Семилетняя Тамми сидела свернувшись калачиком на подоконнике своей маленькой спаленки, обняв колени руками и уронив на них подбородок. Она не замечала радостного буйства весны за окном, с беспокойством глядя туда, где за углом обрывалась зелень деревьев их квартала. Девочка ждала своего папу.

В обычные дни подоконник был её любимым местом в доме, а эти минуты – самым чудесным временем дня. Ждать, что вот-вот папа вернётся с работы, предвкушать его объятья и радостное «Привет!» было самым большим счастьем в жизни Тамми. Она любила папу всем своим маленьким существом, и её сердечко начинало радостно биться, едва он показывался из-за угла на дорожке к дому. Она оставалась в своей комнате, затаившись на подоконнике, словно следуя ежедневному ритуалу.

Сначала хлопнет входная дверь, и до неё донесётся приглушённый рокот его разговора с мамой. Потом, совсем через чуть-чуть, его шаги зашуршат по ступенькам лестницы. Она будет равнодушно смотреть в окно, притворяясь, что не догадывается о его возвращении, но каждая жилка её маленького тела будет трепетать в радостном волнении. Её маленькие ушки будут ловить каждый звук его приближающихся шагов, её дыхание замрёт от счастья, когда до неё донесётся его тихий стук в дверь и почти неслышный скрип дверной ручки.

Но сегодня всё будет не так. Тамми провинилась. Очень – очень. И теперь обычная радость ожидания пяти тридцати была отравлена страхом. Ей попадет, и сейчас она с ужасом ждала неотвратимого момента, когда папа приедет домой.

Мама отослала Тамми в её комнату сразу после школы, и первые часы её заточения тянулись невыносимо медленно. Но сейчас, когда до папиного возвращения оставалось совсем ничего, время, казалось, понеслось галопом. Тамми даже боялясь смотреть на свои часы с Микки Маусом, зная что с каждым разом его чёрные лапы – стрелки будут всё ближе и ближе к страшному часу. Ей казалось, стрелки несутся по циферблату в бешеном танце, всё быстрее, быстрее и быстрее.

Через несколько секунд она не выдержала и глянула-таки на часы. Ну конечно! Времени осталось ещё меньше. Короткая лапка Микки была на пяти, а длинная безжалостно указывала на четыре. Даже его забавная мордочка выражала сейчас бесконечную грусть. Осталось только десять минут, и папа будет дома!

Как только он зайдет домой, ему придётся выслушать мамину Ужасную Историю о плохой-плохой девочке Тамми. Ему, конечно, не понравится то, что он услышит. И Тамми знала, ей не понравится то, что он сделает потом! Следующие полчаса будут очень неприятными. И ничего, ничего нельзя поделать – её конечно же отшлёпают!!

Маленькая горячая слезинка выскользнула из глаз девочки, повисела секунду на щеке и упала на подбородок. Ей было так жалко себя! Её попка начала пощипывать от ужасных предчувствий – она слишком хорошо знала как это бывает!

Внезапно она заметила какое-то движение в дальнем конце улицы. Тёмная машина вывернула из-за угла и теперь медленно приближалась к дому. Тамми замерла. Её сердце судорожно забилось где-то возле гортани, подбородок задрожал. Нет, выдохнула она наконец с облегчением, это не папин синий седан, просто чей-то зелёный фургон проехал мимо. Улица вновь опустела, и лишь деревья по краям дороги бросали длинные полосы теней на мостовую.

Тамми не смогла удержаться и снова взглянула на часы. Большая стрелка почти касалась шести! Как большинство детей, Тамми прекрасно разбиралась в распорядке дня своих родителей и знала, что её пунктуальный отец появится теперь с минуты на минуту. Переведя взгляд за окно, она увидела папину машину подъезжающую к дому!

С ожиданием было почти покончено, но следующие несколько минут растянулись в вечность, необъятную и безвременную как пустыня Сахара. Её маленький мир почти остановился в своём движении. Папина машина ползла к дому как огромная улитка, не оставляющая липкого следа, медленным агонизирующим движением. Когда она наконец повернула к гаражу, почти через сто лет, Тамми уронила голову на костлявые коленки и закрыла глаза. Она просто не могла больше смотреть на это. Кровь стучала в висках, отсчитывая, казалось, часы до того момента, когда папа появится у неё в комнате.

Громко хлопнула входная дверь, и Тамми соскочила с подоконника с расширенными от ужаса глазами. Она заметалась по комнате, как маленький зверек, попавший в ловушку. До неё доносился лишь едва различимый звук папиного голоса, но она знала, что скоро, вот уже сейчас, мама расскажет ему об ужасных событиях сегодняшнего дня, и её судьба будет решена. Она подскочила к двери и прижалась к ней ухом, пытаясь услышать разговор родителей.

И конечно же, к своему несчастью, она услыхала сердитый голос мамы, становящийся всё громче и громче по мере того как она пересказывала отцу сегодняшние события. И раздражённые нотки в голосе папы, когда он уточнял у матери подробности происшедшего. И вот, голоса смолкли, и Тамми услышала тяжёлые шаги отца по ступеням лестницы. Она отскочила от двери, повернулась и застыла с широко раскрытыми глазами, как заяц в свете фар ночного автомобиля. В дверь легонько постучали, и дверная ручка начала поворачиваться.

Дверь распахнулась, и Тамми окаменела, увидев выражение лица папы. Она ожидала гнев, раздражение, но выражение досады на его лице разбило её сердце на тысячу маленьких кусочков.

Тамми не могла и пошевелиться, когда огромная фигура её отца нависла над её крохотной фигуркой. Папа смотрел сверху вниз на свою маленькую дочь, прижимающую ладони к бедрам, изо всех сил старающуюся сохранить остатки спокойствия.

– Ну, Тамара, что ты можешь сказать в своё оправдание?

Тамми не смогла вымолвить и слова. Её язык примёрз к нёбу, так что ей едва удавалось дышать. То, что папа назвал её полным именем, было ужасным знаком, ещё одним подтверждением, что для неё всё кончено. Наконец, кажется через целую вечность, она смогла выдавить из себя почти неразборчивый писк:

– Здравствуй, папочка...

– Что ты сказала? Я не расслышал. Говори громче!! Я желаю услышать объяснение твоему сегодняшнему поведению!

Молчание, повисшее в комнате, было напряжённым до звона в ушах. Пальцы Тамми ухватили кружевной подол её платьица и начали выкручивать материю – движение, доставшееся ей по наследству от сотен поколений маленьких провинившихся девочек. Обрывки тысячи мыслей метались у неё в голове. Она не смогла бы ответить сейчас даже как её зовут, не говоря уж о связном объяснении чего бы то ни было.

Громадная фигура отца опустилась на колени, его глаза встретились с широко распахнутыми голубыми глазами его дочери, блестящими от еле сдерживаемых слёз. Его сердце заныло от жалости, но усилием воли он заставил себя сосредоточиться на том, что ему предстояло сейчас сделать.

– Тамара, я жду твоего ответа, и жду уже слишком долго! Отвечай!

Прошла ещё тысяча лет, прежде чем Тамми смогла выдавить из себя:

– Я.. я не хотела... прости, папочка..

– Ну да, конечно, ты не хотела, но от этого сейчас не легче, правда? То, что ты сегодня натворила, переходит все границы! Ты ездила на велосипеде в парк, одна, через мост, и ты ЗНАЕШЬ, что тебе НЕ РАЗРЕШАЮТ этого делать! И мало того, когда мама спросила, почему ты опоздала из школы, ты ответила что задержалась помочь учительнице. Это была ложь, разве нет? Ты не думала, что мама позвонит учительнице узнать что произошло? И ты не думала встретить Миссис Вилсон и Бобби в парке? И ты, конечно, не ожидала, что Миссис Вилсон позвонит маме как раз в середине твоего рассказа? Правда всегда всплывает на поверхность, как бы ты не пыталась её скрыть. Молчание, натянутое как струна, вновь повисло между отцом и дочерью. Голос папы прозвучал в напряжённой тишине сухо как выстрел:

– Ты НАРУШИЛА мамин запрет и СОВРАЛА, когда тебя на этом поймали. ПОЧЕМУ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛА, Тамми?!

Тамми не ответила, да и не было ответа на этот невозможный вопрос. Ни одному ребёнку с начала времён не удавалось ответить на него вразумительно. Дети с пеленок знают, что любой ответ лишь удвоит их вину и ещё глубже затянет в зыбучий песок родительского гнева. Лучше уж просто промолчать. Даже простое «Я не знаю» приведет только к новым вопросам.

«Почему ты это сделала?» – ну что вообще можно ответить на это? Ты делала то, что казалось захватывающим в тот момент, вот и всё. Да и неправильный это вопрос. Он подразумевает планирование и обдумывание, а не пёстрое мелькание картинок детского сознания.

Тамми знала инстинктивно, что придумывать сейчас оправдания или пытаться выкрутиться, означало бы только сильнее разозлить папу. Она чувствовала как волны смыкаются у неё над головой.

Но отец ешё не был готов приступить к выполнению своей тяжкой обязанности. Ему нужно было ещё немного времени, и он продолжил допрос:

– Ну так чем же ты можешь объяснить свои поступки, Тамми? Почему ты не слушаешься меня и маму?

Единственным ответом были тонкие дорожки слезинок на щеках и выпяченная, дрожащая нижняя губка. Отец взглянул на её пылающее, всё в слезах, личико, такое несчастное и милое, и сердце его вновь дрогнуло от жалости. Он кашлянул, пытаясь прогнать подкатившийся к горлу ком, и понял, что не может, ну просто не может сделать то, что всё-таки необходимо было сделать. Громко прокашлявшись, он придумал-таки новый вопрос, позволяющий ему оттянуть неизбежное.

– Тамми, ну почему ты продолжаешь так делать? – ответа не было. – Ты хочешь чтобы я тебя наказал?

Тамми энергично замотала головой. Но папа был уже почти готов к решительным действиям:

– Дочь, тебе уже семь лет, почти восемь, и ты знаешь, что можно, а чего нельзя. Твоё поведение сегодня было абсолютно недопустимым, и мы с мамой не намерены этого терпеть!

Папа наконец-то взвинтил себя до нужного состояния. Он знал, что дальнейший допрос был бессмысленным, и настала пора действовать. Он поднялся на ноги. Тамми поняла, что разговор закончен, и её руки скользнули за спину в наивном защитном движении.

Папа поднял Тамми на руки и отнёс к кровати. Там он уселся поудобнее и поставил Тамми между своих колен. Крепко держа дочь обеими руками за тоненькую талию, он принял-таки окончательное решение:

– Тамми, на этот раз ты заслужила очень серьёзное наказание! Твоему вранью и непослушанию пора положить конец. Сегодня ты будешь наказана по-другому и значительно строже, чем обычно.

Тамми опять заплакала. Она знала, что одну из её подружек на улице родители пороли ремнём, и папины слова напугали её по-настоящему. Папа никогда не бил её ничем, только рукой. Задирал на ней сзади юбочку и шлёпал по трусикам. Сквозь горькие рыдания она с ужасом проскулила:

– Т-ты.. ты б-будешь.. бить ме.. меня ремнём?!!

– Нет, Тамми, я не буду бить тебя ремнём, но на этот раз я сниму с тебя трусики и отшлёпаю по голой попке. Тебе будет очень больно и очень стыдно! Мне не хочется этого делать, мне очень не хочется этого делать, но ты не оставила мне другого выхода. Все наши прошлые разговоры были впустую, и в этот раз ты своё ПОЛУЧИШЬ!

Папа наконец-то достиг того состояния, когда весь его гнев и досада на дочкино поведение, её постоянное непослушание и, в особенности, её бесконечное враньё, перешли в решимость. Он просунул руку ей под платье и стянул её трусики ниже колен. Потом аккуратно поднял девочку, повернул её в воздухе и осторожно уложил себе на колени.

Тамми почувствовала как её платье задралось сзади к лопаткам, и горячая папина рука легла на её обнажённую кожу. Папа слегка похлопал её маленькую попку, наклонился и тихо спросил на ушко:

– Ты понимаешь, почему тебя наказывают?

Дрожащий детский голосок пролепетал:

– Потому что я пошла одна в парк.

– И почему этого нельзя делать?

– Потому что я слишком маленькая, и плохой дядя мог ко мне пристать.

– Правильно. Но ты не назвала мне две другие, самые важные причины, почему тебя накажут сегодня, а я хочу видеть, что ты понимаешь, что происходит.

– Папочка, пожалуйста, пожалуйста, не бей меня! Я буду хорошо себя вести, я больше никогда, никогда не пойду одна в парк, я обещаю, и я больше никогда – никогда не буду врать, правда!!

– Тамми, ты знаешь, что это не ответ...

Тамми повертелась у него на коленях, шмыгнула носом, и её голосок задрожал, смирившись с неизбежным:

– Я соврала маме, я не слушалась и пошла в па-арк...

Папа похлопал её по попке ещё разок. Это, конечно, не значило ничего, всего лишь мимолётный жест его мягкой спокойной натуры. Он закусил губу, прижал левой рукой дочкину спину и поднял правую руку на уровень плеча. Потом взглянул ещё разок на маленькую розовую попку у себя на коленях, и приступил.

***ШЛЁП!*** Первый удар громом разнёсся в маленькой комнате, отлетел эхом от ярких расцвеченных стен. Тамми ощутила его как вспышку пламени на своей коже. Второй шлепок зубами вцепился в ожог, оставленный первым. К четвёртому она лишь конвульсивно всхлипывала, как любая семилетняя девочка, когда её жестоко бьют. Её крики перемежались громкими звуками ударов, когда огромная ладонь её отца накрывала её маленькую попку, и взлетала в воздух лишь для того чтобы упасть вниз, опять и опять.

Сначала отец собирался дать ей, как минимум, сорок четыре хороших шлепка, но его решимость испарялась по мере того как он видел дочкину попку становящуюся всё краснее и краснее с каждым ударом. Одинокая горячая слезинка выкатилась из его глаз, задержалась на секунду на щеке, зигзагом просочилась через темнеющую бороду. Взмах руки – и она слетела на красную Таммину попку и исчезла под его ладонью.

Тридцать третий удар был вполсилы, тридцать четвёртый и ударом-то не был. Отец просто не мог уже продолжать. Он взял свою хнычущую дочь на руки, осторожно придерживая её горящую попу, которую он сам же только что отшлёпал. Она прижалась к нему, и его плечи вздрогнули от переполнивших его чувств.

Тамми обвила руками его плечи и уткнулась лицом в колючую щёку. Её слёзы стекали по его шее за воротник, но он не замечал этого. Отец и дочь сидели обнявшись в молчании, отчаянно прижимаясь друг к другу, каждый безмолвно прося прощения у другого. Это была одна из тех минут, что останутся с ними навсегда.

Семилетняя Тамми сидела свернувшись калачиком на подоконнике своей маленькой спаленки, уронив подбородок на костлявые коленки. Она глядела на унылый пасмурный день за окном, но ни начинающаяся гроза, ни раскаты грома вдалеке не привлекали её внимания. Она с нетерпением смотрела туда, где за углом обрывалась зелень деревьев их квартала, и сердце её билось в радостном ожидании. Девочка ждала своего папу.