Слышь, чувак, не слыхал, кантоваться-то нам здесь ещё долго? Че-го? Ско-ка? Во, блин, попали! Сдохнуть же можно от скуки… И картишек нет? Ет-титска сила… Н-дааа… Чем же заняться-то?

Слушай, а может, потравим чё-нито, глядишь, и время быстрей пролетит… О чём? Как о чём? Ты чё, инкубаторский? Не знаешь, о чём потравить можно, занимательно и с пользой? Да о тёлках же, ясен перч! Как это рассказать нечего? Во, дела… Ну, давай я начну, раз ты не хочешь… О, во, кстати, вспомнил я про одну клёвую тёлочку, ну, скажу тебе, это история… Вот послушай.

Я-то, может, всего лишь пацан деревенский, и мало чё знаю, но вот чё я знаю точно, так это что Ребекка Дэвидсон – самая клёвая девчонка в округе Манитоба, уж это ты можешь не сомневаться! В свои семнадцать она – самая горячая штучка у нас в школе Крукид Крик. Зуб даю, да тут ни одного чувака нет в пределах пятидесяти миль, который бы хоть раз не поиграл со своим дружком, представляя при этом, как он мацает её гладенькие ляжки. Один вид её, когда она эдак подпрыгивает и приседает в своей махонькой юбочке, ну, она – капитан болельщиц у нас, заставляет каждого из футболистов в штаны кончить. Прям на поле, конца игры не дожидаясь.

Ребекка-то на самом деле – динамка ещё та… Заигрывает с пацанами почём зря. Даже к ботаникам липнет, чуть не в рот им смотрит. Ну, те и рады стараться, несут свою хрень заумную, аж очки потеют. А она наслушается их до тошноты, одумается, видать, попрощается вежливо да плывёт себе, попкой аккуратненькой, чисто шлюшка, покачивает. И притом все же знают, что она ни одному пацану не позволила с ней даже до первой базы добраться. Ну, мужик, я тебе скажу, такая тёлка – са-а-амое паршивое на свете! Сексапильная, как голая девка на фотке, да к тому же запрятанной в сборник церковных псалмов, и заводит пацанов одним своим видом… ну, как десять баксов, ей-богу. А толку?

Ведь самое при этом плохое – девчонка-то она приличная, без дураков. Как там это говорят-то… Добродетельная, во! Её папаша воспитывал как положено, с воскресными проповедями там, походами в церковь, ну и, разумеется, охаживал ремнём по голой заднице у них в сарае, стоило ей чуток уклониться с прямой дороги в рай, – он прям так и выражался. Так ты прикинь, она ж теперь верит во всё это дерьмо, особливо в байду насчёт того, что, мол, нужно беречь себя до свадьбы и всё такое… А сама хоть и важничает и выкобенивается будто какая-то чёртова супермодель, так ведь зуб даю – дырка-то у неё нитками не зашита, да и замка, на два оборота запертого, там наверняка не имеется…

Ну, ясен пень, сотня, не меньше, пацанов пробовали ключик подобрать к этому замочку, да вот хрен там! Я-то, наивный, думал, мож, мне чё обломится, ну, как-никак мы с Бекки сызмальства соседями были и всё такое… Ан нет, и для меня дверца оказалась заперта, наглухо, как для любого другого. Вот и рассуди, что попкой-то она крутит, а кайфу никому от этого никакого… Блин, да уж, эта тёлка знала, как пацанов обламывать!

Так вот. Я с моим корешем, Мэттом его зовут, придумали шикарный план. Ну, по делу-то, я один всё придумал, а Мэтта с собой взял, типа, для моральной поддержки. Тут дело в чём, мы ж с Бекки друг друга знали как облупленные. Так, наверно, как муж с женой друг друга перед смертью не знают. Росли же вместе. И делали всё на пару: голышом купались в Кротч Форке, ну, озеро у нас такое, тискались в киношке под открытым небом, в моей тачке… Да ладно, так и быть, скажу тебе, она даже пару раз над моим дружком ротиком своим поработала, ну ты понимаешь, чё стесняться-то, я ж всё как на духу выкладываю, чуешь? Ну и соответственно, я всё её девчачьи секретики знал, лучший друг всё-таки… Даже те, которые она никому-никому не рассказывала, стеснялась. Ну, типа той её маленькой фантазии, с пытками. Чё, заинтересовался? Погодь чуток, дальше ещё круче дела пойдут. Вот и болтай после этого про больных да извращенцев! Вот такие тихони – они-то самые извращенки и есть… Во, будешь знать теперь…

Ты прикинь, когда Бекки четырнадцать стукнуло, она вдруг начала любопытствовать про всякие сексуальные штучки… Ну, смущалась, конечно, жутко, чувствовала вину какую-то, мол, греховные мысли в голову лезут, грязные там, ещё как-то… Она мне призналась один раз, что поздней ночью, мол, лежала себе, ну, натурально, голышом, жара у нас летом сам знаешь какая, да поглаживала себя. И тут, прикинь, почуяла, что там внизу у неё мокро стало, и поплыла она, будто во сне, но притом – не спала… Ну я ей говорю – ну и чё, всё нормально, все так делают, чё бы там черепа нам не втирали. Я даже штаны приспустил да показал ей, как мы, пацаны это делаем. Ну, натурально, подёргал прям у неё на глазах, и прикинь, кончил ей прям на мордаху, она ж засмотрелась так, что и отдёрнуться не успела! Ну а чё, когда такая клёвая тёлка, да шепчет тебе в ухо про то, как она себя ночью поглаживает, да ещё смущается так прикольно, тут уж надо чё-то со своим стояком делать, не ползти же домой враскоряку, во-во, сам понимаешь.

Потом уже, когда она в себя пришла от изумления (ещё бы, в первый раз такое увидала, да ещё брызгами по мордашке умудрилась получить, еле оттёрлась), тут-то она мне про свои мечты и давай шептать. О том, что на самом-то деле поглаживания всякие – это в начале ночи всё было. Ну, заснула она, значит, после этого дела, а посреди ночи проснулась – чуть из кровати не выскочила, о, как завелась, прикинь! Она сказала, у ней та-а-акой сон был, что она когда вскочила – вся мокрая там, внизу, была, чуть не хлюпала. А приснилось ей вот чё. Она, значит, голая. В сарае находится и ждёт папашку. Ждёт, что он придёт и в очередной раз задаст ей нешуточного ремня. И страшно ей, не передать как. Папашка, значит, привязал её меж двумя столбами, ну, верёвками за запястья, а сам пошёл за ремнём. А самое странное, ну она так сказала, так это то, что и я там был, да не один, а с целой кучей пацанов из школы. Мы, значит, все сидим себе в креслах перед ней, ну, прям как в школе, в аудитории, и тут – фигак, а это, оказывается, и в самом деле – аудитория, а она – на возвышении, ну там, где обычно стол учительский, но заметь – по-прежнему привязанная меж столбов.

Ну чё ты пристал – как это, как это… То ж во сне, кумекаешь? Чё ты, снов не видел, что ли? Там и не такое бывает. Слушай дальше, как она рассказывала. Приходит, значит, папаша, и начинает её ремнём хлестать. Ну, такой жуткой порки она в жизни не получала, так она описывала, задница просто огнём пылала, так что она орала как резаная и ревела, просто остановиться не могла. Ну а мы, пацаны, только насмехались да веселились, да подзуживали её папашу пороть покрепче, и Бекки сказала – это было самое ужасное.

И тут, когда она думала, что ща проснётся от страха, Бекки говорит, вдруг чует, что аж течёт от возбуждения. Все эти пацаны, которые на неё пялились да слюнки пускали – она от одного этого чуть не кончила. А порка-то, вот странно, хоть и пугала её до смерти, но сделала с ней что-то такое, ну, в общем, страсть как ей захотелось, чтоб чуваки эти начали её лапать. И тут все пацаны вдруг встают с мест и к ней, значит, продвигаются. Бекки верещит, рвётся, а куда там, верёвки-то туго затянуты… И ничё сделать не может. Ну, тут сам понимаешь – лапы, лапы кругом, за все места мацают, сиськи мнут, щёлку тискают. Лижут её со всех сторон, соски покусывают, в губы целуют. А Бекки – ну совершенно беспомощна, орёт изо всех сил – и ни одна сволочь не появится, чтобы спасти её, голубку невинную. А папаша знай себе ремнём её по голой заднице охаживает, будто ничего вокруг не происходит, будто они вдвоём в сарае, как раньше. И Бекки начинает чувствовать – всё больше и больше заводится… и вдруг… щёлка её словно взрывается на миллиард осколочков, и она летит, соскальзывает куда-то… Ну, тут я, правда, не совсем врубился, она как-то чудно сказала – «в опустошённый рай, мол, о существовании которого никогда не догадывалась…» Ну, короче, никогда ей не было так клёво за всю её жизнь, вот это я точно уяснил.

Вот про этот её прошлогодний рассказ я вдруг и вспомнил. Сам прикинь, раз Ребекка призналась мне, что мечтает, чтоб её привязали да выпороли, что ж не помочь хорошей девке-то? Для чего тогда друзья существуют? И решил я воплотить её мечту в реальность. Как-то раз, поздней ночью, вскарабкался я по водосточной трубе на доме Дэвидсонов, да и залез в окошко к Ребекке. Ну, лето же стояло, естественно, она окно открытым оставила, чтоб, значит, хоть ночью немного прохлады ощутить. Я, натурально, на цыпочках к её кровати подкрадываюсь и быстренько впихиваю ей в рот скомканную тряпку, да ещё ладонью прижал, чтоб поплотнее. Бекки глаза распахивает, что твои блюдца, и пытается завопить. Ну, я к ней наклонился, так чтобы она меня разглядела, она сразу расслабилась чуток. Ну, само собой, я её в охапку и выволакиваю из кровати. А ты прикинь, спала-то она голяком, ну как любая нормальная тёлка у нас летом, так что тащить её наружу было ух как прикольно.

На моё счастье, брыкаться она и не думала, охотно позволила мне тряпку затянуть вокруг её головы, ну, типа чтобы кляп на месте держался, и сама по водосточной трубе спустилась, прям вплотную за мной. Мэтт нас внизу поджидал, поймал её, и мы все вместе в темноту ломанулись. Я те скажу, Бекки-то больше завелась, чем испугалась. Мы ведь когда вскарабкались на Мэттов мотоцикл, и она промеж нас уселась, так у меня штаны аж промокли, когда она ко мне прижалась киской-то, во как!

Ну, покатили мы в горы, в потайное местечко, которое я давно присмотрел. Чем дальше уезжаем, тем Ребекка больше пугается. Смотрю я, как она трясётся от страха, и начало это меня заводить. Ух как! Я даже порадовался, что ветер холодный бьёт в лицо, хоть немного остужало… Хотя… Бекки-то наверняка удовольствия от этого никакого не было, ей, скорее, как ледяными иглами по голой коже хлестало…

Ну, приехали мы в конце концов туда, где ни одна живая душа нам бы не смогла помешать. Слезли с мотоцикла, и, не откладывая, Бекки к дереву привязали. Заставили её обхватить ствол, а потом стянули запястья и лодыжки верёвкой. Так что повисла она в паре футов от земли, причём кора-то грубая, и жутко натирала, должно быть, её голые груди и щёлку. Вот тут она испугалась по-настоящему.

А мы с Мэттом только ухмыльнулись, и давай раздеваться. Мы-то обо всём заранее договорились… Разделись догола, вытащили ремни из брюк, и встали по бокам Ребекки нашей, на дерево натянутой. Ну, у неё глаза – ещё больше, чисто как тарелки, и начала она головой крутить из стороны в сторону – на меня посмотрит, на Мэтта, на меня, на Мэтта – точно решить пытается, кто же из нас страшнее. Ну, как глянула она в очередной раз на Мэтта, я момент улучил, да ка-ак хлестану её по заднице, она аж завизжала от неожиданности. На попке в момент полоса ярко-красная образовалась, блестит в лунном свете… Она на меня смотрит, в глазах ужас, а я знай себе ухмыляюсь.

«Чё, разве не то, что тебе нужно, сладенькая?» – это я у ней, значит, спрашиваю, противным таким голоском. «Ты же мечтала, чтобы пара голых чуваков утащила тебя, такую же голую, в лес и порола, пока ты не завоешь, прося пощады, разве не так?»

«Ммммм дмммм дфффф ффф», – пробулькала Бекки.

Мэтт заржал и выдал ей разок от души ремнём.

«Иииииррррииии!» – взвизгнула Бекки.

Ну, понять, что она там через кляп завывает, всё равно было нельзя, так что мы попросту начали бедняжку по очереди хлестать, полосовать её задницу всё крепче и крепче, пока она от рыданий не стала просто захлёбываться. Я подождал несколько минут, «перерывчиком» это назвал, потом взял, да сунул руку к Бекки в промежность. А вытащил – всю мокрую. Деваху-то точняк заводило то, что мы с ней проделываем. Я просёк, что теперь можно и кляп вытащить. Дёрнул за тряпку. Висит наша Бекки, воздух глотает, пыхтит – чисто лошадь в запале…

«Ну-с, как тебе ремешок, понравился?» – интересуюсь. «У нас тут имеется пара дружков, которые аж ноют, так им хочется побывать внутри скользкой киски. Ты уж лучше позволь нам это проделать, а то заработаешь ещё одну хорошенькую порку».

«Не-е-ет», – стонет и дёргается, на дереве-то вися. Сами понимаете, чего добилась – только лишний раз грудки о жёсткую кору ободрала.

Я не совсем врубился, о чём она – то ли трахаться не хочет, то ли не хочет, чтобы её пороли, ну, покумекал, и решил, что всё-таки скорее первое… Я ка-ак приложу ремнём ей поперёк задницы, ну и Мэтт решил от меня не отставать. Ребекка от боли просто завыла, когда мы за неё всерьёз взялись, и звук тот махом заставил моего дружка затвердеть ещё больше, ну прям каменным сделал, честно слово. Смотреть, как круглые ягодички Бекки трясутся при ударах ремня – это ж просто обалдеть можно! Я на Мэтта глянул, вижу, с его приятелем – то же самое.

Когда на попке у Бекки живого места не осталось, сплошь рубцы да красные полосы, я порку остановил. Спрашиваю: «Ну как, пустишь в гости наших сироток?»

«Умоляю-ю-ю», – воет, – «не надо!»

«Ну, давай же, Бекки. Не одумаешься, не позволишь нам тебя трахнуть – ну нам-то чё, просто порку продолжим!»

Ребекка только головой трясёт и плачет. Так что мы с Мэттом перешли к следующей части плана. Бросили ремни и двинулись на другую сторону поляны, где росли несколько деревьев поменьше. И начали срезать ветки, причём прутья выбирали – подлиннее. Бекки как увидела, чем мы занимаемся, так от страха буквально завизжала: «Не-е-е-ет!»

«Так выбор-то за тобой, Бекки. Секс или… порка».

«Прошу-у-у вас…»

«Секс… или порка. Выбирай!»

Долго мы ждали. И дождались-таки. Бекки голову поднимает, смотрит на меня. Глазки блестят, и страх в них, и такие они красивые, что не описать. А потом чётко так выговаривает: «Порка».

«Ну и отлично».

Я хлестнул её по заду прутом, и Мэтт – то же самое. Сечём нашу красотку, только свист стоит. Она завывала так, что ночью, да в тишине, наверняка миль за десять было слышно. Но вокруг нас на многие мили ни одной живой души-то и не было. Так что некому было и слушать.

Розги оказались вещичкой довольно жестокой. Каждый удар – на коже у Бекки красный рубец. Жгло, должно быть, адски. Ну, раз задница её уже была прилично исполосована, мы двинулись к тыльной стороне бёдер. Она визжать стала – аж надсаживается... А нам-то с Мэттом что – только кайфа больше.

В конце концов опускаю розгу. Интересуюсь: «Ротик или киска?»

Молчит. Висит себе и рыдает.

Я снова спрашиваю: «Ротик или киска?»

«Ч-чего?»

«Ротик или киска?»

«Я н-не понимаю…»

«Да ты пойми, чувиха, мы ж не чучелы соломенные, нормальные пацаны. А ты нас завела так, что хоть на стенку лезть... Чё нам, домой с квадратными яйцами возвращаться? Ты лучше зацени, подруга – я ж тебе выбор предоставляю, как нам напряжение снять. Ротик или киска?»

Как говоришь? Грубо я выразился? Так мы ж в игру играли, про жестоких похитителей, правила такие были… Хотя, если прикинуть, игры-то там не больше половины было… Да уж…

Бекки ещё чуть-чуть помолчала и тихо так стонет: «Ротик».

Ну, мы её отвязали по-быстренькому. Я первым пристроился. Пока она надо мной трудилась, Мэтт её розгой хлестал. И, вот, прикинь, смотрю я на неё сверху, и так чудно мне показалось… Старается она, значит, да жадно так, не оторвать, будто и не хлещет её Мэтт прутом по голому заду, а сама она не голыми коленками на холодной траве да на колючих веточках стоит, а со мной в мягкой постельке или, скажем, в тачке моей, на заднем сиденье, расположилась… Сёк он её до тех пор, пока она последнюю каплю моей спермы не сглотнула. Ух и кончил я в тот раз, так сладко, не передать, аж щас вздрогнул, как вспомнил… Да-а-а… Спустил я ей, значит, в самое горлышко, и пошёл с Мэттом местами меняться. Жалко только, недолго мне удалось в тот раз розгой помахать. Мэтт, бедняга, перегорел, видать, – Бекки всего пару раз головой двинула, а он уж и кончил…

Ну, повезли мы Бекки домой. Она почти и не говорила с нами, пожаловалась только, как неудобно ей на мотоцикле сидеть, и ёрзала сильно, но я-то знал, что она время провела – лучше не придумаешь! И пусть она в этом ни за что бы не призналась, но от одного чувства беспомощности она та-акой кайф ловила… Чего уж об остальном-то говорить.

После того первого раза мы с Мэттом возили Бекки в леса каждый месяц, или что-то вроде того. Но теперь мы с ней так мягко, как в первый раз, не обходимся. Часами её мучаем. В попку ей ветку втыкали, розгами секли, по грудям да по киске, а уж что мы с ней проделывали, когда она нас в очередной раз обламывала и трахаться наотрез отказывалась – вспомнить страшно… А ей – хоть бы хны! До сих пор не сломалась! Она всё ещё целка, и я тя уверяю, нет на земле такой силы, которая бы её сдаться заставила. Ну и как нам быть? Не насиловать же её, в самом-то деле! Да уж, скажу тебе, есть у этой девчонки сила воли. Она такие жуткие порки переносила, которые даже её, пуританку, заставляли сквернословить да богохульствовать, во какая боль была! Но, прикинь, всё равно, когда мы её спрашиваем, что она выбирает: трахнуться или быть выпоротой, она всегда выбирает – ремень да розгу.

Ну, так что, мы тоже сдаваться не собираемся. Каждая наша поездка – всегда что-то новенькое. Позы разные пробуем, придумки всякие… В последний раз мы её на дереве подвесили головой вниз… В предыдущий – растянули буквой Х меж двух деревьев, а там дальше, глядишь, ещё что сообразим. Один из наших любимых приколов, который мы недавно придумали – отвозить её к пещере Чоули. Набираем ведро ледяной воды, ну той, что течёт из подземного родника, и окатываем Бекки прям из ведра. А тело-то изрубцованное, волдырями покрытое. Кожа горит, а по ней ледяной водой… Бр-р-р, лучше не представлять. Она аж воет после этого, что тебе волчица. И всё равно, чуть перестаёт орать, так снова – упрямая, как всегда, и… до сих пор целка!

Но ничё, будь спок. У нас с Мэттом идей столько, что куда твоему Эдисону… Об заклад бьюсь, сломаем мы её нынешним летом. Сломаем, зуб даю! Хм, говоришь, на нашем месте не был бы так уверен? Да я, если честно, и сам сомневаюсь…

Лады, пусть так. Но я покумекал малость, и допёр вот до какой штуки. Прикинь, оказывается, сами эти наши с Мэттом попытки сломать её – в них для нас кайфу-то не меньше, чем в обычном перепихе! А мож, и поболее будет! Причём для всех троих: для меня, и для Мэтта, и, само собой, для Бекки. Во как! Вот в чём главный прикол!

Ух ты, кажись, двинулись… Говорил тебе, верное средство время скоротать – потравить что-нибудь, уж ты мне поверь… Ну ладно, бывай, парень, наверно, и не свидимся больше… Хотя, чем чёрт не шутит. Ты главное запомни – сомневайся поменьше, легче жить будет, это я тебе говорю! А уж я-то знаю!