Я был десятилетним мальчиком, когда родители решили дополнительно учить меня дома. Мою домашнюю школу возглавила миссис Теннисон — дама, которая жила через несколько домов по улице от нас. Мы только что переехали в Майами, и моей маме не понравилось то, что она услышала о тамошней общественной школьной системе.

Миссис Теннисон раньше тоже была школьной учительницей, а теперь занималась домашними уроками. Детей она собирала у себя дома. В первый год это были я и всего шесть моих товарищей, так что все мы получали столько индивидуальных занятий, сколько нужно. Ученики были разного возраста: самому младшему пять лет, а старшей девочке было одиннадцать или двенадцать. Наша мадам была уважаемой учительницей, но была привержена старомодным методам обучения. Это означало, что она была поклонницей телесных наказаний, которые она и применяла к ученику, который совершал что-то выходящее вон из общего ряда.

В Майами мы переехали сразу после Рождества, так что я начинал школу миссис Теннисон в январе. Учебный год перевалил за половину. Я узнал, что несмотря на ее дружелюбное обращение, она могла быть очень строгой, когда хотела быть такой. Фактически я узнал это на второй день, когда Роджер Дубински, самый младший, пятилетний мальчик что-то натворил против правил. Все мы уселись вокруг большого стола, тихо работая с учебниками, но Дубински встал и стал ходить вокруг стола. Он делал это потому, что ему не хотелось читать или смотреть картинки. Более того — он старался помешать нам, пройдя вокруг стола снова и снова.

Миссис Теннисон уже делала ему предупреждение, но ничего не менялась. Когда терпение её закончилось, она заявила: «Дубински, тебя стоит отшлёпать!». Мальчик сразу остановился. Учительница встала перед ним и сообщила ему, что он должен спустить брюки вниз. Он поизворачивался немного, но потом повиновался — и вскоре его штаны и бельё были обвиты вокруг его щиколоток. Ему пришлось наклониться, лечь животом на стол, а миссис Теннисон достала что-то, что имело сходство с ракеткой для пинг-понга. Она помахала им над голым задом Дубински, а затем раздался звонкий шлепок по коже. За первым — второй... Наказанный немедленно начал реветь, но она влепила ему в общей сложности шесть шлепков этим самым «веслом». Потом она помогла Рождеру надеть брюки и возвратиться на место. Однако мальчик не сразу мог сесть из-за нашлёпанного зада.

«Брюки — вниз» были обычными словами миссис Теннисон. Мальчики оголялись и шлёпались перед девочками, и наоборот. И она действительно знала, как шлепать наши зады так, что больно было весь остаток дня. Мой первый шлепок от миссис я получил на третьей неделе. Я продолжал шептаться с другим мальчиком после того, как нам уже задали задание — за это мне и велели спустить брюки вниз для шлёпания по голому заду на коленках у миссис Теннисон. Я получил десять таких хороших шлепков, что этого было достаточно — я орал подобно младенцу и обещал больше не вести себя плохо.

Каждого из своих учеников и учениц миссис шлёпала в среднем раз в месяц или около того, за исключением того самого Дубински. Он постоянно куда-то пропадал, что-то ронял, и его шлепали каждую неделю, если не чаще. Я провёл в доме миссис Теннисон три года, поэтому её дисциплинарная тактика свежа в моей памяти, как если бы всё это было вчера.

Когда я был в десятилетнем возрасте, меня послали в школу-интернат для мальчиков в Джорджию, в группу под руководством монахинь. Мои родители разводились, мать вступила в новый брак, а я не верил, что отчим захочет возиться со мной. Я не был плохим ребенком, но не был и ангелом — моя мать и отчим решили, что мне нужна строгая дисциплина. Я сопротивлялся и просил, чтобы меня не посылали в этот интернат, но мать настояла. Во всяком случае, вскоре я уже был в моей новой «монашеской» школе. Через несколько дней после моего прибытия туда, я уже увидeл, как мальчик получил порку от монахини-учительницы в прихожей, а на следующий день — как другого мальчика секли в классной комнате, когда он не ответил урок. Мальчиков заставляли снимать штаны, чтобы пороть не было очень трудно.

Затем наступил день, когда наша монахиня мне сообщила, что я должен прийти в учительскую после того, как уроки закончатся. Я не понял, почему я получил это приглашение, но подчинился, конечно. После моего прихода в учительскую комнату она закрыла дверь. Я занервничал. Но эта учительница всегда была добра к нам, мальчикам, так что я ещё не чувствовал страха. Затем был сюрприз — она зачитала целый список моих нарушений, включая болтовню в классе, не полностью выполненные задания по хозяйству, пропущенные домашние задания. Вдруг понял, почему она заперла дверь. Я должен был получить розги!

После отчитывания она приказала мне, смотря прямо глаза: «Снимай свои штаны». Эта команда как-то потрясла меня. Я не мог поверить, что это она говорит именно мне — ведь меня ещё не пороли. Но у меня не было выбора. Я помню, как нащупывал пуговицы, наблюдал, как мои брюки опускаются на щиколотки, увлекая за собой трусы без резинки. Сестра-монахиня сообщила мне: «Роберт, я собираюсь задать тебе хорошую порку, но учти, что ты её, несомненно, заслужил». Затем она захватила меня рукой, повернула и быстро уложила на свои колени. Я был очень смущён, что лежу с голой попой, перегнувшись через её колено.

Она взяла полоску кожи — и после резюме «Это тебе за всё, что я перечислила», начала стегать меня, то по одной ягодице, то по другой. Много раз. Стежки я переносил нервно — зад горел от них, так что после пятого или шестого я плакал, подобно младенцу. Она хлестнула меня двадцать или больше раз. Потом она поднялась и вышла. Я встал, осторожно натянул штаны в прежнюю позицию. Ещё подождав, застегнул их. Но тут она вернулась, снова поругала меня и пообещала, что если я не буду вести себя лучше, она будет драть меня снова. Я должен сообщить, что потом она и правда вызывала меня в учительскую несколько раз... пока я не стал лучшим учеником.

Я посещала частную школу-интернат для девушек, в котором систему наказаний можно было описать как «трёхъярусную»: лишение обеда, переписывание строк и розги. Старшие подруги могли заставить написать в наказание десять или сто строк каких-нибудь слов, учителя могли оставить без обеда или дать до трёх ударов тростником по юбке, а вот если кого-то посылали у директрисе, то это грозило не меньше чем шестью розгами.

Юбка всегда задиралась: розге положено было учить через наши форменные школьные трусики — белые, но плотные. Считалось очень плохим тоном подпрыгивать в течение порки. Правило состояло в том, чтобы остаться в установленной позе, пока назначенное количество ударов не будет получено. Это было нелегко, так как даже самый мягкосердечный учитель сёк больно, словно пчелиное жало кусало попу с каждым ударом. Но угрозы быть посланной к директрисе было достаточно, чтобы гарантировать наше послушание и терпение. Никто, правда, не запрещал поднимать шум в течение порки — и соответственно, некоторые девушки громко визжали после каждого удара. Когда мне было 11-12 лет, я визжала тонко и остро при каждом жгучем прикосновении розги к ягодицам, но по мере того, как я повзрослела до 15 лет, я научилась ограничивать свой голос так, что просто тихо стонала и задыхалась.

Я получала различные наказания в течение моей учёбы, часто в компании других девушек-негодяек, но только один раз я попробовала директорских розог. Я была послана к директрисе не за плохую учёбу, а потому что у меня нашли сигареты. Это было тем проступком, который, по мнению учительницы, не должен был никогда повторяться.

Директриса Хэд была удивительно холодной деловой женщиной, и вела себя спокойно, хотя была горячо недовольна мной. Мне была прочитана долгая лекция, так что я уже начинала думать, что наказание будет не телесным. Но когда она открыла шкаф и вынула розгу, моё сердце словно погрузилось в туфли. Меня попросили согнуться над её столом и не только задрать юбку, но и спустить трусики-бриджи. Я преодолела тогдашнюю свою степень скромности, оголив зад. Когда все было сделано, последовала пауза... а затем свист розги проник в самый мой мозг, через боль и вспухающий в самом центре зада рубец. Я подготовилась к удару, чтобы храбро терпеть, но он так меня «пронял», что я не сдержалась и «задохнулась» совсем громко, со вскриком. Вторая пауза завершилась тем же свистом и ударом, который приземлился пониже. Это снова заставило меня не только дёрнуться, но уже и завизжать.

Третий удар был полным сюрпризом для моего зада, так как ужалил место соприкосновения ягодиц и бёдер. Меня никогда не секли так больно, поэтому я взвизгнула так, что оглушила наказывавшую женщину. Моя сечёная задница подпрыгнула вверх, так что прошла не одна секунда, пока я успокоилась, вернулась в соответствующую позу и просто тихо заревела. Миссис Хэд попросила меня тихо и вежливо, чтобы я больше не брыкалась.

А вслед за этим я почувствовала четвертый удар... Он был таким болезненным, что пятки сами собой забарабанили по полу. Пятый рубец лёг поперёк моих ягодиц, так что я опять немного поотбивала чечётку. Я очень боялась шестого удара, ожидая, что он будет параллелен третьему, в самом низу задницы, но розга приземлилась косо, пересекая уже прочерченные на моей коже линии. Седьмая розга легла с другой стороны и заставила меня завилять драными половинками попы. Восьмого удара почему-то не последовало.

Мне позволили встать, и когда я немного успокоилась, директриса опять прочитала лекцию о вреде курения. Я слушала вся в слезах, водя пальцами рук по пухлым рубцам на голой заднице. По окончании лекции она снова наделила меня слабым стежком вдоль моего бедра — говорят, так она прощалась с каждой девушкой... В любом случае, я была зарёвана и не могла оторвать ладоней от ягодиц, но посчитала её отношение ко мне добрым. Я чувствовала, что она меня высекла очень профессионально — и на самом деле, без тени злобы.

Несколько лет спустя, я встретила её случайно на соревновании по прыжкам, среди зрителей. Мы беседовали, взяв по бокалу вина. Она очень хорошо запомнила, как давала мне розги, и даже заметила с небольшой улыбкой, что я перенесла их очень хорошо. Я уже хотела было спросить, собиралась ли она меня ударить восьмой раз, но тут меня вызвали на арену. Она пропала, когда я вернулась.

В наши дни телесное наказание в школах было повальным. Большинство учителей использовали розгу просто как инструмент, словно указку или кусочек мела. Я ходил в одну из самых строгих школ Лондона. Одним из правил нашей школы было приходить в класс вовремя. Я вообще-то учился очень хорошо, но как-то раз я случайно оказался последним вошедшим в класс — минуты на две позже срока. За это я получил потом наказание.

До девяти лет наказания выполнялись нашим учителем физического воспитания миссис Джулией. Когда мне исполнилось десять, её уволили, а завербовали новую учительницу, миссис Андерсон. Она была высокой и стройной. Лучше всего эта шикарная женщина смотрелась на сиденье автомобиля или в экзекуционном классе с ремнём или розгой в руке. Это в один из первых дней её работы я опоздал — и она немедленно сообщила мне, что после уроков я познакомлюсь с её ремешком. Да не один раз, а как минимум десять. Я ужаснулся, услышав эту цифру.

В тот день я был единственным опоздавшим учеником, так что она после уроков прочитала мне нотацию, а потом поставила на колени. На колени на улице перед школой — до самого конца ланча! Это было ужасно: дорога была асфальтированной и колючей, а я был одет в шорты, с голыми коленками... Однокашники ели в столовой и смотрели в окно, как я покорно дожидаюсь наказания внизу, на улице.

После ланча она увела меня в экзекуционный класс. Я просил и умолял, но она сказала, что отучит меня долго спать. Извлекши тонкий ремень, она попросила, чтобы я снял рубашку и шорты. Когда я оголился, ремешок загулял взад и вперед. Через минуту я был уже весь в слезах и с порозовевшей кожей на попе. После десяти стежков она остановилась и предупредила меня, что не стоит опаздывать снова.

Каким-то образом наказание забылось очень скоро: на следующей неделе я опять вбежал в класс последним. Миссис Андерсон была сердитой: она немедленно взялась рукой за розгу и оголила уже перед всем классом, нанося стежки по моим дрыгающимся ногам... На ланче учительница пообещала мне пороть в своей комнате при малейшем проступке, раз я не понимаю слабого наказания. Позднее я никогда не опаздывал, но провинялся по другим поводам. И всегда она драла очень больно... пока не уволилась сама.