Время было позднее и пассажиры вагона, напившись чая, начинали потихоньку угомоняться. Володенька продрых весь день и спать, невзирая на приближающуюся ночь, уже не хотелось. Он так и лежал на верхней полке с закрытыми глазами, пытаясь уснуть. Постепенно его внимание начал привлекать разговор двух его попутчиц, которые сидели за столиком и в полумраке светильника о чем-то беседовали.

Одну из них звали Светлана. Это была женщина 28-30 лет, судя по всему, не замужняя, разведенная, которая со своей 8-летней дочерью, мирно сопевшей на нижней полке за спиной матери, возвращалась из санатория в город Тулу. Ее собеседницей была темноволосая, широкобедрая, с узкой талией, великолепной грудью и потрясающе красивыми ногами женщина лет 38-40. Вначале женщины болтали о всякой ерунде. Постепенно разговор коснулся проблем педагогики и воспитания детей.

Светлана, как бы между прочим посетовала, что дочь растет без отца, что находить общий язык с ней становится все труднее и труднее, девочка иногда бывает просто неуправляемой, а наказывать, лишая каких-то детских удовольствий - улицы, мультиков - или просто отругав, совершенно не эффективно. Дочь довольно спокойно сносит подобные взыскания и порой даже делает назло. Но Галина Владимировна, а именно так звали собеседницу Светланы, вдруг очень живо отреагировала на это сетование.

Она вдруг как-то с очень сильным любопытством поглядела на Светлану, затем на ее мирно сопевшею проказницу, потом как-то очень осторожно, словно вспомнив что-то свое, очень далекое и в то же время очень близкое, улыбнулась, потом в упор посмотрела в глаза Светланы и сказала:

- Есть один очень действенный и верный метод воспитания, которому лет столько, сколько человечеству и есть один очень эффектный воспитатель всех времен и народов.

- Что же это за воспитатель такой и что за метод? - удивленно спросила Света.

- Воспитатель - это ее величество Розга. А метод воспитания с помощью с помощью такого воспитателя существует только один - это ... порка.

- Но ведь это не цивилизованный, варварский метод воспитания - пороть ребенка. Это только озлобит, сделает его жестоким и грубым! - с жаром произнесла Света.

Галина опять внимательно посмотрела на свою собеседницу, опять чему-то улыбнулась и произнесла:

- Ведь испокон веков на Руси, да и не только на Руси, а во всем мире детей за провинности секли. И мир был намного добрее и человечнее. Не было таких жутких войн, как в наше время, да и чисто бытовые отношения между людьми были гораздо человечнее, не было такой жестокости, хамства, неуважения к старшим, к женщинам, и вообще между людьми было больше душевной теплоты. Никогда справедливая родительская порка не приносила вреда юному чаду. Я не буду приводить вам, милая Светлана исторические и литературные примеры пользы порки в воспитании детей. Расскажу лучше о себе.

И тут Галина опять про себя о чем-то улыбнулась.

- Неужели родители вас в детстве пороли?! - изумленно воскликнула Светлана.

- Да. Меня пороли, а точнее, секли в детстве, да и не только в детстве, мои родители, и я считаю, что в отношении меня это был самый правильный и верный способ, и я очень благодарна своим родителям за то воспитание, которое я получила в отчем доме. А те качества, которые они мне привили, и привили - надо сказать - неплохо, чему способствовал этот старый дедовский метод, эти качества мне помогли кое-чего добиться в этой жизни. Я в свои неполные сорок лет стала доктором наук, завкафедрой одного из питерских вузов. Имею прекрасную семью, и мои дети растут неплохими людьми может от части потому, что сызмальства знакомы с розгой и с тем, какие чудеса она творит при грамотном, умном и умелом использовании. Так что, Светлана, если вы еще не очень хотите спать и вам не надоел этот разговор, то я вами немного расскажу о себе и своем детстве, а вы сами делайте выводы.

-Что ж, с удовольствием послушаю ваш рассказ, Галина, может что полезного для себя и почерпну из него, - сказала Света, поудобнее устраиваясь на полке, рядом со спящей дочкой . - Интересно узнать, как вас и за что секли в детстве.

- Ну, что ж, коль интересно, то слушайте.

И Галина отхлебнув остывший чай, опять чему-то далекому улыбнувшись, начала свой рассказ.

- Родом я с Кубани, из-под Армавира. Росла и воспитывалась в казачьей станице по всем казачьим законам и традициям. Мои родители - сами выходцы из казачьих семей, поэтому и в моем воспитании строго соблюдали все традиции.

Одной и безусловной такой традицией в нашей семье было наказание за какие-либо провинности. И этим наказанием, как правило была порка. Это была классическая русская порка на широкой скамье по обнаженному телу розгой - ивовым прутом, вымоченном в воде, для лучшей гибкости. У моих родителей был свой дом с большим двором и баней, поэтому меня пороли, а точнее секли, обычно в пятницу или субботу после бани. Соседнюю половину дома занимала живущая с нами сестра моего отца - тетя Зоя с мужем дядей Николаем и их сыном Ромкой. С нами еще жила бабушка, мать моей матери.

Секли нас - меня, мою младшую сестру Елизавету и нашего двоюродного брата Ромку (они с Елизаветой ровесники) за какие-либо серьезные проступки. Но что за детство без шалостей, озорства, а значит, и без проступков? Бывали и проступки в виде плохих оценок, так что грехов к концу недели набиралось достаточно.

Не буду описывать все свои перепитии и мысли, свое состояние, когда придя из школы домой в субботу, я уже знала, что сегодня меня ждет порка. Все буквально вываливалось из рук, мысли постоянно возвращались к предстоящему! Надо сказать, что для подобного мероприятия, в нашей семье соблюдался довольно строгий ритуал.

Для этого собиралась на кухне вся наша семья: мать, отец, тетя Зоя с мужем, их сын Ромка, моя сестра Лиза и я. На середину кухни ставилась деревянная лавка, потемневшая от времени, на которой леживали под розгами моя прабабка, моя бабка Наталья Петровна, и моя мама в девичестве. А теперь мы с Лизой, да братец Ромка. Как я ненавидела эту скамью, и в то же время относилась к ней с каким-то странным уважительно-благоговейным трепетом, видя в ней некий символ, "алтарь очищения от грехов".

Но вот субботний вечер, готовая баня. Уже ушли туда на первый пар мужчины. Когда они напарившись возвращаются, туда идем мы - "женская половина". На время баньки все страхи улетучиваются, мысли, и те расслабляются, веник и пар создают такое душевное расслабление, а холодный ковшик с водой дополняют это удовольствие. Состояние души и тела невообразимо! После русской баньки - беда не беда. Но вот, ополоснувшись напоследок, выходим в предбанник. Бабушка хитро прищуривается, с ухмылкой, хлопнув нас с Лизой по голым попам своей ладонью изрекает: "Вы девчонки, трусики с майками оставьте, они вам нынче вечером без нужды. Халатики накиньте и в хату, а то время вечернее, а вас еще разговор ждет серьезный в хате". Лиза в эти минуты становилась белее мела, да и я, наверное, была такая же. В хате уже стояла эта злополучная скамья, выставленная на середину кухни. Отец Ромки, дядя Николай, вынимал из металлического корыта длинные мокрые прутья, пропуская их сквозь сжатый кулак, стряхивая воду, затем взмахивал ими, со свистом рассекая воздух, проверяя на гибкость. На ватных от страха ногах мы с Лизой заходили на кухню и садились на стулья, где уже сам не свой от страха с бледным, зареванным лицом ожидал своей участи Рома.

Бабушка и тетя Зоя суетились около скамьи, на которой нас должны будут сечь - они накрывали ее домотканным покрывалом, готовили длинные льняные рушники, которыми перед поркой обычно привязывали нас к скамье - одним через подмышки за шею, а другим - ноги у лодыжек или за коленями.

Отец брал в руку розгу, взмахивал ею с устрашающим свистом? От которого холодело внутри, и все как бы обрывалось. Потом он не спеша произносил: "Ну, девоньки-припевоньки, за удовольствие скверно вести себя расплата одна - лозой тело погладить!" Затем обращался ко мне: "Что, Галина свет-Владимировна, тебе, как старшей, первой ответ держать!"

Пока отец, мать и бабушка решают вопрос о строгости наказания, которое обычно сводилось к обсуждению количества ударов, я на подгибающихся ногах стою, низко опустив голову. Но вот количество розог определено. В зависимости от степени вины и серьезности проступка, мне обычно полагалось от 20 до 50 ударов. Отец, прищурясь, произносил: "Итак, сударыня, на старт!".

Тетя Зоя в это время отворачивала голову Ромки, чтоб не видел нашей с сестренкой наготы. Я дрожащими руками развязываю поясок на халате, мамины руки снимаю его с моих плеч. Бабушка подходила, крестила меня, целовала в лоб и произносила: "Смелей, казачка, смелей. Телу страданье, душе очищение. С богом!" И поощрительно хлопнув меня пониже спины, подталкивала к скамье.

Я совершенно отрешенно, хотя и с чувством огромного стыда, медленно подходила к скамье и со вздохом вытягивалась на ней. Нежные, но очень сильные руки бабушки в изголовье, мамины - у лодыжек крепко, так что не пошевелить ни ногами, ни головой, (хотя попой и бедрами можно было крутить сколько угодно!) привязывали к скамье. Отец стоял слева от меня и держал в руке прут, слегка хлопал им по ладони.

Итак порка начиналась...

Галина Владимировна сделала паузу в своем рассказе, отпила немного остывшего чая и спросила не проронившую за все это время Светлану:

- Ну, как, интересно, Света, слушать мою исповедь?

- Очень интересно! Я вот сижу, слушаю, затаив дыхание и думаю: "Неужели такое бывает?"

- Очень даже бывает. Это ведь наши исконно русские традиции, а традиции надо поддерживать, и многие семьи эти традиции поддерживают.

Володька лежал на верхней полке боясь пошевелиться и с вожделением слушал каждое слово, доносившееся с низу.

Галина между тем продолжала свой рассказ.

- Итак порка начиналась. Отец несколько раз со свистом взмахивал розгой, затем почти нежно провел не сколько раз розгой по моему телу, от лопаток до пяток, сильно прижимая плашмя прут к телу.

Затем еще раз со свистом взмахнув прутом, отец говорил: "Я сейчас, сударыня, претерпевай!". И высоко над головой подняв прут, он со свистом опускал его на мои ягодицы. Боль бала такая, будто это была не ивовая лоза, а докрасна раскаленная стальная проволока. Еще до начала порки я решала, что буду терпеть и, закусив нижнюю губу, сжимала зубы. Но не выдержав "жгучего поцелуя" розги, я отчаянно взвивалась, дернувшись всем телом.

Через несколько мгновений резкая боль чуть-чуть отступала, давая место острому жжению, переходящему в зуд. Но это, кстати довольно странное, почти приятное ощущение длилось всего несколько секунд, как опять раздавался свист ненасытной розги, и "раскаленный стальной пруток" расчеркивал своим невероятным ожогом мое тело, но уже не ягодицы, чуть по ниже лопаток. Задохнувшись от боли, я дернувшись, выгибаюсь назад, но привязь врезается в мое тело, не давая оторвать грудь от скамьи и приподнять голову.

Боль опять переходит в саднящий зуд, но через несколько мгновений раздается свист лозы и я буквально взвиваюсь от непереносимой боли, но уже в верхней части моих полушарий. И опять свист и безумный по своей остроте "ожег" ощущаю на своем теле. От непереносимой боли я отчаянно виляю задом, пытаюсь запрокинуть назад голову и через несколько минут, когда привязь немного ослабевает от моих неистовых метаний, мне удается запрокинуть назад голову, сопровождая это движение протяжным стоном, даже скорее воплем. Когда розга ложится поперек ягодиц, я судорожно сжимаю их, делая их почти каменными, одновременно подаваясь телом вперед, выгибаясь при этом, выпячиваю вверх свой зад.

Если розга ложится поперек спины, то я запрокидываю голову и пытаюсь свести вместе попытки, сопровождая это протяжным стоном, визгом и воплями. Бабушка всегда учила, что между ударами надо полностью расслаблять все тело, как бы растекаясь по скамье, так легче перенести боль. Но когда чувствуешь этот "жгучий поцелуй" свистящей над тобой лозины, то уже не до этой науки, тут просто извиваешься, как уж, стараясь хоть как-то увернуться от этой свистящей, жалящей розги, стараясь заглушить эту нестерпимую боль отчаянными стонами и криками.

Просить о пощаде, умолять о прощении, перекладывать свою вину на сестру или брата категорически не приветствовалось в нашей семье. За это можно было схлопотать "добавку" в виде дюжины розог.

Где-то после 20-25 розог, отец останавливает экзекуцию, давая возможность перевести дыхание. Пока отец выдирает новые розги для продолжения порки, бабушка поправляет мою привязь, которой мое тело прихвачено к скамье. Затем бабушка наклонившись, опять, как перед началом порки целует меня в лоб, гладит по голове и говорит: "Терпи Галка, терпи. Еще малость и твоим страданиям конец".

Отец уже приготовил розгу, опять свист и опять я задохнувшись от адского пламени боли, дергаюсь и извиваюсь всем телом...

Как в тумане вижу бабушку и маму, вернее чувствую их нежные руки, которые освобождаю меня от держащих меня на скамье пут, помогают встать со скамьи. Бабушка берет ковш с холодной водой, дает мне напиться. Я пью судорожными глотками, вперемешку со слезами и зубы стучат о край ковшика - рыдания еще душат меня.

Затем бабушка умывает мое зареванное лицо и помогает надеть халатик. Отец поощрительно улыбается, подходит, целует меня и говорит: "Молодцом была, Галинка, прощена". Бабушка с мамой, придерживая меня под локти, подводят к стулу и я, сморщиваюсь от боли (зад и спина пылают огнем) сажусь на край стула. Скамья пустует не долго.

Бледная как полотно Елизавета, обнажившись, вытягивается, плотно смыкает ноги и опустив вниз, вдоль ножек скамьи руки. Теперь бабушка с мамой привязывают ее. Я невольно ловлю себя на мысли, что мне хоть и безумно жаль сестру, но если бы в этот момент ей каким-нибудь образом удалось избежать порки, то я была бы безумно разочарована. И вот с вожделением созерцаю на порку сестры.

Взмах розги, короткий свист, хлопающий шлепок розги по голому телу и отчаянный взвизг сестры. Сейчас вспоминая это, Светлана, я как наяву вижу обнаженное тело сестры, жаркие метания беззащитного девичьего тела под свистящей лозиной, ее взвизги и вопли, вспыхивающие, красные, потом багровеющие полоски поперек спины, ягодиц и той части, что в простонародье мы называем ляжками. Но вот и порка сестры позади.

К моему безумному сожалению, нам не позволяют видеть, как секут нашего брата его родители. Мама с бабушкой уводили нас с сестрой в нашу комнату, мы ложились на живот в кровати, а мама с бабушкой нежно и ласково смазывали гусиным жиром, специально приготовленным для этого, наши исстрадавшиеся спины, ягодицы и бедра, в общем те места, по которым вволю погуляла отцовская розга.

На следующий утро день начинался как обычно, со всеми его заботами и забавами, ни кто не вспоминал о вечернем, только бабушка хитро улыбалась, видя как мы с Лизой морщимся от боли, садясь на завтрак за стол...

Перед самым Питером, когда за окном мелькали корпуса Завода. Володя, улучив минутку, признался Галине Владимировне в том, что подслушал ее рассказ. Она только улыбнулась и сказала: "Я знаю это. Отчасти этот рассказ был и для тебя. Вот тебе моя визитка. Будет желание и интерес - звони. Мне есть, что рассказать, а быть может и ... показать!" Больше она не произнесла ни слова.

В Питер поезд пришел по расписанию, который встретил его мелким моросящим дождиком и свинцовым небом. В Туле вышла Светлана с дочерью, ставшая после рассказа Галины задумчивой и смотревшей на дочь, будто что-то решая для себя. У перрона Галину Владимировну встретил ее муж и они уехали на темно-вишневом "Фольксвагене".

Володя ехал в вагоне метро рассматривая визитку с золотым тиснением: "Яковенко Галина Владимировна, доцент, доктор филологических наук". И с твердым решением позвонить и продолжить это взволновавшее его знакомство.

Андрей, 33 года.

Питер

Поклонник домостроя и флагеляции.