Я проснулся невероятно освежённым, как будто и не смыкал глаз. Все чувства мои обострились до предела. Всё вокруг я ощущал необычайно живо, и был словно до краёв налит возбуждением и сладостным предчувствием.

Моя радость была столь велика, что пару минут я даже не мог понять, в чём же причина этого приподнятого настроения, какое стечение обстоятельств так вдохновляет меня. Не то чтобы я забыл о Марии, или о словах её отца на прошлой неделе, но я был просто переполнен восхитительными ощущениями, и мне даже на ум не приходило задаваться вопросом об источнике моего счастья.

Подобно удару волны вернулись воспоминания, заливая меня невыразимым счастьем. Правда, глубоко внутри ворочался червячок беспокойства, навязчивый страх, что приведшие меня к знаменательному дню события происходят только в моём воображении. Судите сами. Мыслимо ли, чтобы я, простой портной, мог жениться на самой прекрасной девушке целого графства, на женщине, стать и изящество которой не имели себе равных – нет, это было просто непостижимо. В ушах моих всё ещё звучали слова её отца, лорда Мэйблери, растроганно произносившего: «Да, сынок, всё верно, я отдаю тебе мою дочь и благословляю вас».

Я встал, подошёл к окну спальни и открыл ставни. Утро только зарождалось, так что небо было ещё полно звёзд, и лишь на востоке появилась бледная полоска. В поместье было тихо, и как ни напрягал я слух, всё, что мне удалось расслышать – кудахтанье кур и далёкую суету прислуги. Потом я услышал позвякивание. Через каменный внутренний двор прямо подо мной медленно прошла дородная прачка, неся тяжёлые вёдра с родниковой водой. Скоро по всему огромному дому должна была закипеть бурная деятельность, и наступающий день обещал невероятным образом изменить мою размеренную жизнь. Я почти обезумел от нетерпения, и мой пыл неудержимо рвался наружу приступами беспокойной энергии.

Я несколько минут ходил из угла в угол, но шагал я широко, и потому не мог сделать больше чем несколько шагов в любом направлении. Внезапно комната показалась мне тесной и душной. С неожиданной для самого себя решимостью я выскочил в коридор.

Вы поймите, что сам я – из рабочего класса. Детство моё прошло в домике, состоявшем из одной комнаты, в предместье. И хотя теперь у меня большой каменный дом в центре, я всё же не часто бываю в таких поместьях, как у моего будущего тестя. Из-за этого ли, или из-за моего беззаботного возбуждения, но через некоторое время я элементарно заблудился. Я оцепенело бродил по молчаливому дому, в нерешительном замешательстве боясь потревожить кого-нибудь из хозяев в этот безбожно ранний час.

Я прошёл мимо множества закрытых дверей и бродил вверх и вниз по лестницам, совершенно сбитый с толку. В конце концов, я остановился, чтобы перевести дух, и попытался привести мысли в порядок. «В этом доме, должно быть, не меньше двух сотен комнат!» – подумал я в благоговейном отчаянии. «Мне потребуется месяц, чтобы найти выход наружу».

И вдруг я что-то услышал. Звук, жуткий стон. Мне показалось, будто кричала от боли женщина. Я заторопился вниз по коридору в направлении источника звука, внимательно прислушиваясь, страстно желая встретить других людей.

Теперь я слышал и другие звуки. Странные, очень похожие на удары кнута. Я пошёл быстрее, почти побежал. Внезапно меня охватила необъяснимая уверенность – я слышал этот женский голос раньше. И с этого момента воспоминания мои начинают путаться.

Помню только, что, задыхаясь, бежал вниз по лестнице, а потом совершенно неожиданно куда-то ввалился, попав, похоже, в винный погреб. И здесь – словно порыв ветра вышиб из меня дух. Казалось, я пропустил мощный удар в живот, так что отшатнулся и упал, слишком ошеломлённый, чтобы заговорить или подвергнуть сомнению то, что видели мои глаза.

Наверное, я сумбурно рассказываю. Но как можно передать, что творилось со мной? Это было, как если бы прямо рядом со мной взорвался пороховой заряд, и через долю секунды тело моё утратило контроль над биологическими процессами. Я превратился просто в массу органической плоти, измельчённой, дрожащей, избитой, моё сердце подскочило к горлу, голова отчаянно разболелась. Я ощутил, как поток крови несётся сквозь моё тело, затопляя кожу лихорадочным жаром. Грудь жгло словно огнём, я не мог дышать, и казалось, тело просто отказывается подчиниться моей воле.

Я был переполнен страхом, возбуждением и бешенством, и ещё я ощущал горячий ток страсти, пульсирующий в моих венах. Самое удивительное, что мужской мой орган моментально пробудился и распух, словно спящий солдат, резко вскакивающий при появлении сержанта. И всё вышеописанное произошло в один миг, едва ли на протяжении удара сердца, пока я стоял на коленях в дверном проёме, слишком ошеломлённый, чтобы шевельнуться.

Меня разрывали противоречивые стремления. Разум советовал – бежать, скрыться до того, как меня заметят. Сердце побуждало броситься вперёд и атаковать этого мужчину-гиганта. И какая-то не укрощённая часть меня, дикий зверь глубоко внутри, жёстко приказывал не двигаться – и молча смотреть, уподобившись жалкому вуайеристу.

В результате я недвижимо застыл на месте, пойманный нерешительностью, и смотрел с беспомощной смесью похоти, гнева и страха, как огромный мужлан, не дальше чем в десяти футах от меня, заносит для нового удара тяжёлый кожаный ремень.

Перед ним, растянутая на шершавой поверхности деревянной бочки, лежала моя наречённая, моя невеста. Она была совершенно обнажена, и её бледная гладкая кожа слабо поблёскивала в неверном свете фонарей. За запястья она была привязана к столбу перед ней, ноги притянуты грубой верёвкой к такому же столбу позади, а её великолепные груди – куда более пышные, чем я мог предполагать ранее, видя их контуры под одеждой – свободно свисали над краем бочки. Большие тёмно-красные соски, затвердевшие от холодного ночного воздуха, выглядели одновременно вульгарно и соблазнительно.

Длинные тёмные волосы Марии спадали ей на спину и свешивались на дальнюю от меня сторону, оставляя прекрасное лицо открытым. Её глаза были красными от слез, и она тихо стонала, отчаянно мыча всякий раз, когда мужчина посылал вниз широкий ремень, с тяжёлым шлепком полосуя её голые ягодицы.

Я содрогнулся, глядя, как её зад после очередного удара на несколько секунд становится белым, а потом кожа снова яростно краснеет. Видеть такое было больно, но вместе с тем – необычайно возбуждающе. Член мой был до невозможности твёрд, вздрагивая и выгибаясь в моих штанах, но я не мог даже пошевелиться, не то что найти для него более подходящее положение. Всё, на что я был способен – смотреть на эти восхитительные ягодицы, близнецы-полусферы крепкой плоти, сводящие меня с ума. Смотреть на дрожь нежного тела при каждом жестоком ударе ремня, словно сдирающем кожу с МОЕЙ спины. Мне казалось, что член мой вот-вот взорвётся от мучений, но двинуться я был по-прежнему не в состоянии.

Я никогда не узнаю, долго ли я простоял на коленях в дверном проёме. То ли минуту, то ли целую жизнь – для меня это было одно и то же. Сколько раз за это время я видел, как великан, сам обнажённый до пояса и истекающий потом, полосует ремнём плоть моей обожаемой невесты? Даже не могу предположить.

Я растворился в этой сцене, прикованный к одному месту, практически загипнотизированный видом порки. Шлепки ремня оглушали, ужасали, и всё же – не могли сравниться с рвущими душу стонами, которые издавала Мария. Низкие гортанные звуки, безнадёжные и неистовые, и вместе с тем – с неким оттенком изысканного достоинства. Как мужественно она переносит порку, с восхищением думал я, глядя на её лицо, словно заострившееся от страданий. Я был отстранён от происходящего, как будто смотрел на ожившую картину, а не на реальность, которую мог изменить. Мой разум даже не задавался вопросом, почему она должна терпеть подобное, и я просто наблюдал.

Но внезапно чары оказались разрушены, как будто со звоном лопнуло и осыпалось незримое стекло. Мучительно выгнувшись, Мария вскинула голову, и наши взгляды встретились. На целый удар сердца мир словно замер, ремень застыл в середине замаха, а мы с Марией не могли вздохнуть и впились глазами друг в друга. Казалось, во вселенной не осталось звуков, и только наши прикованные друг к другу взгляды могли говорить через гнетущую пустоту. Затем это прошло. Ремень закончил свой бесконечный полёт и впился в нижнюю часть её ягодиц, совсем рядом с нежными бёдрами. Мария испустила полный муки крик, который чуть не разорвал мне сердце, а я вскочил на ноги.

В секунду силы вернулись ко мне, и я бросился на здоровяка. Он удивлённо взревел, и, ухватив меня за руку мускулистой лапой, почти оторвал от пола, без труда удерживая на весу. Я был неистов, безрассуден, но это ни к чему не привело. Я высок ростом, но не слишком силён, а детина этот был на голову выше меня. Всё, чего мне удалось добиться – так это только беспомощно шипеть, извиваясь, и злобно проклинать его.

Меня остановил крик Марии: «Алекс, прошу тебя, отпусти его! Отпусти! Всё в порядке».

Я застыл, с изумлением глядя на неё.

– Всё нормально, – повторила она, когда гигант опустил меня на пол. – Он просто выполняет свою работу, Алекс, любовь моя. Не трогай его.

– Но… почему? Что всё это значит? – я справился с собой, хотя и не без труда, и слёзы любви и злости текли по моему лицу.

– Это – всего лишь правосудие, любовь моя. Я заслужила это наказание. Это не так ужасно – и не искалечит меня. Просто причинит боль. Не беспокойся ни о чём. Это всего-навсего порка.

– Не беспокоиться? Да ты что? – заорал я. – Ты должна стать моей женой! А сейчас я обнаруживаю тебя раздетой и выпоротой, будто простую служанку! Ты думаешь, я могу вот так спокойно удалиться и позволить этому продолжаться?

Я упал на колени возле её лица, всматриваясь в глаза моей любимой.

– Да, любовь моя, будущий муж мой, так ты и должен поступить.

Её взгляд обжёг меня яростным напором. Я и не подозревал, что в её хрупком теле может скрываться подобная сила воли, и неожиданно мне стало стыдно. Не знаю почему. В этот момент через меня снова пронёсся поток крови, горячей и полной желания, и мне вдруг нестерпимо захотелось стиснуть Марию в объятиях, сжать в своих ладонях эти груди, впиться губами в эти соски. Я готов был броситься на неё, изнасиловать её, такую, как она была, беспомощную, привязанную к бочке, вжимаясь в горячую и воспалённую кожу её ягодиц. Фактически, осознал я с уколом ужасной вины, я даже предпочитаю, чтобы плоть её была при этом покрытой рубцами и как можно более чувствительной. Я хотел ещё сильнее отхлестать её по ягодицам, а потом пройтись ремнём по её голым бёдрам и лодыжкам. Я хотел шлёпать её по грудям и грубо выкручивать их. Я хотел слышать, как она стонет от боли и удовольствия подо мной, и мечтал, чтобы её страсть победила боль. В мгновенной вспышке я осознал всё это и одновременно ужаснулся и смутился. Что за чудовищем я был? Как мог я желать ей такой боли?

– Я не могу, – прошептал я. – Я не могу позволить делать это с тобой. Можешь ты мне хотя бы объяснить – почему? В каком грехе ты призналась? Почему ты должна подвергаться подобному наказанию?

Мария посмотрела на меня, и я вдруг подумал, что никогда она не была так прекрасна, как в эту минуту. Подумал, глядя в её лицо – горящее и мокрое от слёз, и в её глаза – покрасневшие и широко открытые, полные боли и страха.

– Я делаю это для тебя, – просто сказала она, и глаза её подтвердили, что она говорит правду. – Такова традиция нашей семьи – сечь невесту в ночь перед свадьбой. Это смиряет её гордыню, уничтожает остатки заносчивости, и к тому же – пробуждает её чувственность. Но это должно быть сделано по доброй воле, без применения силы. Это должно быть выбором самой невесты – принять ли вызов и пройти ли через эту боль. Моя мать перенесла это, и её мать – до неё. И так далее, поколение за поколением. Я понимаю цели этого и выгоду, получаемую от этого. Я пошла на это добровольно, Алекс. Таков мой выбор. Это трудно, правда, но я могу думать о тебе, и это помогает мне выдержать боль. А если представить, что это ты сечёшь меня, Алекс, то я могу почти наслаждаться поркой.

Я воззрился на неё в ошеломлённом молчании.

– И ты по доброй воле согласилась на наказание? – уточнил я. Она кивнула, а я тупо продолжал: – Но зачем?

Она рассмеялась, и словно восхитительный серебристый колокольчик зазвенел в этом тоскливом храме боли.

– Ох, Алекс, ты всегда делаешь всё таким запутанным! Это же просто, совсем просто. Ты же не хочешь, чтобы твоя жена была своевольной и непокорной, высокомерной и заносчивой, ведь так? – Я помотал головой. – Разумеется, не хочешь! Но, Алекс, уже моим согласием на это наказание я доказываю любовь к тебе и показываю, что не обладаю ни одной из этих черт. Я люблю тебя, дорогой мой, и я буду делать всё, что ты скажешь. Даже если ты захочешь так же наказывать меня.

– Но я же никогда не просил, чтобы тебя наказывали подобным образом, – торопливо запротестовал я, внезапно вообразив, что мою неосознанную тайная страсть давно заметили все, кроме меня.

– Ты – нет, – строго сказала Мария. – Я предлагаю тебе это как подарок, как доказательство моей преданности тебе перед нашей брачной ночью.

Я вдруг осознал, что этот абсурдный спор ни к чему не приведёт, и решил, что пора брать инициативу в свои руки.

– Ну, а теперь это пора прекратить, – произнёс я тоном, не оставляющим места для возражений. – Я люблю тебя и ценю твой жест, но ты вытерпела достаточно. Всё кончилось.

– Нет, Алекс, нет. Ничего ещё не кончилось. Потому что наказание должно быть исключительно жестоким. Его суровость послужит свидетельством моей верности, моей преданности. И если я не смогу дойти до конца, до самого предела того, что могу вытерпеть, тогда наказания – всё равно что не было.

– И сколько же ударов осталось? – спросил я, поражённый её словами.

Она снова рассмеялась:

– Глупый. Здесь не я веду счёт. Отсчитывает удары тот, у кого в руках ремень. Ему судить, когда наступит мой предел. И порка закончится только тогда, когда Джон скажет об этом. – Она кивнула в сторону огромного мужчины. – Он будут пороть меня до тех пор, пока у меня сохраняются силы терпеть боль.

Я посмотрел на девушку, на которой собирался жениться. Она была необыкновенно красива, и даже сейчас – обнажённая, растянутая меж столбов так, что все её женские секреты оказались выставлены напоказ, с исхлёстанными, побагровевшими ягодицами – выглядела почти непристойно, но казалась странно прекрасной. Она уже перенесла так много, и всё же не боялась новой боли.

Она сказала, что делает это для меня, подумал я, устыдившись. Я никогда не просил её делать что-то вроде этого. Но она пошла на такое добровольно, и внезапно я нашёл её готовность к страданиям невыразимо возбуждающей.

Кроме всего прочего, я хотел видеть, как её наказывают, дико хотел стать свидетелем её мучений. Во внезапной вспышке понимания я увидел, что её страдания способны лишь усилить наше с ней сексуальное удовольствие. Я увидел это так ясно, с такой уверенностью, что нечего было сомневаться – так оно и есть. Словно я знал это всю свою жизнь. И в тот же миг я понял, что принял решение.

После чего сделал шаг назад и жестом предложил экзекутору продолжать наказание.

– Продолжайте порку, – приказал я. – Она пока всего лишь слегка разогрета. А её нужно хорошенько подготовить к первой брачной ночи.

Я заметил, что Мария вздрогнула при этих словах, и в глазах её блеснули слёзы. Но она улыбалась, и я знал, что мы поняли друг друга.

– Я останусь и буду смотреть, – сообщил я мужчине с кнутом. И ощутил какое-то болезненное удовольствие от беспокойного взгляда, которым одарила меня Мария. Разумеется. Ведь её наказание должно было оказаться разом и более приятным, и более унизительным в моём присутствии.

Я расположился на небольшом табурете, который нашёл в углу, и спокойно смотрел, как возобновилась порка. Кожаный ремень был широким и толстым, слуга – силён, удары – быстрыми и тяжёлыми. Мария была совершенно беспомощна, и смотреть на её восхитительную плоть было невообразимо приятно. Я наслаждался каждым мгновением порки, каждым шлепком ремня, каждым вздрагиванием ягодиц, каждой слезинкой, которая скатывалась по гладкой щеке моей невесты. Меня до крайности возбуждали её хриплые стоны, те почти незаметные усилия, предпринимаемые ею, чтобы остаться в гордой неподвижности, и то, как покорно её тело принимает наказание.

Когда её ягодицы равномерно окрасились ярко-красным, а плоть оказалась покрыта сетью потемневших рубцов, я протянул руку и легонько хлопнул ладонью по её заду. Мария взорвалась потоком свежих слёз, и я понял, что она почти на пределе.

– Переходи к её бёдрам, – негромко сказал я слуге, поглаживая длинные чёрные волосы Марии и целуя её в щёку. С наслаждением вглядываясь в её глаза – полные ужаса. – Я хочу узнать, на что она способна.