышами!» — пробурчал Томми.

После того, как прошел час, мама и Бекки появились в купальниках и сказали нам, чтобы мы таскали во двор пластмассовые стулья и столы, а сами развернули два навеса под грибками. Потом миссис Линчески, вошедшая в дверь, сказала маме: «Миссис Миллер, мы подумали, что вам потребуется деревянная кобылка. Мой муж несет ее...» Мама приказала нам пойти, взять у мистера Линчески это приспособление и принести его во двор. Мы несли кобылку, догадываясь, для чего она нужна — укладывать нас! Кобылка была козлами — нам по пояс высотой, с прикрепленными к их ножкам петлями.

После этого, когда первые гости уже начали прибывать, мама позволила нам залезть в бассейн. «Охладитесь, это будет полезно вашим задам через некоторое время», — смеясь, сказала Бекки. Мы оба начали всхлипывать снова, мы чувствовали самую горькую обиду.

Вскоре гости уже стали выходить во двор и занимать места за столиками. Кто нес корзины со всякими вкусными вещами для пикника, кто — вентиляторы, чтобы не было жарко, кто покрывала и другие вещи. Дворик заполнился соседями, среди которых были наши друзья и однокашники. Я насчитал шестнадцать... нет, восемнадцать человек... Нет, я уверен, что от страха все-таки кого-то пропустил. Томми и я сидели в воде, держась за край бассейна — так хотя бы не было видно нашей наготы. Мне пришла странная мысль: я подумал, как отнесется к нашему наказанию учительница Мэри Регина, а также наша школьная классная дама Кэтлин, которая тоже вошла во дворик. Наш папа вернулся из своей поездки и передал что-то с улыбкой маме...

Около двадцати минут народ оживленно болтал и пил соки. «Я тоже хочу пирожное», — сказал я. «Ну, вылези и попроси», — горько поддразнил меня Томми. Тут моя мама встала и заявила: «О’ кэй, всему свое время. Нам пора произвести наш фейерверк с соревнованием по визгу...» Часть аудитории, особенно насмехающиеся над нами дети, аплодировали и орали в знак одобрения. «Билли, Томми, а ну-ка, идите теперь сюда».

Сдерживая слезы, мы вылезли из воды и прикрывшись, пошли к моей маме. «Та-а-ак... Шэрон, — сказала мама, — с тех пор, как эти мальчики оскорбили вас, вы имеете право наказать их. Подойдите, сядьте около меня». Шэрон засияла и вскочила из-за стола: «О, да, мадам!» — она быстро подбежала и заняла пустой стул справа от мамы. Я остановился перед той самой кобылкой, что мы втащили. «Ложись, тебе уже пора позагорать», — насмешливо велела мама. Я перегнулся через кобылку, в путающихся от страха мыслях решая, кричать ли мне во все горло, чтобы вымолить прощение, или показать характер и предстать перед этой толпой настоящим мужчиной. Я так ничего и не решил. Мама затянула на моих запястьях и щиколотках ременные петли. Я дернул рукой, ногой — и вдруг понял, что теперь меня уже ничего не спасет, потому что я не вырвусь. Я в полной власти... вот этой Шэрон, например. В школе она мне нравилась, потому что была постарше меня и считалась красивой, но как я ненавидел ее теперь!

Мама взяла в руку гибкую искусственную розгу, сделанную из какого-то пластикового прута, упакованного в прорезиненную ткань. Я никогда не видeл таких прежде. Оказывается, папа купил ее, когда ездил за покупками. Я и не думал, что таковы были вещи, необходимые для пикника!

«Сначала, — посоветовала мама Шэрон, — шлепни Билла пожестче рукой». «Да я с удовольствием накажу его и прутом, — усмехнулась девчонка — Буду я отбивать руку о его зад!»... Я был поражен. Мама не просто решила меня наказать, как миссис Дженсен наказывает своего Тома, но она еще позволяла девочке шлепать меня голой рукой по голой заднице! Мое лицо потихоньку становилось глубокий красным. «Ну, тогда, — продолжал мамин голос, — выдай ему ударов двадцать этим». И передала Шэрон розгу. Та взяла инструмент с энтузиазмом. «После того, как мой сын получит свое, он встанет на колени, а мы произведем с Томми ту же обработку».

Получилось так, что именно я объявил во всеуслышание своим громким визгом, что порка началась! «О’ кэй, Билли, Шэрон тебя выучит», — довольно произнесла мама. Шэрон уже стегнула меня. Ее первый стежок ужалил меня так, что я задергался, подобно сумашедшему. Я не думал, что девочка могла бы ударить так сильно. Видно, я просто не знал свойств розги. Вскоре я обнаружил, что она может стегнуть еще больнее. После десяти розог я ревел в три ручья, пронзительно вскрикивая с каждым ударом. Я и не вспоминал, что хотел терпеть! Мой плач разносился, наверное, по всей улице, но я забыл обо всяком стыде. Я очень, очень хотел закричать, чтобы меня простили на любых условиях, но не мог — розга Шэрон позволяла мне произносить только два звука: «А-а-а!» и «И-и-и-и!»... Я сучил ногами, но они были крепко притянуты к деревянной кобылке. Едва через слезы мне удалось пропищать: «Пожа-а-ауйста, прости-и-ите!» Но Шэрон не остановилась, пока все двадцать розог не выписали на моем голом заду двадцать пухлых рубцов.

Я ревел и не мог остановиться. Мои ягодицы горели. Я отчаянно хотел искупать их снова в прохладной воде бассейна, но меня держала привязь. Я дергался и вилял задом так, что сам разгонял по дворику ветер. «Хорошая работа, Шэрон, — сказала мама. — Не хочешь устроиться ко мне воспитательницей для Билли?» Все захохотали, а сестра Томми Энни закричала: «Меня возьмите, меня!»

Я буквально танцевал лежа, дрыгая ногами и пряча мои глаза. «Мой милый мальчик, — обратилась ко мне мама, — погляди, какой у тебя красный зад. Я могла бы высечь тебя намного сильнее, понял?». Я отчаянно закивал головой. Мне казалось, что задница горит. Я не удивился бы, если бы дым поднимался над кобылкой. Я не был способен ничего попросить у мамы, но надеялся, что меня отпустят. Так и произошло. Через минуту я стоял на ногах. Надо мной смеялся весь пикник, но я даже не попытался прикрыться спереди. Ладони немедленно легли на пылающие ягодицы и стали их тереть, а ноги сами собой затеяли дрожащий танец, опять вызвавший хохот всей моей аудитории.

«И даже не подумай тереть, молодой человек! — прикрикнула мама. — Подними руки на голову! Встань на колени! Не так, спиной к нам... Думаешь, нам интересно смотреть, как ты плачешь?...»

Я повиновался: отвернулся от мамы, Шэрон, детей и взрослых, от противной кобылки, встал коленками на колючий асфальт и стал смотреть на недоступный мне бассейн, глотая слезы.

«Томми, теперь твой выход. Ну-ка, ложись, Шэрон тебя привяжет». Девчонка радостно бросилась затягивать петли. Вскоре Томми продолжил мою песню. С теми же результатами. Он плакал, бесполезно бился под розгой, просил, ревел, опять просил, опять кричал, но все это было бесполезно. Я украдкой повернулся, когда свист розги прекратился, и подивился красному цвету его зада. Неужели мой был таким же?

Следующие два часа были самыми стыдными в моей жизни — на фоне предыдущих, во всяком случае. Продолжающие праздновать неизвестно что люди отпускали шуточки про цвет наших задов. Взрослые делали замечания о печении яиц на наших ягодицах и об их использовании в качестве прожекторов. Через десять минут после окончания порки Томми, одна из девчонок подбежала и шлепнула меня по заднице.

«О-ой! — вскрикнул я. — Эй, негодяйка, держи руки при себе!»

Зря я не удержался. «Билли, — отозвалась моя мама, — а ну-ка, иди сюда! Тебе хочется снова на кобылку?» Я перетрусил. «Но... но... — задохнулся я, — она же... я же просто протестовал, когда она толкнула меня в попу!» «Очень плохо, — сказала мама. — Подойди сюда, дорогой, помоги мне». Подошел отец, его руки схватили меня и уложили на противные козлы. Я завопил, но ременные петли уже захлестнули запястья и лодыжки. Мама подняла руку и объявила: «А теперь все здесь могут касаться его, сколько они хотят!... Чтобы не наглел!» Все опять захихикали, а мама остановила и подозвала Стэйси. «Да, миссис Миллер», — крикнула та. «Пожалуйста, Стэйси, дай-ка почувствовать Билли, что он просто маленький негодяй...» «О, я не буду его шлепать, у него и так зад красный!» — и рука Стэйси немедленно легла на мою попу, начав ее поглаживать. Я смутился, но поглаживание даже снизило мою боль, мое страдание от порки. Стэйси остановилась. «Изумительно, какой он горячий!» — воскликнула она и отбежала прочь. Мама подозвала других. Несколько других детей тоже положили мне на попу ладошки. Моя сестра Бекки плеснула на мои ягодицы газировки. Я представляю, каким красным было мое лицо в это время!

Я подслушал учительницу, говорящую с моей мамой. «Вы знаете, — сказала Кэтлин, — многие родители просили меня вернуть в школу нашего острова дисциплины... то есть порки. После сегодняшнего дня я вижу, как меняются в лучшую сторону выпоротые мальчики. Я, кажется, решила возродить подобную практику». «Да-да, — подтвердила Мэри Регина, — вот когда я была в начальной школе, никто не сомневался, когда надо было отшлепать нас. А после порки так просто отправить мальчишку постоять голым в углу!»

«Да, для Билли и Томми времена теперь изменятся, — сказала мама. — Если вы согласны, они станут посещать школу, нося короткие рубашки. Чуть что, порите их и ставьте их с голым задом в угол». «Простите меня, — сказала наша классная дама, — я давно думала о действенности порки. Можно было бы ввести ее в нашей школе, если родители согласятся. Например, вы для ваших мальчиков. Это будет хорошим уроком и для других, они увидят, что может случиться с ними, если они не будут прилежными»... Я не мог поверить этому. Эти женщины согласились с мамой, что можно посылать нас в школе в угол обнаженными! Лежа на кобылке, я подумал, что сегодняшняя аудитория была еще маленькой!

Я ревел от обиды, когда меня отвязали, когда отправили с Томми Дженсеном на травку, где мы не могли сесть, я всхлипывал во время ужина (об обеде для наказанных не было и речи!). Спали мы на животах. А утром в понедельник нам приготовили странную одежду.

...«»Пожалуйста, скажите, миссис Миллер, — спросил мой лучший друг Томми Дженсен, — мы можем одеть наши брюки, чтобы пойти в школу?» «Ну, пожалуйста, мама», — больше проныл я, чем попросил. «Не болтайте лишнего, — весело сказала мама. — Собирайтесь в школу точно так же, как вы стоите теперь».

Мы были обнаженными ниже пояса — за исключением туфель и носков. Наши короткие рубашки едва-едва оставляли шанс спрятать наши голые зады, высеченные вчера при всех соседях. Слабо прикрывали попы и рюкзаки. Оголенные, как в последние два дня, мы теперь имели только бесполезные рубашки. «Но, мама...» — попытался я снова, несмотря на предупреждение. Прежде, чем я договорил, она наградила мой зад двумя быстрыми шлепками. «Ой-ой, больно!» — вскрикнул я. «Я уверена, — поучающе ответила мама, — что если я сказала что-то, то это значит именно это! Ты не собираешься слушаться? Тогда я устрою второй пикник в заднем дворике!» Я струсил. «О нет, мама, не делайте этого! — заплясал я тут же. — Мы пойдем, пойдем в школу сегодня как обнаженные Дженсены!»

«Ну, давайте, учитесь хорошо», — приказала мама, выходя с ними из подъезда и на прощание давая каждому из нас по шлепку. Быстро, чтобы не привлнекать внимание прохожих, мы пошли по улице влево, поминутно потягивая полы рубашек вниз и смотря друг на друга: не сверкает ли низ задницы? Два обнаженных Дженсена снова появились на публике. «И, — добавила мама, когда мы шли по тротуару, — даже не думайте использовать ваши рюкзаки вместо трусов. Я договорилась с вашей классной дамой, вы слышите меня?» «Да», — отвечали мы оба.

«Эй! Смотрите, они говорят: мы больше не будем, мы больше не будем!» — закричала нам с тротуара моя хихикающая девятилетняя сестра Бекки. Это она дразнила нас нашими же словами. Она вспомнила, как мы вчера голышом стояли на коленях и просили нас простить. Мы ничего не ответили, в очередной раз потянули рубашки вниз и пошли дальше. Мы помнили, что вчера получили по попам как раз за попытку осадить другую девчонку, Шэрон. Я все никак не мог ее забыть.

Мы пришли в Сент-Терес-скул без штанов. Ребята и девчонки приставали с расспросами, что все это значит. Учительница Мэри Регина сообщила, что вообще-то было большим грехом красть трусики у сестренок Томми, чтобы они вылезли из бассейна и не могли одеться. Так весь класс узнал про наш проступок. А тут же дети, присутствовавшие на нашей порке вчера, пустились рассказывать про нее остальным. Наша вчерашняя аудитория из-за этого быстро стала огромной аудиторией, растя с каждой новой шуткой над нами. А это они еще не видели, что мы не только без штанов, но и без трусов!... К нашему стыду, осуществилось худшее.

Пока мы оба смущались и краснели, моим главным затруднением было то, что от стыда и вида множества девчонок я как-то... возбудился. По крайней мере, в тот момент меня трудно было назвать «маленьким мальчиком». Да, двенадцать лет — это непредсказуемый промежуточный возраст для мальчика! Так вот, все смотрели на перед моей рубашки, а я тянул ее вниз руками. И мне казалось, все увидели, а не увидели — так догадались, что я... В общем, собрание хихикало — и мне казалось, что именно от этого. Уроки еще не начались. Школьный двор был ужасным, страшным. Дети почти не обращали внимания на учителей, сфокусировав взгляды на нас — двух обнаженных Дженсенах. Мы красовались перед всеми без штанов!

Ну, так и было. Они заметили. «Грешник, — решил понасмехаться надо мной мальчик из четвертого класса, — вы что, не знали, что будете голыми за пределами дома?»... Тут уж я был в своей стихии и прошипел: «Заткнись, олух!» «Заткнись, дерьмо», — погромче проговорил Томми. К несчастью, слова эти разнеслись достаточно громко на пол-двора. А Томас продолжал: «По крайней мере, у нас есть кое-что там, внизу, чтобы красоваться, в отличие от тебя, котенок!» «Ну и я имею кое-что! — не ожидал контрнаступления мальчишка. — Я же не девочка!»... «Ну, покажи-ка, докажи-ка», — потребовал Томми. «Да ни за что, — опять перехватил инициативу четвероклассник. — Не буду я грешником подобно вам. Я что, обнаженный Дженсен?» «Ах, так, — отвечал я, — тогда ты просто испуганное куриное дерьмо, которое боится, что все увидят, какой ты котенок». «Не-е-ет!» — завопил мальчик.

И вдруг мой голый зад запылал, уязвленный шлепком. Потом шлепок получил Томми. Это учительница Мэри Регина и классная дама Кэтлин вмешались в нашу дискуссию с четвероклассником. Это были их руки — то, что мы почувствовали. «Та-а-ак, значит недостаточно двум обнаженным Дженсенам? — пролаяла Мэри Регина. — Я буду иметь дело с вами часа через два, попозже». Кэтлин ничего не сказала, только позвонила в звонок, чтобы построить учеников. Каждый класс имел свое назначенное место в школьном дворе, но сегодня мы с Томасом стояли в стороне, так что вокруг нас развернулся целый парад.

По стене двора полз солнечный луч.

Учительница Мэри Регина вышла из строя, чтобы встать рядом с Томми и мною, а мы простояли так десять минут, пока кто-то из строя отвечал на вопросы. Все пошли в классы, а нас послали в офис — в директорат на другой стороне школьного двора, рядом с часовней. «Вот придут монахини, они вас научат соблюдать правила», пригрозила миссис Муллен, директор школы, когда обнаружила двух «обнаженных Дженсенов» у дверей.

В десять тридцать учительница Кэтлин сделала объявление по радио: «Внимание, пусть все учителя на этот раз, пожалуйста, приведут свои классы в гимнастический зал для специального сбора». Сборы всегда проводились в гимнастическом зале. Когда он заполнился двумя сотнями детей, Мэри Регина приказала: «Томми, Билли, вы останетесь на ваших местах, пожалуйста, а остальная часть учеников пусть посмотрят, как опасно теперь плохо себя вести».

Вскоре мы стояли перед нашей учительницей. «Мальчики, встать смирно, — приказала она. — Поднимите ваши руки на головы». Мы делали, как нам было сказано, и я почувствовал, что мне нестерпимо стыдно: поднятые руки потянули вверх рубашку, так что моя задница стала немножко оголяться. Все это видели, потому что я услышал смех. «Они без трусов!» — зашушукались одни. «А я вчера была на пикнике, где Тома и Билла пороли», — хвастались близнецы Мак Кои. «А порола я», — с видом героини говорила соседкам красивая и противная Шэрон.

«Томми Дженсен, Билли Миллер, — как лекцию читала Мэри Регина. — Обнаженные вы Дженсены или нет, но ваше поведение сегодня утром было полностью неприемлемым. Я не допущу, чтобы вы и дальше использовали такой грязный язык в Сент-Терес-скул. Вы понимаете меня?...» «Да, мэм», — пробормотали мы оба. «Вот и хорошо, — отвечала она. — Вы всем продемонстрируете, что случится с любым ребенком в этой школе, который вел себя так плохо, что его надо отшлепать. Вы стали вот такими обнаженными Дженсенами, с голыми задами!»

Дети дружно засмеялись, но Кэтлин обернулась к ним: «И каждый, кого накажут шлепками или розгой, станет обнаженным Дженсеном — по крайней мере, на всю оставшуюся часть дня в нашей школе!»... Все другие ученики зашипели и зажужжали. «А теперь, когда я предупредила будущих негодяев, проучим нынешних. Демонстрация начата», — объявила наша директриса и захватила рукой полуголого Томми. Она потащила его к стулу и быстро уткнула носом вниз над своими коленами. Моя учительница Кэтлин быстро сделала то же со мной. Их ладони начали хлопать по нашим голым ягодицам. Больно! Прошло не так много часов со времени вчерашней ужасной порки, синие рубцы еще ярко красовались на коже. Вскоре мы оба плакали. Наши ноги бились, мы извивались в руках женщин. Кто бы подумал, что они умели шлепать так профессионально и больно!

Вдруг, не предупреждая, они остановили шлепание руками. Но наше наказание не окончилось. Монахини подали им тонкие деревянные линейки — новое орудие для наших задов. Пятнадцатидюймовые линейки хлопали хлестко, звонко и еще больнее. Наши обнаженные задницы становились все горячее и горячее, а наш плач перешел в рев, в громкий, непрестанный вопль, который, я уверен, отец с матерью моги бы услышать через весь остров. Наконец все это закончилось. Мы были снова поставлены на ноги. Естественно, мы немедленно начали развлечение всей школы энергичным танцем, вилянием и потиранием задов, в общем — танцем выдранных обнаженных Дженсенов.

«Перестаньте тереть зады! — приказала учительница Кэтлин, — это грешно!» Ага, подумал я, повинуясь: оказывается, для нас грешно тереть красные горячие голые попы, а для их рук, когда они шлепают, не грешно! Да грех было, прежде всего, оставлять нас обнаженными на публике! Надо бы спросить папу, кто создает правила для религии и определяет грехи? Уж во всяком случае не дети, это точно!

Мы вернулись в классные комнаты. Позвольте мне сказать, что когда у тебя красный, горячий и нахлестанный зад, это не шутка — сидеть на жесткой деревянной скамейке! Остальную часть дня Мэри Регина продолжала занятия, не обращая особого внимания на нас... Я не мог дождаться, когда школьный день закончится. Наконец это произошло. По пути домой Томми и я обратили внимание, что из школы уже шли еще два заплаканных мальчика, все без штанов, и видимо, с надранными задами. Их тоже девчонки дразнили «обнаженными Дженсенами». Сент-Терес-скул начала становиться Нэйкед-Дженсенс-скул!

Томми пошел в свой дом, где его семейство отдыхало, вернувшись из загородной поездки, где его сестры выступили в балете. Я пошел в свой дом. Сразу же после моего возвращения — не успел я подумать, пойти мне к шкафу за штанами или нет — в дверь вошла мама. Оказывается, она говорила по телефону с мамой Томми. Она спросила что-то про школу, я ответил «Все хорошо» и потянул полы рубашки вниз.

«Молодой человек, — спросила она, — а почему ты не сообщил мне сейчас, что вас с Томом выдрали сегодня в школе?» «Я не знаю, мама, — попытался я вывернуться из моего затруднительного положения, — я просто забыл». «Забыл о том, как тебя выпороли? Не думаю, что ты говоришь правду». «Честно, мама, — солгал я, — я забыл...» «Ты наделал только хуже для себя, — сказала тогда мама. — И будешь выдран сегодня вечером дома... За что? Чтобы не забывал и не лгал...» «Ну это же не ярмарка, — протестовал я, — я ведь уже наказан за то, что я сделал!» «И будешь наказан снова, сегодня вечером». «Да нет же, нет, — кричал я, — моя попа ничего уже не вынесет после вчерашнего и сегодняшнего!»

«Та-а-ак, он еще препирается, — сказала мама. — Ты только что добавил себе другое наказание, да и третье тоже». «Третье?!» — не понимал я, протирая глаза, из которых бежала слеза. «Да, третье, — ответила сердитая мать, — одно сегодня вечером за то, что тебя драли в школе, одно завтра за то, что ты не рассказал, что тебя драли, а еще одно в среду — за препирание об этом наказании».

«Пожалуйста, мама, нет!» — просил я. Я готов был громко зарыдать.

«Я сама огорчена, что путь, по которому тебе придется пройти, такой болезненный, — отвечала она. — Между прочим, Томми дома сразу сообщил своей маме о наказании, и теперь он лежит кверху попой на кровати, его обдувает ветерок. Он был умнее тебя и не спорил».

Это только сделало мой плач обиднее и громче.

«И подобно Томми, — продолжала мама, — после любого наказания по попе ты будешь оставаться голым всю остальную часть этого дня и весь следующий день». О-о-о, это означало, что я буду «обнаженным Дженсеном» всю школьную неделю... «Мама, нет! — запаниковал я, — так я буду обнаженным всегда!» «Веди себя как следует, — ответила мама, — и этого не будет, по крайней мере, долго. А так изволь посверкать попой. Кроме, вы с Томми еще будете теперь носить собственную униформу в школу: короткую ярко-красную рубашку, которая будет неплохо сочетаться с вашими красными задами».

«Х-х-хорошо, мама», — ответил я сквозь слезы, бегущие по моему носу и вызывающие сопение. «А ну-ка, посчитай заодно, — вдруг продолжила она, — сколько ты проходишь голым, если за второе наказание тебе добавят штрафные два дня, а за третье — три дня?» «Еще пять», — ответил я. «А всего?» «Всего... пять и шесть... одиннадцать...» «Вот так, — мама погладила меня по волосам. — И это если ты не провинишься больше!»

Я был потрясен. Так легко я заработал три порки и одиннадцать дней «обнаженного Дженсена», так что же будет дальше? Пожалуй, я закончу школу прежде, чем между моей талией и моими коленками снова увидят хоть какую-нибудь одежду! Я заплакал громче. «Да ладно тебе, — пошутила мама, — во всем есть своя польза. Теперь мне не стирать твои штаны целых две недели...»

Моя вторая порка дома была такой же немилосердной, как и в школе! Как я ненавидел миссис Линчески, подарившую моим родителям мою персональную кобылку! В каком восхищении была Бекки, когда мама «разогревала» мою бедную попу противной розгой! Как и в школе, я плакал, ревел, кричал, бился, извивался, танцевал, привязанный ко всем четырем ножкам приспособления. Мой зад теперь был и синим, и красным одновременно — он горел, и этот огонь едва утих на следующее утро к моменту ухода в школу.

Опять я шел в школу как «обнаженный Дженсен», хотя я был Миллер. Так же шли в школу и выдранные вчера мальчишки. А после полудня из школы шли домой без штанов четырнадцать других мальчиков! Высекли и одну девочку, но у нее из-за длинной юбки настеганные ляжки было не видно — просто она показательно плакала. И только Томми был единственным Дженсеном из всех «обнаженных Дженсенов»!

Прежде, чем поговорить обо всем с Томми, я обдумал две ужасных мысли. Количество наказанных росло. Неужели, если это продлится, школа нашего острова и вправду станет «школой Дженсенов», а эти противные красные рубашки, едва прикрывающие ягодицы, станут новой школьной униформой?...

Разговор с Дженсеном был пугающим. Дело в том, что Мэри Регина выдрала линейкой сестру Тома, Энни Дженсен. Она была настоящей «обнаженной Дженсен», когда в короткой юбчонке, без колготок, плелась зареванная домой. Томми попытался поддразнить ее, сказав, что со всеми такое бывает, как бы она не сталалась в это не верить. Но Энн зло замахнулась на него и прошипела: «Все мальчишки и девчонки в школе говорят, что вас с Билли давно надо проучить». «За что?» — спросил брат. «За то, что это вы принесли в школу голую моду. Это ведь из-за вас нас теперь раздевают».

«Ну, веди себя хорошо в школе», — сказала мама, давая по моим голым ягодицам привычный утренний шлепок. Я в который раз вышел в дверь наружу без штанов, сопровождаемый хихиканьем девятилетней сестры Бекки. Бекки была очень вредной сестрой. Я даже ничего не мог ответить на ее насмешки. Она была прилежной, поэтому ее в школе не наказывала ни одна учительница.

«Буду вести себя хорошо», — пообещал я сам себе. Начинался мой двадцать второй день подряд, как я ходил «обнаженным Дженсеном». Я уже устал повторять, что я не Дженсен, что я Билли Миллер. Мой приятель Томми уже не будет сегодня голым — его срок после наказания закончился, он ведет себя тише воды, ниже травы. Голый только я. Потому что мама строго следит за мельчайшими моими проступками. Я уже стараюсь не гулять на заднем дворе, а прибираться в доме и учить уроки. Я никогда не хлопаю дверями, потому что за это по просьбе мамы меня папа уже сек розгой на нашей деревянной кобылке...

Несколько дней спустя в школе я догнал Тома, который шел в брюках — второй ли третий раз, после трех недель их отсутствия. «Как себя чувствуешь?» — спросил я его. «Странновато, — отвечал он. — Я вообще-то счастлив, что штаны вернулись, но...» «Что, тебе тоже понравилось, что все на тебя смотрят?... — сказал я горько. — Знаешь, мне хоть и не по себе, но как-то приятно... Если бы меня при этом не пороли так больно, я был бы согласен...» У меня впереди было еще четырнадцать дней, которые мама насчитала в виде наказания.

Потом мы встретили другого «обнаженного Дженсена», мальчика из третьего класса и его сестру из пятого класса. Подобно мне, мальчик был в короткой красной рубашке и имел пунцовый зад. А у девчонки слезы все еще текли по лицу — в подтверждение того, что их выдрали прямо перед отправкой в школу. «Вот они... Это ведь ваша вина!» — крикнула девчонка нам. «Да, — ввернул словечко ее брат, — это вы виноваты, что мы идем в Нэйкед-Дженсенс-скул! Я ненавижу ношение этой униформы, а ведь все из-за них!» В каком-то отношении, конечно, они были правы, это все было из-за меня и Томми...

«Но это же не наша идея, хам», — стал защищаться Том, озираясь по сторонам. Он знал, что ругаться при ком-нибудь из взрослых — значит немедленно лечь под линейку учительницы, а потом потерять штаны. «Ваша, ваша идея. Ваш дефект», — ответила девочка. «Да я вас!» — вскрикнули Томми и я в унисон. Но оказалось, что это было ошибкой. Мы были уже у самых ворот школы, вокруг было много подростков, разговор наш слышали, а все были на стороне наших оппонентов. На нас бросилось около десяти мальчишек и кое-какие девчонки.

Я боролся с четырьмя, не в состоянии оглядеться. По крайней мере, я не промахивался, как это делал Томми, так что его быстро скрутили и оттащили. Два младших мальчика отлетели от меня как спички, но за ними навалились два больших мальчика. Я был каким-то сумасшедшим, так что даже ударил девчонку, полезшую на меня сбоку. Моя собственная сестра, Бекки, стояла в сторонке, пристально смотря на драку, но не прилагая никакие усилия, чтобы защитить семейную честь.

К счастью для этих хамов, по улице перед школой проходил Патруль Безопасности. Он вмешался в борьбу прежде, чем каждый из нас успел получить какое-нибудь повреждение. Но меня сцапали как зачинщика и повели вместе с тем большим мальчишкой в комнату учительницы Кларенс. Она была ответственной на тот день, а значит, заведовала наказаниями тех, кто провинился. Мы очень боялись ее. Никто даже не высмеивал ее имя, не придумывал прозвищ. «Билли Миллер, — сказала она строго. — Вам недостаточно быть обнаженным? Вам хочется еще получить по заду?» «О нет, — взмолился я. — Я... это они меня... они меня били...» «У вас есть две минуты, чтобы промаршировать в гимнастический зал и занять место на лавке для наказания. А у тебя, — повернулась она к большому мальчику, — есть две минуты, чтобы снять штаны. Вас стоит наказать за драку линейками по голым задам».

Мы застонали. «Но мисс Кларенс, — взмолился я. — Это ведь они дразнили нас с Томом...» «Каким Томом? — возмутилась женщина. — Так значит, Дженсен тоже здесь замешан?» Вызвали Томми, после чего по его запыленной одежде поняли, что он тоже дрался. Томми, расхныкавшись, не остался в долгу и выдал сестренку мальчика, с которым мы сцепились. В общем, в гимнастический зал нас повели четверых.

Вся школа начала тихонько подтягиваться к залу. Четыре лавки были установлены в середине площадки. Трех драчунов, то есть нас, вызывали вперед, чтобы мы встали в центре. Учительница Кларенс приказала, чтобы мы стояли попами к строю наших одноклассников, держа руки на наших головах. «Борьба с беспорядками у нас будет такой строгой, что тот, кто не исправится, не вытерпит в этой школе, — прочитала нотацию учительница Кэтлин, наша классная дама. — Вы предупреждены?» «Да, мисс», — прогудели голоса в гимнастическом зале. «И вот, — продолжала она, — что случается с тем, кто дерется». Нас положили на лавки. Тонкая веревка охватила мои щиколотки и прижала к одному концу, а вторая захватила руки. Меня связывала учительница Мэри Регина. Я беспомощно оглянулся на зал, к которому лег задом. В толпе было лицо противной девчонки, которая секла меня первой, той самой Шэрон. Она смеялась, как бы говоря: «Ну, счастливо я определила твою судьбу?»

К моей лавке подошла учительница Мэри Регина с линейкой, к скамейке Томми — мисс Кэтлин, над третьим мальчиком встала злая Кларенс, а над сестрой забияки — мисс Рейли, учительница художеств.

Как только мы втянули от страха ягодицы, сочные хлопки линеек по нашей коже огласили зал. Линейки плясали по голым задам. Они били нас очень больно. Это, кажется, тоже было тайной для меня — почему нам не разрешают бить друг друга, а взрослые без проблем и очень часто могут больно драть нас.

Вскоре мы, все четверо, плакали, прося остановить нашу пытку. Но порка только начиналась. После того, как двадцать или около того горячих раскрасили бывшие белыми ягодицы, учителя сменили тонкие пятнадцатидюймовые линейки на толстые восемнадцатидюймовые. Поверьте моему опыту, это такие вещи, от которых голый зад становится словно деталью машины: он сжимается, разжимается, пляшет, требует ото рта издавать дикие визги, но ничего не может сделать с линейкой и болью от нее. Мне казалось, что я сел на горелку. Я уверен, что все другие чувствовали тот же самое. Другие три голых преступника были частью того же хора, что и я. Все мы молили не знаем кого, чтобы наше мучение закончилось. Оно закончилось, нас повели на уроки.

Сидеть в нашей классной комнате на тех самых местах, по которым гуляла линейка, было агонией для Томми и меня. Никто из учителей, как ни припугивал нас, не мог остановить наше ерзание. Каждый раз учительница Кэтлин приказывала, чтобы мы перестали двигать задами и привставать, при чем весь класс хихикал. «Мисс!» — девушка в четвертом ряду подняла руку. «Да, Стефани?» «Мисс, а как вы думаете, мальчишкам нравится порка, которую они получили?» — спросила она и указала на то, что мы тянем рубашки вниз, между ногами. Я покраснел — мне и вправду было больно, но я был взволнован и возбужден.

«Не думаю так, — ответила Кэтлин с улыбкой на лице. — Я не думаю, но если они действительно хотят доказать, что они мальчики, то лучше бы набрались силы воли и не безобразничали бы... Правда, Томми и Билли?» «Да, мы больше не будем, мисс», — пробормотали мы смущенно, тихо ненавидя Стефани. «Хорошо, — завершила учительница. — Просидите здесь два часа после уроков...»

Оставшаяся часть дня оказалась для меня трудной и горькой. Во-первых, я лишних два часа просидел высеченной попой на жесткой парте. Во-вторых, я так боялся идти домой! Я уже не мог даже подумать, чтобы солгать маме. А наказание в школе означало наказание дома. Как только я появился в дверях, я громко сообщил маме все. «Ну что же, — сказала мама, — за порку в школе получишь две дома». «Но, мама, — начал я было спорить, — меня же наказали один раз за одну вещь!» В следующую секунду я похолодел, услышав: «И еще одна порка за спор со мной об этом». Это было уже три моих будущих лежания на кобылке!

«А еще раз его выпори за то, что ты ему говорила утром вести себя хорошо, а он подрался», — поддакнула Бекки. «Но, Бекки, — как можно вежливее взмолился я, — меня ведь... меня наказали за это самое в школе». «И мы накажем, — сказала мама, гладя Бекки, забравшуюся к ней на колени. — В общем, четыре раза. И пятый раз, чтобы не препирался со своей сестрой Ребеккой...»

Я был в отчаянии, замолчал и опустил голову. Мама встала, подошла и погладила меня: «Плюс знаешь за что?... За то, что ударил девочку, что совершенно против правил». Я сглупил и промямлил: «Но, мама, это же драка... меня за это пороли...» «И опять за спор, — мама, наконец, завершила свой приговор. — В общем, семь раз. Семь раз ты повторишь мне все свои провинности, лежа на кобылке. Каждый раз на ночь после ужина, начиная с сегодняшнего дня... Что, не сладко, Билли? Лучше было бы не провиняться и носить штаны?»

«Пожалуйста, мама, — от страха завопил я, не подумав, — моя попа уже такая красная, можно начать не сегодня... а завтра?» Ответ был лаконичный и убийственный: «Нет, мы не можем, а ты только что заработал восьмую порку за продолжение препирательств». Я заткнулся. Я был опустошен. «Да, кстати, сынок, одно наказание у тебя было в школе, так что из восьми твоих оставшихся дней становится десять. Ну-ка, посчитай в уме, поупражняйся в арифметике, добавь свои новые дни...» Я лихорадочно поломал голову и в страхе скорее спросил, чем сказал: «Пятьдесят-пять?». «Ну, если хочешь, то пятьдесят пять, — усмехнулась мама. — Вообще-то было пятьдесят два, но эти три дня тебе добавим за ошибку...»

«Ой, прости», — сказал я, — чувствуя себя очень и очень глупым. И пятьдесят два дня было бы достаточно добавить к имеющимся у меня четырнадцати, которые я должен был ходить с голым задом из-за моих предшествующих наказаний. В том темпе, которым я зарабатывал дни «обнаженного Дженсена», я мог перерасти все мои брюки прежде, чем у меня появится шанс надеть их снова. А мама, которая сейчас весело смеется над моей обидой, вероятно, пошутит, что сэкономит, не имея необходимости покупать мне штаны!